Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Старуха Анна лежала на узкой железной кровати возле русской печки и дожидалась смерти, время для которой вроде приспело: старухе было под восемьдесят. Она долго пересиливала себя и держалась на ногах, но три года назад, оставшись совсем без силенок, сдалась и слегла. Летом ей будто легчало, и она выползала во двор, грелась на солнышке, а то и переходила с роздыхом через улицу к старухе Миронихе, но к осени, перед снегом, последняя мочь оставляла ее, и она по утрам не в состоянии была даже вынести за собой горшок, доставшийся ей от внучки Нинки. А после того как старуха два или три раза подряд завалилась у крыльца, ей и вовсе приказали не подниматься, и вся ее жизнь осталась в том, чтобы сесть, посидеть, опустив на пол ноги, а потом опять лечь и лежать.

За свою жизнь старуха рожала много и любила рожать, но теперь в живых у нее осталось только пятеро. Получилось так оттого, что сначала к ним в семью, как хорек в курятник, повадилась ходить смерть, потом началась война. Но пятеро сохранились: три дочери и два сына. Одна дочь жила в районе, другая в городе, а третья и совсем далеко – в Киеве. Старший сын с севера, где он оставался после армии, тоже перебрался в город, а у младшего, у Михаила, который один из всех не уехал из деревни, старуха и доживала свой век, стараясь не досаждать его семье своей старостью.

В этот раз все шло к тому, что старухе не перезимовать. Уже с лета, как только оно пошло на убыль, старуха стала обмирать, и только уколы фельдшерицы, за которой бегала Нинка, доставали ее с того света. Приходя в себя, она тоненько, не своим голосом, стонала, из глаз ее выдавливались слезы, и она причитала:

– Сколь раз я вам говорила: не трогайте меня, дайте мне самой на спокой уйти. Я бы тепери где-е была, если бы не ваша фельдшерица. – И учила Нинку: – Ты не бегай боле за ей, не бегай. Скажет тебе мамка бежать, а ты спрячься в баню, подожди, а потом скажи: нету ее дома. Я тебе за это конфетку дам – сладкую такую.

В начале сентября на старуху навалилась другая напасть: ее стал одолевать сон. Она уже не пила, не ела, а только спала. Тронут ее – откроет глаза, глянет мутно, ничего не видя перед собой, и опять заснет. А трогали ее часто – чтобы знать: жива, не жива. Высохла и ближе к концу вся пожелтела – покойник покойником, только что дыхание не вышло.

Когда окончательно стало ясно, что старуха не сегодня-завтра отойдет, Михаил пошел на почту и отбил брату и сестрам телеграммы – чтобы приезжали. Потом растолкал старуху, предупредил:

Первой, уже на другое утро, приехала старшая старухина дочь Варвара. Ей добираться из района было недалеко, всего-то пятьдесят километров, и для этого ей хватило попутной машины.

Варвара открыла ворота, никого не увидела во дворе и сразу, как включила себя, заголосила:

– Матушка ты моя-а-а! Михаил выскочил на крыльцо:

– Погоди ты! Живая она, спит. Не кричи хоть на улице, а то соберешь сейчас всю деревню.

Варвара, не глядя на него, прошла в избу, у старухиной кровати тяжело стукнулась на колени и, мотая головой, снова взвыла:

– Матушка ты моя-а-а!

Старуха не пробудилась, ни одна кровинка не выступила на ее лице. Михаил пошлепал старуху по провалившимся щекам, и только тогда ее глаза изнутри задвигались, зашевелились, пытаясь открыться, и не смогли.

– Мать, – тормошил Михаил, – Варвара приехала, погляди.

– Матушка, – старалась Варвара. – Это я, твоя старшая. Я к тебе повидаться приехала, а ты на меня и не смотришь. Матушка-а-а!

Глаза у старухи еще покачались-покачались, словно чашечки весов, и остановились, сомкнулись. Варвара поднялась и отошла плакать к столу – где удобнее. Она рыдала долго, пристукивая головой о стол, зашлась в слезах и уже никак не могла остановиться. Возле нее ходила пятилетняя Нинка, пригибалась, чтобы заглянуть, почему Варварины слезы не бегут на пол; Нинку прогоняли, но она, хитря, снова прокрадывалась и лезла к столу.

Вечером, на счастливо подгадавшей «Ракете», которая ходит только два раза в неделю, приехали городские – Илья и Люся. Михаил встретил их на пристани и повел в дом, где все они родились и выросли. Шли молча: Люся и Илья по узкому и шаткому деревянному тротуарчику, Михаил рядом, по комкам засохшей грязи. Деревенские здоровались с Люсей и Ильей, но не задерживали разговорами, проходили и с интересом оглядывались. Из окон на приехавших таращились старухи и ребятишки, старухи крестились. Варвара при виде брата и сестры не утерпела:

– Матушка-то наша… Матушка-а-а!

