Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

«”СПРАВОЧНИК МОГИЛЬЩИКА – инструкция успешного копателя гробниц. Опубликованный Баварской ассоциацией кладбищ” – первый трофей книжной воровки, начало ее выдавшееся карьеры»

«Думаю, людям нравится наблюдать незначительные разрушения. Карточные домики, песчаные замки – из этого все и начинается»

«Молодой солдат висел на веревке сотканной из Сталинградского снега. Она видела как в металлической коробке умер пилот. И еврея подарившего лучшие страницы в ее жизни, которого вели в концлагерь. А в центре видения был фюрер…»

«Она не знала куда бежит, потому что Небесной улицы больше не существовало. Все было новым, апокалиптическим»

Антивоенный роман Маркуса Зузака – современного австралийского писателя – приобрел с целью познакомиться с первоисточником. Когда-то мне понравился одноименный фильм и вот книга тоже оказалась хорошей. Сначала насторожило нагромождение авторских сносок посреди текста выделенных толстым шрифтом и вклинивание с разнообразными комментариями, но в целом это скорее особенность, чем недостаток. Именно в таком оформлении история захватила миллионы читателей, так что не будем заострять на вставках внимание. Поговорим о достоинствах, одно из которых гуманизм выраженный в отношении главного героя к окружающим. Маркус рассказывает о немце из нацисткой Германии, Человеке приютившем еврея, буквально под угрозой расправы гестапо - и дочь коммунистов, - только потому, что лет 20 тому назад дал лучшему другу, его отцу, обещание и сдержал слово. В отличии от нашего времени, где только для единиц оно что-то значит. Вокруг Лизель, приемной дочери Губерманов и вращаются основные события. После расставания с родной матерью она оказалась в семье придирчивой прачки и добродушного маляра аккордеониста. На фоне печально известных событий сороковых годов прошлого века развивается история. Нам покажут как война оставила на семье неизгладимый отпечаток. Сначала они еле сводили концы с концами, затем и вовсе жизнь превратилась в кошмар, когда на город начали падать бомбы. А главный посыл романа, как на меня в том, что стереотипное обобщение очень часто является глубоким заблуждением. Наверное, Зукзак хотел сказать, что не все немцы под Гитлером были аморальными чудовищами. 90% населения Германии поддержали Адольфа, но оставшееся 10% сохранили в себе добродетель и после поражения фашистского режима они восстановили страну. А второй большой плюс за сцены демонстрирующие то, что личный пример имеет большое влияние. Лизель видела с какими чувствами Ганс поддержал пленного и невыразимую благодарность в глазах напротив, поэтому когда приемного отца забрали в армию, а через Небесную улицу снова перегоняли толпу в концлагерь, она поступила аналогично. А еще Ганс научил Лизель читать и не только. Хотелось чтобы Маркус максимально вложился в описание таких поворотов сюжета, в отличии от второстепенных линий, для полной сбалансированности романа.

Отдельно пару слов о первом украинском издании. Книгу напечатали в шикарной кинообложке с полимерным напылением и оригинальными рисунками, иллюстрированными рассказами Макса написанными на закрашенных страницах «Mein Kampf».

Оценка: нет

Честно говоря, книга очень интересна, она затягивает, но читается трудновато, поскольку использованы замудренные речевые обороты.

Здесь можно увидеть обстановку по другую сторону войны, а так же просматривается типичный немецкий менталитет.

Вообще, читая книги о войне понимаешь, какое это счастье - жить, не зная что такое война...

Оценка: 10

Сердце есть даже у смерти.

Да, я много всего повидал в этом мире. Я присутствую при величайших катастрофах и служу величайшим злодеям.

Но бывают и другие мгновения.

Есть множество историй (как я вам говорил раньше - горсть, не больше), на которые я позволяю себе отвлекаться во время работы, как на краски. Я собираю их в самых несчастных и ненастных местах и, делая свою работу, стараюсь их вспоминать. «Книжный вор» - одна из таких историй.

Впервые я познакомилась с Книжной воришкой в 2014 году. Нашему знакомству поспособствовал фильм. К сожаление следующая наша встреча состоялась только через 3 года. Но могу Вас заверить, что эта встреча была особенной.

Открыв первую страницу, я сразу же поняла, что книга оставит свой след в душе. Хотя я не отношусь к сентиментальным личностям, да меня даже с большим трудом трогают чужие проблемы, но история Лизель целиком и полностью меня поглотила. Я рыдала аж 3 раза, такого еще не могу припомнить, что бы хоть одна книга вызывала такие эмоции! Ну давайте перейду к самой сути, хотя, думаю, что многим она давно известна.