– Погоди ты, – опять остановил ее Михаил. – Успеешь.

Сошлись все у старухиной кровати – и Надя, Михайлова жена, тут же, и Нинка. Старуха лежала недвижимо и стыло – то ли в самом конце жизни, то ли в самом начале смерти. Варвара ахнула:

– Не жива.

На нее никто не цыкнул, все испуганно зашевелились. Люся торопливо поднесла ладонь к открытому рту старухи и не почувствовала дыхания.

– Зеркало, – вспомнила она. – Дайте зеркало.

Надя кинулась к столу, на ходу вытирая о подол осколок зеркала, подала его Люсе; та торопливо опустила осколок к бескровным старухиным губам и с минуту подержала. Зеркальце чуть запотело.

– Жива, – с облегчением выдохнула она. – Жива наша мама.

Варвара опять спохватилась плакать, будто услышала все не так, Люся тоже опустила слезу и отошла. Зеркальце попало к Нинке. Она принялась на него дуть, заглядывая, что с ним после этого будет, но ничего интересного для себя не дождалась и, улучив момент, сунула зеркальце ко старухиному рту, как только что делала Люся. Михаил увидел, при всех отшлепал Нинку и вытолкал из комнаты.

Варвара вздохнула:

– Ах, матушка ты наша, матушка.

Надя спросила, куда подавать на стол – сюда, в комнату, или в кухню. Решили, что лучше в кухню – чтобы не тревожить мать. Михаил принес купленные со дня бутылку водки и бутылку портвейна, водку разлил себе и Илье, портвейн сестрам и жене.

– Татьяна наша сегодня уж не приедет, – сказал он. – Ждать не будем.

– Сегодня не на чем больше, ага, – согласился Илья. – Если вчера получила телеграмму, сегодня на самолет, в городе пересадка. Может, сейчас в районе сидит, а машины на ночь не идут – ага.

– Или в городе.

– Завтра будет.

– Завтра обязательно.

– Если завтра, то успеет.

Михаил на правах хозяина первый поднял рюмку:

– Давайте. За встречу надо.

~– А чокаться-то можно ли? – испугалась Варвара.

– Можно, можно, мы не на поминках.

– Не говорите так.

– А, теперь говори, не говори…

– Давно мы вот так все вместе не сидели, – с грустью сказала вдруг Люся. – Татьяны только нет. Приедет Татьяна, и будто никто никуда не уезжал. Мы ведь раньше всегда за этим столом и собирались, в комнате только для гостей накрывали. Я даже на своем месте сижу. А Варвара не на своем. И ты, Илья, тоже.

– Где уж там – не уезжали! – стал обижаться Михаил. – Уехали – и совсем. Одна Варвара заглянет, когда картошки или еще чего надо. А вас будто и на свете нету.

– Варваре тут рядом.

– А вам прямо из Москвы ехать, – поддела Варвара. – День на пароходе – и тут. Уж хоть бы не говорили, раз за родню нас не признаете. Городские стали, была охота вам с деревенскими знаться!

– Ты, Варвара, не имеешь никакого права так говорить, – разволновалась Люся. – При чем здесь городские, деревенские? Ты думай, о чем говоришь.

– Ага, у Варвары, конечно, нету права говорить. Варвара не человек. Чё с ней разговаривать? Так, пустое место. Не сестра своим сестрам, братовьям. А если спросить тебя: сколько ты дома до сегодняшней поры не была? Варвара не человек, а Варвара матушку нашу проведывала, в год по скольку раз проведывала, хоть у Варвары – не твоя семья, побольше. А теперь Варвара и виноватая сделалась.

– Давно не была – чего там! – поддержал Варвару Михаил. – У нас еще Нинка не родилась, приезжала. А Илья в последний раз был – когда с севера переехал. Еще Нинку Надя от груди отнимала. Помнишь, горчицей соски мазали, ты смеялся.

Валентин Распутин

Последний срок

Старуха Анна лежала на узкой железной кровати возле русской печки и дожидалась смерти, время для которой вроде приспело: старухе было под восемьдесят. Она долго пересиливала себя и держалась на ногах, но три года назад, оставшись совсем без силенок, сдалась и слегла. Летом ей будто легчало, и она выползала во двор, грелась на солнышке, а то и переходила с роздыхом через улицу к старухе Миронихе, но к осени, перед снегом, последняя мочь оставляла ее, и она по утрам не в состоянии была даже вынести за собой горшок, доставшийся ей от внучки Нинки. А после того как старуха два или три раза подряд завалилась у крыльца, ей и вовсе приказали не подниматься, и вся ее жизнь осталась в том, чтобы сесть, посидеть, опустив на пол ноги, а потом опять лечь и лежать.

За свою жизнь старуха рожала много и любила рожать, но теперь в живых у нее осталось только пятеро. Получилось так оттого, что сначала к ним в семью, как хорек в курятник, повадилась ходить смерть, потом началась война. Но пятеро сохранились: три дочери и два сына. Одна дочь жила в районе, другая в городе, а третья и совсем далеко - в Киеве. Старший сын с севера, где он оставался после армии, тоже перебрался в город, а у младшего, у Михаила, который один из всех не уехал из деревни, старуха и доживала свой век, стараясь не досаждать его семье своей старостью.

В этот раз все шло к тому, что старухе не перезимовать. Уже с лета, как только оно пошло на убыль, старуха стала обмирать, и только уколы фельдшерицы, за которой бегала Нинка, доставали ее с того света. Приходя в себя, она тоненько, не своим голосом, стонала, из глаз ее выдавливались слезы, и она причитала:

Сколь раз я вам говорила: не трогайте меня, дайте мне самой на спокой уйти. Я бы тепери где-е была, если бы не ваша фельдшерица. - И учила Нинку: - Ты не бегай боле за ей, не бегай. Скажет тебе мамка бежать, а ты спрячься в баню, подожди, а потом скажи: нету ее дома. Я тебе за это конфетку дам - сладкую такую.

В начале сентября на старуху навалилась другая напасть: ее стал одолевать сон. Она уже не пила, не ела, а только спала. Тронут ее - откроет глаза, глянет мутно, ничего не видя перед собой, и опять заснет. А трогали ее часто - чтобы знать: жива, не жива. Высохла и ближе к концу вся пожелтела - покойник покойником, только что дыхание не вышло.

Когда окончательно стало ясно, что старуха не сегодня-завтра отойдет, Михаил пошел на почту и отбил брату и сестрам телеграммы - чтобы приезжали. Потом растолкал старуху, предупредил:.

Первой, уже на другое утро, приехала старшая старухина дочь Варвара. Ей добираться из района было недалеко, всего-то пятьдесят километров, и для этого ей хватило попутной машины.

Варвара открыла ворота, никого не увидела во дворе и сразу, как включила себя, заголосила:

Матушка ты моя-а-а! Михаил выскочил на крыльцо:

Погоди ты! Живая она, спит. Не кричи хоть на улице, а то соберешь сейчас всю деревню.

Варвара, не глядя на него, прошла в избу, у старухиной кровати тяжело стукнулась на колени и, мотая головой, снова взвыла:

Матушка ты моя-а-а!

Старуха не пробудилась, ни одна кровинка не выступила на ее лице. Михаил пошлепал старуху по провалившимся щекам, и только тогда ее глаза изнутри задвигались, зашевелились, пытаясь открыться, и не смогли.

Мать, - тормошил Михаил, - Варвара приехала, погляди.

Матушка, - старалась Варвара. - Это я, твоя старшая. Я к тебе повидаться приехала, а ты на меня и не смотришь. Матушка-а-а!

Глаза у старухи еще покачались-покачались, словно чашечки весов, и остановились, сомкнулись. Варвара поднялась и отошла плакать к столу - где удобнее. Она рыдала долго, пристукивая головой о стол, зашлась в слезах и уже никак не могла остановиться. Возле нее ходила пятилетняя Нинка, пригибалась, чтобы заглянуть, почему Варварины слезы не бегут на пол; Нинку прогоняли, но она, хитря, снова прокрадывалась и лезла к столу.

Вечером, на счастливо подгадавшей «Ракете», которая ходит только два раза в неделю, приехали городские - Илья и Люся. Михаил встретил их на пристани и повел в дом, где все они родились и выросли. Шли молча: Люся и Илья по узкому и шаткому деревянному тротуарчику, Михаил рядом, по комкам засохшей грязи. Деревенские здоровались с Люсей и Ильей, но не задерживали разговорами, проходили и с интересом оглядывались. Из окон на приехавших таращились старухи и ребятишки, старухи крестились. Варвара при виде брата и сестры не утерпела:

Матушка-то наша… Матушка-а-а!

Погоди ты, - опять остановил ее Михаил. - Успеешь.

Сошлись все у старухиной кровати - и Надя, Михайлова жена, тут же, и Нинка. Старуха лежала недвижимо и стыло - то ли в самом конце жизни, то ли в самом начале смерти. Варвара ахнула:

Не жива.

На нее никто не цыкнул, все испуганно зашевелились. Люся торопливо поднесла ладонь к открытому рту старухи и не почувствовала дыхания.

Зеркало, - вспомнила она. - Дайте зеркало.

Надя кинулась к столу, на ходу вытирая о подол осколок зеркала, подала его Люсе; та торопливо опустила осколок к бескровным старухиным губам и с минуту подержала. Зеркальце чуть запотело.