Фашистская Германия. Зверское отношения к евреям. Внедрение в массы и в неокрепшие умы культа Гитлера. Как выживать среди людей, готовых в любой момент готовы предать? Но есть среди них, прогнивших насквозь толпы, маленькие светлые лучи, способные даже в самый ужасный день, своим присутствием, дать вам надежду на лучшее.

Лизель Мемингер и ее маленький брат, должны были поселиться в новой семье. Осталась только Лизель, но ее еще долго преследовали кошмары, связанные со смертью брата. Ее новая семьей станет Ганс и Роза Хуберманам. Теперь они ее новые родители. И знаете, мне Роза даже понравилась. Да, может у нее и скверный характер, и ругается она как сапожник, а также храпит как богатырь, но в ней полно любви. Это видно, особенно тогда, когда возникает перепалка между сыном и мужем. Когда Ганса забрали на фронт, а Роза ночью сидела с аккордеоном – я аж ревела.

На самом деле в книге достаточно героев. Даже самые неприятные личности, в лице той бабки, что плевала на дверь Хуберманов, на самом деле вызывали симпатию.

Я постаралась не описывать всю книгу. Это был бы лишний труд. Я не читала чужих рецензий, но после того, как книга закончилась, полезла смотреть что да как. Не знаю, сколько людей, столько и мнений. Мне понравилось. Может быть иногда хотелось, что бы сюжет двигался быстрее, но в принципе все хорошо. Текст не показался отталкивающим. Мне редко такие книги нравятся. Не знаю, просто зацепило и все тут.

Я хотел многое сказать книжной воришке о красоте и зверстве. Но что тут скажешь такого, чего она и так не знала? Я хотел объяснить, что постоянно переоцениваю и недооцениваю род человеческий - и редко просто оцениваю. Я хотел спросить ее, как одно и то же может быть таким гнусным и таким великолепным, а слова об этом - такими убийственными и блистательными.

Оценка: 8

сюжет - простой, но увлекательный.

великолепный язык - спасибо николаю мезину за перевод.

персонажи живые и запоминающиеся.

отношения между ними очень похожи на реальные.

согбенные евреи, хлеб, волосы цвета лимона, книги, пыль, смерть, Смерть. и цена выбора, часто неподъемная для одного человека.

все это потрясающе, и все это останется жить во мне.

особо порадовал финал. когда из слегка детского наивного ореола а-ля «жизнь прекрасна» роберто бениньи (по настроению эти произведения мне показались очень похожими) вырастает та самая Смерть, страшная, холодная и беспощадная, которая разом, дико может забрать все.

я конечно пал жертвой завышенных ожиданий.

после прочитанных отзывов ждал чего-то совсем эпохального и переворачивающего жизнь

но книга ни в коем случае не плоха. отнюдь.

это один из лучших романов на моей книжной полке.

Оценка: 9

Оказывается, Смерть неплохой рассказчик, не ходит с косой, да еще и мужчина!

Но не этим, конечно, мне понравился «Книжный вор» Маркуса Зусака... Это книга о войне, о жизни во время войны и о том, как много жизни нужно, чтобы выжить, не смотря ни на что.

История девочки, аккордеониста, еврея-драчуна, мальчика с волосами цвета лимонов, женщины с утюжным кулаком, женщины в халате и других. Мир, полный и самостоятельный, но такой хрупкий.

Мне очень понравилась Книжная воришка. Ведь книги она возвела в ранг богатства и состояния. А самое большое наказание - невозможность прикасаться к словам. Но и естественный выход в условиях ограниченности книг - написание собственных.

Правда, кроме радости побед и горечи утрат героев, мне она ценна другим. А именно, теми воспоминаниями, которые всколыхнула. Помните нашу войну? Как детей отдавали в детские дома или приёмные семьи лишь потому, что там их хоть чем-то смогут накормить? А смертность «в тылу»? А оккупации, бомбежки, блокады? Моя прабабушка уже в 90-х годах говорила о своем погребе: «Плохой! Не глубокий! Не спасет.» А теперь представьте, что и в Германии были люди, и жизнь их была примерно такой же. Голодной. Холодной. В подвалах. И там одна радость - кто-то почитает, споет, сыграет на гармонии. А евреи? Вот уж попали в переделку! Страна, за которую они воевали в Первой Мировой, объявила на них сезон охоты во вторую!