Жива, - с облегчением выдохнула она. - Жива наша мама.

Варвара опять спохватилась плакать, будто услышала все не так, Люся тоже опустила слезу и отошла. Зеркальце попало к Нинке. Она принялась на него дуть, заглядывая, что с ним после этого будет, но ничего интересного для себя не дождалась и, улучив момент, сунула зеркальце ко старухиному рту, как только что делала Люся. Михаил увидел, при всех отшлепал Нинку и вытолкал из комнаты.

Варвара вздохнула:

Ах, матушка ты наша, матушка.

Надя спросила, куда подавать на стол - сюда, в комнату, или в кухню. Решили, что лучше в кухню - чтобы не тревожить мать. Михаил принес купленные со дня бутылку водки и бутылку портвейна, водку разлил себе и Илье, портвейн сестрам и жене.

Татьяна наша сегодня уж не приедет, - сказал он. - Ждать не будем.

Сегодня не на чем больше, ага, - согласился Илья. - Если вчера получила телеграмму, сегодня на самолет, в городе пересадка. Может, сейчас в районе сидит, а машины на ночь не идут - ага.

Или в городе.

Завтра будет.

Завтра обязательно.

Если завтра, то успеет.

Михаил на правах хозяина первый поднял рюмку:

Давайте. За встречу надо.

А чокаться-то можно ли? - испугалась Варвара.

Можно, можно, мы не на поминках.

Не говорите так.

А, теперь говори, не говори…

Давно мы вот так все вместе не сидели, - с грустью сказала вдруг Люся. - Татьяны только нет. Приедет Татьяна, и будто никто никуда не уезжал. Мы ведь раньше всегда за этим столом и собирались, в комнате только для гостей накрывали. Я даже на своем месте сижу. А Варвара не на своем. И ты, Илья, тоже.

Повесть «Последний срок» Распутина была написана в 1970 году. В своей книге автор раскрывает темы духовного и нравственного падения человека. В произведении показано, как завладевшие людскими жизнями и душами эгоизм, черствость, бессердечие влияют не только на судьбу конкретного человека, но и на общество в целом.

Главные герои

Анна – старая женщина, мать пятерых детей, добрая, работящая, заботливая женщина.

Другие персонажи

Варвара – старшая дочь, простая деревенская женщина, измученная тяжелой жизнью и частыми родами.

Люся – дочь Анны, городская жительница, образованная, требовательная к себе и к людям.

Илья – средний сын, также житель города.

Михаил – младший сын, у которого живет Анна; нерешительный, безответственный, большой любитель выпить.

Татьяна – самый младший ребенок Анны, добрая и ласковая женщина.

Мирониха – лучшая подруга Анны.

Надя и Нинка – невестка Анны и ее маленькая внучка.

Глава 1

Старуха Анна, которой было уже под восемьдесят, « дожидалась смерти, время для которой вроде приспело ». Она держалась из последних сил, но три года назад « сдалась и слегла ».

За свою жизнь Анна родила много детишек, но « в живых у нее осталось только пятеро » – два сына и три дочери. Все, кроме младшего сына Михаила, уехали из деревни, и именно у него « старуха и доживала свой век ». Когда стало ясно, что она со дня на день отойдет мир в иной, Михаил отправил телеграммы брату и сестрам, чтобы те приезжали.

Первой приехала старшая Варвара, вслед за ней объявились « городские – Илья и Люся» , и все ждали Татьяну из Киева. Мать была очень плоха, и Варвара стала оплакивать ее еще при жизни, а Люся села за шитье траурных нарядов.

Главы 2-3

Понимая, что в день получки в магазине не будет водки, братья предусмотрительно решили купить алкоголь на похороны матери – не меньше одного ящика, ведь « полдеревни придет ».

Неожиданно для всех Анна открыла веки, поименно назвала собравшихся возле нее детей. Узнав, что Татьяна еще не приехала, женщина вновь впала в забытье.

« Мало-помалу старуха выправилась » и к вечеру попросила жидкой манной каши. Радость от того, что она видит « своих ребят, не давала ей отдохнуть, билась в лицо, шевелила руки, грудь, забивала горло ». Анна была очень слаба, ей трудно было говорить, и она только с любовью смотрела на детей – « жадно, торопливо, словно навеки впитывая в себя каждое лицо ».

Поправляя матери постель, Люся заметила, что она спит на грязных, давно не стиранных простынях. Она стала выговаривать Михаилу за такое безразличие, не заметив, как густо « залилась краской Надя » – жена брата. На что Анна принялась защищать невестку, которая все это время терпеливо ухаживала за ней. Женщина призналась, что гораздо тяжелее ей приходилось с Михаилом, когда тот выпьет, а в таком состоянии он бывал регулярно. Люся пообещала поговорить с братом.

На радостях, что мать оклемалась, Илья с Михаилом решили выпить.

Главы 4-5

На следующее утро Анна попыталась самостоятельно сесть, и это у нее получилось. На рассвете к ней притопала Нинка – малолетняя дочь Михаила, и пригрелась возле бабушки.

Анна попросила Варвару, которой приснился дурной сон, сбегать к Миронихе – старушке-соседке – и проведать ее.

Проснулся Михаил, который намедни с Ильей выпил три бутылки водки. С похмелья он испугался, что они с братом выпили весь ящик, но, заглянув в кладовку, Михаил « счастливо сморщился » – нетронутые бутылки были на месте.

Предусмотрительно спрятав одну бутылку водки в курятнике, Михаил разбудил брата, и они принялись жаловаться друг другу на то, как тяжело с возрастом бороться с похмельем. Впрочем, это не помешало братьям, пока их не видят женщины, распить бутылку водки еще до завтрака.

Алкоголь развязал языки собутыльникам, и они стали сокрушаться, что мать вовремя не померла, когда « все собрались, приготовились ».

Глава 7

Поразмыслив, Люся решила пойти прогуляться в лес. Ей « не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать – ни жалеть, ни подбадривать ». Вглядываясь в знакомые пейзажи, Люся вспоминала свое беспечное детство, юность – « как странно и как далеко это было, будто и не с ней ».

Наконец, она дошла до поля, которое и было целью ее прогулки. Однажды, в голодное послевоенное время, Люсю отправили бороновать это поле, выделив изможденного тяжелой работой и вечным недоеданием жеребца Игреньку. Во время работы он неожиданно упал, и так и не смог подняться. От страха Люся принялась бить коня, а после побежала за матерью.

Узнав о беде, Анна тотчас примчалась на помощь Игреньке. С ласковой настойчивостью она помогла подняться жеребцу, который понимал ее с полуслова. Тем и спасла его от верной смерти.

Гуляя « по местам, которыми ярче всего была отмечена ее прежняя деревенская жизнь », Люся отчетливо поняла, что многое забыла, и многое ушло безвозвратно…

Главы 8-11

Анну навестила ее давняя подружка – живая и непоседливая Мирониха, которая всегда с удовольствием подтрунивала над своей соседкой. Они с удовольствием посмаковали все деревенские сплетни. Глядя на Анну, Мирониха думала о том, « что хорошо бы им со старухой умереть в один час, чтобы никому не оставаться на потом ».

Михаил с Ильей ушли в глубокий запой. Вскоре компанию им составил сосед Степан, и теперь « Михаилу больше не страшны были ни сатана и ни жена ».

Анна была очень рада, что возле нее собрались дети, но материнскому сердцу не давали покоя мысли о Таньчоре – младшей дочери Татьяне. Она давно ее не видела – Татьяна вышла замуж за военного, которого «перебрасывали» из города в город, и вскоре супруги обосновались в далеком Киеве.

Таньчора была « была последней, заскребышем » и « выросла ласковей своих сестер ». Поначалу Анне было непривычно принимать от дочери столько любви, столько нежности, и в ответ ее сердце переполнялась благодарностью и невыразимой радостью.

Когда Анна поняла, что нет смысла больше ждать Татьяну, в ней « вдруг что-то оборвалось ». Дети пытались было ее успокоить, но старуха плакала, не унимаясь – она была уверена, что с Татьяной что-то случилось.

« В эту же ночь, не откладывая », Анна решила умереть. Она вспомнила всех родственников, ушедших в мир иной, всех своих деток, которым так и не суждено было пожить на этом свете. Анна считала, что и так задержалась, а ведь ей есть к кому уходить. « Ночью старуха умерла »…

Заключение

В своем произведении Валентин Распутин поднимает проблему забвения своих истоков, своих корней. Люди, закованные в панцирь собственного эгоизма и безразличия, утрачивают богатое духовное наследие своих предков.

После ознакомления с кратким пересказом «Последний срок», рекомендуем прочесть повесть Распутина в полной версии.

Тест по повести

Проверьте запоминание краткого содержания тестом:

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.5 . Всего получено оценок: 196.

Завязка повести «Последний срок» незамысловата: Михаил, сын старухи Анны, давно не встающей, высохшей, только дыханием своим напоминающей, что ещё жива, телеграммой созывает родню. Собирается большая семья: сыновья, дочери, сами уже немолодые, ставшие родителями. Ждут задержавшуюся сестру Татьяну и, сами себе боясь признаться, ждут смерти матери. И это тягостное ожидание раскрывает каждого. Дети старухи Анны — Илья, Люся, Варвара, — приехавшие кто на попутке из соседнего села, а кто и на пароходе и самолёте за сотни километров, невольно хотят, чтобы всё скорее совершилось. Они сами, себя стесняясь и своего ожидания, объясняют, что оторвались от своих дел и от работы, ведь приехали «в не ближний свет»), выполнили свои обязанности. Смерть матери как трагедия воспринимается только автором, герои этого лишены. Вот старшая, Варвара «открыла ворота, никого не увидела во дворе и сразу, как включила себя, заголосила:

« Матушка ты моя-а-а-!»