Хорошая книга! Последние пятьдесят страниц залиты слезами, а это значит, что пятьсот пятьдесят предыдущих были прочитаны не зря. Не знаю, как сложилась судьба Лизель и Макса, уж врядли они поженились, ведь то, что связало их, было крепче кровного родства. Но очень надеюсь, что они не потерялись!

5/5! Перечитаю еще. Думаю, со временем, мне откроются и новые смыслы. А пока я поражена, как в 2006 г., человек, не сидевший в ожидании смерти под брюхами самолетов, смог написать такую трепетную историю.

Оценка: 10

[СПОЙЛЕРЫ]. И - НЕ ВЕРЮ.

Кхм. Гм. Это вроде бы неплохая книга. Но впечатления от неё у меня остались смешанные.

Всего 2 раза она умудрилась тронуть меня так глубоко, как до этого удавалось очень-очень немногим книгам (благодаря рисункам). Хотя я понимал, что это немножко спекуляция на беспроигрышном тренде.

И книга могла бы быть гораздо интереснее. И не такой нудноватой.

Но это бы ладно. Именно за счёт постмодернистских штучек и необычного стиля автор умудрился написать нечто, непохожее на привычный уже тренд «мальчиков в полосатой пижаме». Написал он неплохую книгу. Только, пока я её читал, где-то глубоко внутри шевелился червячок сомнения...

И первый раз он поднял голову в эпизоде в бомбоубежище.

Спойлер (раскрытие сюжета)

Да ладно?! Вы вообще представляете себе, что творится в бомбоубежище?

Второй раз он поднял голову в эпизоде с самолётом.

Спойлер (раскрытие сюжета) (кликните по нему, чтобы увидеть)

О Боже ты мой. Рухнул самолёт. Там пилот только что пережил ужас падения, может быть, ему рёбра пробили лёгкие, может быть, он ступни раздробил, а колени - ну, додумаетесь сами! Может, он ещё в воздухе от болевого шока скончался! Может, его очередью убило! И - плюшевый мишка. Я понял, кого это мне напоминает, как сказал бы один наш известный еврей В. - это напоминает мне Паустовского. Такая же красивая психология ради психологии, достоверность побоку.

Ну и наконец - хлеб на дороге. Ох, ну это так пафосно, так геройски.

Спойлер (раскрытие сюжета) (кликните по нему, чтобы увидеть)

Ага. Немецкий солдат догнал (!) девочку и... что? Дал ей пинка? Да? Ему с пойманной некогда разбираться? Да у немецкого солдата дисциплина, порядок, требовательность - вколочены в позвоночник, в подкорку, в кровь! Да он должен был её за шиворот приволочь к командиру! Ах, видите ли, он её отпустил!

И поэтому в финальные трогательные моменты, когда надо разреветься... взгляд снова начинает натыкаться на «дубовые улыбки», и во всё это не верится.

В итоге. Не надо красиво привирать о том, что является частью и моей истории тоже. Не надо немножко присочинять на тему, которую я знаю уж всяко не хуже, чем автор. Не лучше, нет. Я не написал такую красивую и псевдофилософскую книжку. Но, млин, Ремарк с Воннегутом были лучше. Пойду их перечитаю. Или «Вечный зов». Или «В окопах Сталинграда».

Вот, видите ли, война для обеих воюющих стран – огромная беда, вне зависимости от того, кто «первый начал». Простые немцы не хотели идти убивать. «Я всего лишь исполнял приказ», да-да. Ну скажите это миллионам жертв той войны, ну в самом деле!

Напоследок прямо подпишусь под каждым словом kerigma:

«В общем, мне кажется, если уж ты берешься писать на такую сложную и болезненную тему, как Вторая мировая, надо это сделать очень хорошо. И желательно бы еще вложить в книгу какие-то мысли помимо того, что война - это плохо. В случае с Зузаком я скорее вынуждена признать, что он сделал это никак».

Оценка: 2

Удивительно, но этому довольно молодому писателю удалось то, что не всегда удается маститым авторам, а именно, выработать свой собственный почерк. Манера, в которой написана книга, не похожа ни на чью иную. Не могу сказать, что авторский стиль идеален, немного коробит от, скажем так, странных словосочетаний (вот что, например, значит «запах воровства»?), но постепенно к этому привыкаешь и начинаешь воспринимать уже не как недостаток, а скорее как достоинство, своеобразную «фишку», выделяющую писателя среди прочих.