А дальше Распутин добавит: «Варвара поднялась и отошла плакать к столу — где удобнее». Нет, она не бездушная, не чёрствая, она «рыдала долго, пристукивая головой о стол, зашлась слезами и уже никак не могла остановиться». Но автор параллельно этой картине плача (скорее уже ритуального, обрядового) даёт его восприятие глазами ребёнка. Пятилетняя Нинка, дочь Михаила, всё никак не поймёт, что происходит, она «пригибалась, чтобы заглянуть, почему Варварины слёзы не бегут на пол». Ребёнок в русской литературе — образ особый, знаковый. Это та чистая, ангельская душа, которой дано видеть или чувствовать истину или нести её другим героям. Появляется чувство, что эта пятилетняя Нинка увидела (и мы с её помощью это почувствовали) что-то нестрашное, неестественное в причитаниях Варвары.

Сама Анна смерти не боится, она даже сердится, когда её в очередной раз «уколы фельдшерицы, за которой бегала Нинка, доставали с того света». Она причитала, упрашивала внучку:

— Сколько раз я вам говорила: не трогайте меня, дайте мне самой на спокой уйти … Ты не бегай боле за ней, не бегай … спрячься за баню, подожди, потом скажи: нету её дома.

И бабка бесхитростно заканчивала наставления внучке:

— Я тебе за это конфету дам — сладкую такую.

Передавая неспешные, тягучие мысли Анны, её воспоминания, Распутин выстраивает нехитрую историю её жизни. А жила она просто, как речка бежит: работала, детей растила, годы друг за дружкой летели … и так же было с её матерью, и с матерью матери … Что это, растительная, разумом не одухотворённая жизнь, без единой мысли, жизнь-привычка? Или то самое естественное, гармоничное соединение жизни с вечным движением природы, слияние с миром, когда твоё место в этом вечном круговороте не требует осознания? Потому что оно именно твоё?! Сама Анна, размышляя, считает, что хорошую жизнь прожила, и мы понимаем, откуда у неё это чувство: у неё есть куда уйти и есть от кого уйти. Её жизнь видится звеном в бесконечной цепочке бытия, и потому она, выполнив предназначенное (была работницей, женой и матерью) ей природой и самим мирозданием, сольётся с этим вечным порядком и покоем. Не страшно!

А вот дети не знают, что делать, и растерянность эта, утверждает автор, не от страха потерять мать, а оттого, что они из вечного круга привычных забот и хлопот вырваны, а что делать перед ликом такого вот явления мира и не знают. И если мы чувствуем, что автор с несомненным уважением рисует последние дни старухи Анны и её мысли, то поведение детей воспринимается как ложное (просится слово «суетное»). Причём мы всё острее чувствуем, что эта суетность выделяется в тех героях, кто порвал с деревней (и с матерью тоже). Так возникает в повести тема матери и матери-природы, разрыв с которыми трагичен для человека. Острее всего мы видим это в образе Люси (а я ещё раз напомню, что для русской литературы именно героини-женщины были носителями особых, очень важных черт, передающих душевный склад, высшие ценности национального характера, и Распутин эту традицию подхватывает). Город наложил печать на Люсю вовсём: в характере, в поведении, в образе мышления, привычках. Всё ненатурально в ней, неестественно. Вот мать попросила поесть, в первый раз за несколько дней глотает жиденькую кашу, и дочь не находит иных слов, кроме уныло-казённых:

— Сейчас желудок перегружать нельзя.

Пусть он сначала это переварит …

А её письма из города?! «Скажите маме, что лекарства помогают при любой болезни в любом возрасте … Следите, чтобы мама зимой одевалась лучше … » Вроде бы и забота, внимание, но какой казённостью веет от этих прописных истин! Кто же не знает, что лекарства лечат, а зимой холодно? И с сестрой Люся говорит так же казённо: «С тобой, Варвара, совершенно невозможно стало разговаривать. Не забывай, пожалуйста, мы тоже достаточно взрослые и, наверно, пони маем, что делаем». Варвара обижается — городская сестра загордилась, но Распутин убеждён, что дело совсем в другом. Люся уже иная, чужая этому миру, где всё просто и мудро, а она живет теперь не душой, а какими-то иными правилами. Распутин даёт Люсе шанс вернуться в мир естественных чувств и естественных слов, когда она вспоминает детство, ягодные места, остров Лиственичник, грибы … «А помните, как мама всех нас отправляла рвать дикий лук за Верхнюю речку? Все вымокнем, вымажемся, пока нарвём И ещё соревновались, кто больше нарвёт. «Оставшись в лесу, наедине с собой, со своей памятью, Люся вдруг остановится, словно пытаясь вернуть что-то очень важное, покажется, что ещё немного, и она откроет душу тому естественному, что вот-вот охватит её, поймёт она что-то в нахлынувших чувствах, разберётся в воспоминаниях… Но жизнь Люси лишена смысла.