«Книжный вор» - история о девочке Лизель Мемингер, живущей в фашистской Германии с приемными родителями. История, рассказанная ребенком, честно и искренне, по-детски бесхитростно и простодушно, но тем страшнее обнажены в ней все ужасы военного времени – голод, нищета, авианалеты, преследования евреев.

Жизнь простых немцев, не поддерживающих политику фюрера, далеко не сахар, на их долю тоже выпало немало лишений, и Лизель, несмотря на то, что прожила еще такую короткую жизнь, отлично понимает, что виноват во всем этом ставший во главе их государства фанатик, помешанный на идее супернации и жаждущий мирового господства.

«Книжный вор» - история о войне. Но еще – это история о Слове, о его невероятной силе, способной как уничтожить, так и, напротив, стать источником спасения.

Очень сильная, пронзительная концовка, берущая за душу. Последнюю треть книги прорыдала практически не переставая, но говорит это не о том, что я излишне впечатлительный или неуравновешенный читатель, а скорее о том, что «Книжный вор» - весьма достойное литературное произведение, вызывающее эмоции и слезы.

Оценка: 10

Хочется похвалить эту книгу, потому что она открывает Вторую Мировую Войну с несколько нестандартной точки зрения: не как трагедию еврейского или советского народа, а как трагедию народа немецкого. Той его части, которая не приняла гитлеровских идей, но вынуждена была жить в этом мире и подстраиваться под него под постоянной угрозой на чём-то попасться.

Но она так... сомнительна с художественной точки зрения, что даже обидно. Оформление как будто интересное, но не понятно, к чему эти выделения-вставки.

Мне она всё же понравилась, но при этом сами герои оставили равнодушной, кроме разве что Папы.

Оценка: 7

Великолепное произведение! Было необычным повествование от лица смерти, однако этот факт вызывал еще больший интерес к происходящему. История маленькой девочки трогает за душу. Живописно и красочно передана атмосфера. Автору полностью удалось погрузить читателя в мир главной героини и дал возможность пережить вместе с нею все ее потери и радости. А в жизни маленькой Лизель хватало и того и другого. Книгу стоит прочесть и проникнуться чувствами, которыми она переполнена!

Оценка: 10

Замечательная книга, книга-жизнь, книга-вдохновитель.

Описание жизни маленькой девочки в круговерти всемирной катастрофы, её незначительный значительный вклад в живую душу человечества, не оставленный без внимания даже самой смертью, просто прекрасны. Перед нами настоящий герой с несгибаемым характером, чистыми помыслами, живущий ради самой жизни. Её животрепещущая душа, глубина которой поражает необъятностью, покорила меня и оставила свой неизгладимый след.

Не стану затрагивать сам сюжет произведения, но общие ощущения - легкая грусть, мимолетная улыбка и некий заряд оптимизма - дорогого стоят.

Оценка: 9

Как-то вот трудно расписывать про книги, которые понравились чуть более, чем полностью.

Оригинальный стиль изложения, необычная форма подачи, фрагментарность событий, сплетающихся в общую цепь, размышления о людях.

По языку очень мелодично и поэтично - здесь есть что-то от Ротфуссового «Спокойного достоинства безмолвия», сдобренное трагичностью Ремарка, фрагментарностью Воннегута («Бойня номер пять») и юмором и залихватскими предложениями Пратчетта.

Не могу ни к чему придраться, все герои вызывают восхищение. Мир, показанный глазами девочки, живой, удивительный, он дышит и взаимодействует как огромное существо.

Мир, показанный смертью, это разные оттенки неба и запахи. И очень много работы.

Автору удалось показать по-настоящему сильных личностей - целеустремленный Руди, вечно благодарный и не остающийся в долгу Макс, добрая и понимающая жена бургомистра, конечно же, Папа. Но Мама мне показалась очень, очень сильной женщиной. Которая так и не опустила руки, как соседка, сидящая на кухне подле чашки.

Кстати, впечатлил инцидент с женой бургомистра: когда к ней в дом заявилась Лизкль, а та сказала, что больше не будет сдавать белье в стирку. Истерика Лизель по этому поводу выглядела живой и обоснованной, что вполне понятно в ее положении. Это очень точная психологическая черта, когда хочется нагрубить тому, кто является последним камешком, удерживающим на себе всю мощь стены. Убери его - и все рухнет.

В этой книге прекрасно все. И правильно написали сзади обложки - это та самая книга, которую вы будете советовать всем. И я ее советую всем.