Автор готовит неожиданный поворот сюжета. Дети ожидают горя, прислушиваются к дыханию матери, Варвара плачет и плачет, Люся подносит к губам умирающей зеркальце — есть ли дыхание … А мать открывает глаза, просит кашки, той, «которую маленькой Нинке варила», а потом встанет, выйдет из избы, а Люся платье чёрное, траурное по ночам дошивает, а братья уже ящик водки на поминки купили, и писатель показывает, как эта водка помогает найти выход из неловкой ситуации: готовились пить за упокой, теперь решили во здравие! Сначала мужики в баньке прятались, а потом и во двор, осмелев, выйдут, ведь радость! И эти сцены, откровенно комичные, особенно неподдельный ужас Михаила, узнавшего, что дочь-глупышка едва не снесла в магазин бутылки, чтобы сдать и на вырученные деньги конфеток купить, эти забавные события накапливаются незаметно, словно собирается что-то неприятное, увеличивается, нагнетается тревога, стыдное, недостойное человека — и такое обыденное. Это суета, та мелочная суета жизни, которая явно несёт опенок пошлости, какой-то нравственной глухоты. И дело даже не в пьянке сыновей, не в скандале, который разгорится у постели матери, не в бессмысленных, пустых препирательствах братьев и сестёр … Зазвучат наигранно бодрые и такие фальшивые слова детей, которым нужно уезжать, как мать ни упрашивает. Почему-то страшными покажутся слова, которые скажут на пороге родного дома дети своей матери:

— И не обижайся на нас. Так надо.

Да, надо, только не по человеческим правилам, а по тому же закону суеты, который изломал, под себя перестроил души детей. Мать живёт по-другому. До сих пор она казнит себя за то, что виновата перед детьми. В голод, когда умирала маленькая Варвара, мать тайком доила Зорьку, бывшую свою, а теперь колхозную корову. Этим-то молоком дочку выходила, а себе грех этот (чужое взяла!) до сих пор простить не может, даже считает искренне, что неудавшаяся жизнь Варвары — с мужем нелады, дочка непутёвая — это следы того греха давнего, и себя казнит. Дети другие: они твёрдо знают, что живут правильно. И лишь один человек в доме, младший сын Михаил, пьющий, непутёвый, вдруг почувствует что-то очень важное и произнесёт, оставшись наедине с матерью:

— Ты не сердись на меня. Я, конечно, дурак … Не сердись на меня сильно. Дурак я.

И подберётся к бабушке после отъезда городских гостей внучка, пятилетняя Нинка, и, словно поняв что-то, почувствовав, сунет ей в руку свою самую большую ценность — конфету, и губы у старухи шевельнутся в улыбке. Старый, малый и дурак остались вместе, а умные, образованные, культурные уехали, так ничего и не поняв. Но мы-то понимаем, как важно Распутину показать, что всё то, что делает человека действительно человеком, всё ещё живо, живо в сердце, но только в том, которое умеет сопереживать, сострадать, чужую беду воспринимать так же остро, как свою. Вот только способность эта, по мнению Распутина, утрачиваются теми, кто разрывает духовную связь с землёй, с природой, с естественной жизнью. Вот как заканчивается «Последний срок»: «Старуха слушала не отвечая и уже не знала, могла она ответить или нет. Ей хотелось спать. Глаза у неё смыкались. До вечера, до темноты, она их ещё несколько раз открывала, но ненадолго, только чтобы вспомнить, где она была». Ни эпитетов, ни диалектизмов, просторечий, воспроизводящих говор Анны, ни сложного синтаксиса, ни разветвлённых конструкций. Самые простые языковые средства использует Распутин, чтобы сказать о смерти старухи Анны, понимая, что любое усложнение фразы, украшательство в такой ситуации стало бы отступлением от художественного вкуса, от правды, даже каким-то кощунством. Последнее предложение повести будет предельно простым: «Ночью старуха умерла». Так же просто, как жила, в той великой естественности) которая одна сохраняет человека и которая оказалась недоступна её детям, оторвавшимся от земли, от почвы) которой питается всё живое. Оторвались от матери, но вместе с тем и от матери-земли, от материнских корней.