Она написана настолько универсально, что придется по душе каждому + каждый сможет почерпнуть в ней целые горсти уроков, важных напоминаний и мудрых мыслей.

Оценка: 10

Начнем, наверное, с того, что книга оказалась не совсем такой, как я думала. Приобрела я ее вообще на волне всеобщего внимания к произведению на фоне вышедшего фильма, но прочитать довелось только сейчас, почти год спустя. И я так и не поняла, какое же у меня осталось впечатление. Потому что их много, но они разные.

Германия на кануне Второй мировой войны. Читатель знакомится с маленькой девочкой, у которой умер отец, а мать везет ее и брата в приемную семью, но брат не переживает это путешествие. И Лизель одна попадает к чужим людям, которых немногим позже она будет звать Мамой и Папой. Они в самом деле оказались хорошими людьми, пусть и ругали девочку. Времена были трудными, люди повсеместно недоедали, работы почти не было, но все-равно маленькую девочку приняли как родную, и до последнего заботились о ней. На Химмель-штрассе Лизель провела вполне счастливые годы детства - счастливые в той степени, какими они могли быть у обычного ребенка в то время. Она ходила в школу, обзавелась отличным другом, ее любили родители, о ней заботились. Ее новый отец помог научиться читать, хотя первую книгу Лизель украла (у снега) еще до этого. Наверное все было бы и дальше вполне хорошо, если бы не началась война.

«Книжный вор» это книга не только о девочке и книгах, которые она воровала. Это книга о войне, но не той войне, которая разгорается на фронтах, в окопах, среди разгоряченных или испуганных солдат, среди ранений и свиста пуль. Этак книга о нацистских настроениях и жизни обычных немцев в дали от фронта. Им тоже жилось плохо, они тоже далеко не все хотели этой войны. Не знаю наверняка, но думаю, что достаточное количество немцев в рассвет фашизма не видели ничего плохого в евреях, не желали им зла. Им приходилось молча подчинялись угодному фюреру настроению, чтобы самим не попасть под раздачу. И совсем мало немцев тогда могли хоть сколько-нибудь открыто отвергать непреложную истину, что евреи - это враги нации. Новый отец Лизель относился к таким людям. Он был маляром и помогал евреям с покраской домов. Он прятал у себя одного врага нации. Он не мог видеть, как над ними издеваются. И он не один был такой.

С какой стороны не посмотри, это все же грустная книга. Но она мне все же понравилась. Сюжетом и взглядом на войну «изнутри».

А вот чем не понравилась.

Первое, что бросается в глаза, конечно же слог автора. Не думаю, что это выверты переводчиков, нельзя настолько часто выдавать такие сногсшибательные словосочетания и конструкции. «из-за его спины подъехал чей-то голос», «Дверь открыл банный халат. А внутри халата оказалась женщина...», «солнце размешивает землю». Автор хотел сделать из этого изюминку, но смотрелось, словно автор не всегда дружит с правилами и логикой.

Второе, что ставило меня в некоторый тупик, это еще один авторский ход. Зачастую читателя ставили заранее перед фактом какого-то события (например, смерти того или иного персонажа), а потом уже постепенно рассказ подводился к этому событию. Когда узнаешь, что какой-нибудь милый персонаж вскоре умрет, теряется какая-то надежда на благополучный исход, теряется интрига.

Новым идеалом отца для меня стал - Ганс Губерманн. Это просто невероятно искренний, добрый и великодушный человек!

Несмотря на то, что сначала Роза Губерманн меня очень бесила, к концу книги я ее полюбила! Удивительная женщина!

В конце я разревелась не на шутку (а до слез меня смогли доказать лишь несколько книг). Оригинальным замыслом оказалось то, что рассказчиком является Смерть!

Понравилась цитата Смерти:

За все эти годы я видел множество молодых людей, которые думают, что идут в атаку друг на друга. На самом деле они ошибаются. Они идут в атаку на меня ©

А также слова Лизель:

Слова. Зачем им вообще существовать? Если бы не они, всего этого не случилось бы. Без своих слов фюрер ничего не стоит. Без них не было бы заключенных, не было бы нужды утешать и придумывать всевозможные словесные ухищрения, чтобы нам от них становилось легче. Какая польза от слов? ©