Последний срок Анализ произведения Распутина

В. Распутин — повесть «Последний срок». Проблему раз­рыва связей между поколениями ставит В. Распутин в повес­ти «Последний срок». Семья — это таинство, особый мир, все обитатели которого должны быть объединены любовью, ува­жением к близким. Грустно, когда ослабляются и рвутся род­ственные связи. «Без памяти народа своего, рода своего, се­мьи жить и работать нельзя. А иначе мы настолько разъеди­нимся, почувствуем себя одинокими, что это может погубить нас», — писал В. Распутин.

Сюжет повести «Последний срок» — прощание умираю­щей матери со своими детьми. Старуха Анна собирает своих детей, чтобы увидеться с ними перед смертью. Но радость от свидания придает ей новые силы, и она продолжает жить. Дети уезжают. А она ночью она умирает. Начинается произведение такой фразой: «Старуха Анна лежала на узкой железной кро­вати возле русской печки и дожидалась смерти, время для ко­торой вроде приспело: старухе было под восемьдесят». Закан­чивается просто и лаконично: «Ночью старуха умерла». В повести немного событий, но она насыщена философскими и нравственными вопросами.

Главная героиня, старуха Анна, противопоставлена здесь своим детям. Это великая труженица, жизнь которой проста, на первый взгляд, обыкновенна. «А старуха жила нехитро: рожала, работала, ненадолго падала перед новым днем в по­стель…». «Всегда одно и то же: теребили с чем-нибудь ребя­тишки, кричала скотина, ждал огород, а еще работа в поле, в лесу, в колхозе — вечная круговерть, в которой ей некогда было вздохнуть и оглядеться по сторонам». В жизни героини было много страданий, несчастий. Она пережила войну, смерть не­которых детей, смерть мужа. Но Анна никогда не жаловалась на судьбу. В душе ее жила вера в Бога, любовь к миру, добро, совестливость, терпение и смирение. Жизнь героини напоми­нает нам жизнь праведников. «И никогда никому она не за­видовала, как бы удачно он ни жил и с каким бы красивым лицом ни ходил… — для нее это было нисколько не лучше, чем хотеть себе в матери чужую мать или в дети чужого ребенка. Своя жизнь — своя краса». В другом месте читаем: «Справ­лять свою жизнь для нее было то радостью, то мучением — мучительной радостью, она не знала, где они сходились и где расходились и что из них для нее было полезней, она прини­мала их для себя же, для своего продолжения…» Анна смирен­но переносит все испытания, выпавшие на ее долю. Она жи­вет в семье старшего сына Михаила, но старается не досаж­дать ему своим положением, болезнью. Прикованная к по­стели, умирающая, она просит детей не ссориться, помириться друг с другом, всегда помнить о том, что они — семья. Даже на смертном одре она устремлена к живому, к тому, что останется после нее. Все мечты героини о том, чтобы между сыновьями и дочерьми царило согласие. Мать не в состоянии осудить их даже тогда, когда они явно того заслуживают. Она может их только жалеть, хотя «почему жалела, она и сама не знала, не умела понять». В свои последние дни она вспоминает и трево­жится и о своей одинокой подружке Миронихе, посылает де­тей ее проведать.

Героиня Распутина очень одухотворенный, мудрый чело­век. Перед смертью она задумывается: ради чего мы живем? «Интересно, куда денется ее жизнь?» «Знать хотя бы, зачем и для чего она жила?». С образом старухи Анны в повести не­разрывно связан образ Дома как некоего духовного центра, основания личности. Дети забыли родительский дом, почти не приезжают к матери. Таньчора, любимая дочка, не отозва­лась даже на телеграмму о смерти матери, не приехала совсем. Приехавшие же дети, Илья, Люся, Валентина ведут себя низ­ко, недостойно. Собрала их всех не любовь, а обязанность, желание соблюсти формальности. Неожиданное выздоровле­ние матери вызывает у них не радость, а замешательство и досаду Словно мать попусту вызвала их, спутала их планы. В постигшем семью несчастье они держатся порознь, бранят­ся между собой, Михаил и Илья пьянствуют. «Напоминание об умирающей матери не отпускало, но сильно и не мучило их: то, что надо было сделать, они сделали — один дал известие, другой приехал, и вот водку вместе принесли — все остальное зависело от самой матери или от кого-то там еще, но не от них — не копать же в самом деле могилу неготовому человеку!»

Смерть матери — серьезное испытание для ее взрослых де­тей. Пожалуй, никто из них не выдерживает его. Старуха Анна словно обнажает внутренний мир своих детей, просвечивает его лучами своей души. Мы видим в этих героях эгоизм, нрав­ственную глухоту, непорядочность. Михаил пытается облег­чить страдания матери, обманув ее, сказав, что просил сестру Таньчору не приезжать. Уезжают дети, даже не дождавшись смерти Анны, хотя она и просит их побыть еще.