БЕЗ СВОИХ СЛОВ ФЮРЕР НИЧЕГО НЕ СТОИТ

Оценка: 9

Хорошая книга с прекрасными живыми персонажами, за которых не переживать нельзя. Тема обратной стороны нацизма и его поддержки массами в те тяжелые времена всрывает для некоторых людей совсем другую Германию. Даже в самой стране были те, кто не поддерживал этот режим. Очень важно, чтобы как можно большее количество людей знала об этой стороне медали и смогли понять, что не может быть ничего однозначно черного или однозначно белого. Местами кажется, что сентиментальность зашкаливает и хочется проплакаться. Ранее за собой такой сентиментальности не встречал, поэтому могу сделать вывод - книга действительно стоит, чтобы ее прочитать. Сразу после прочтения пересмотрел фильм и как всегда разочаровался. Не потому что фильм плохой, скорее потому что книга настолько живая и яркая,что фильм рядом с ней выглядит, как дешевая подделка (это только в сравнении, сам по себе фильм хороший и его стоит посмотреть). От себя максимальная оценка этой книге. 10-ку она получает однозначно и поэтому советую всем к прочтению.

Оценка: 10

1939 год, Германия.

Небольшой немецкий городок, маленькая девочка...

Гольный реализм, но с мистическим оттенком. Повествование идёт от лица самой Смерти, так что книгу вполне можно отнести к фантастической литературе...

Одна из лучших книг прочитанных в последнее время.

Р.S. Сердце есть даже у смерти.

Это хорошая история - одна в длинном ряду хороших историй о войне вообще и Второй мировой в частности. Я восприняла ее именно так, через запятую со всеми остальными европейскими рефлексиями о. Это история немецкой девочки Лизель Мемингер, которая сначала лишилась отца-коммуниста, потом умершего в поезде младшего брата, потом исчезнувшей в неизвестном направлении матери - а потом обрела приемную семью: грубую, но добрую мать Розу и отважного отца Ганса. А также - друзей, одним из которых оказывается спрятанный в подвале дома еврей Макс Ванденбург. А еще - книги. Первую она стащит на гладбище у гробовщика (и научится по ней читать), вторую - из недогоревшего книжного костра, остальные - из библиотеки жены самого бургомистра. Но у нас война на дворе, а значит - потери еще будут.

«Книжный вор» - это целая россыпь историй: не только самой Лизель, но и ее друзей, близких и соседей. Мальчик, который хочет быть похожим на чернокожего атлета Джесси Оуэнза; аккордеонист, спрятавший в подвале сына своего сослуживца на Первой мировой, который (сослуживец) как раз и научил его играть на аккордеоне; еврейский драчун, воображающий, как он сражается с фюрером... Россыпь картинок, странных метафор и сравнений, живых диалогов. Россыпь книг - утешающих, дающих надежду. Текст напрашивается на экранизацию - и этому фильму выдали бы россыпь «Оскаров». Жюри Киноакадемии любит такое - чтоб эпично, серьезно, про войну и людей, душещипательно, да и толика фантасмагории не помешает.

Собственно, это первое, что смущает во всей этой истории. Да, она-то настоящая (Зузак сублимирует семейную травму - прототипом Лизель стала его мать), но рюшечки на ней «немножко слишком». Слишком много в этой истории «болевых точек» целевой аудитории, и слишком выверенно они расставлены. Так выверенно, что даже циничных читателей вроде меня, крайне редко ведущейся на манипуляции, в одном крайне надрывном месте (а вот не буду говорить, в каком) чуть не бросило в слезы. И тут, наверное, автору все-таки зачет.

Второе, что смущает, - образ рассказчика. Ну да, Смерть. Дело даже не в том, что для фанатов Пратчетта (ХА.ХА.ХА.) этот образ не скажет ничего нового. Дело в том, что если его убрать и рассказать историю в третьем лице - ничегошеньки не изменится. И почему именно Лизель стала привилегированной личной знакомицей Смерти (Смертя?) и предметом его особого внимания - непонятно. Нет, с точки зрения сублимации семейной травмы как раз понятно, но читатель не обязан об этом знать. А так - каждый, с подобным опытом или без него, может удостоиться этой привилегии.

P.S. Оценка - за хорошую историю и искусный текст. Для десяти баллов все-таки не хватает чего-то сложного для формулирования.

Оценка: 8

Об этой книге в последнее время много пишут, и так вышло, что она оказалась у меня на руках. Сразу скажу, я ее не выбирала. Я вообще с большим подозрением отношусь к новым популярным авторам. В данном случае подозрения оказались вполне оправданны.

В двух словах: пафосная пустышка. То, что это книга о Второй мировой войне, не делает ее лучше. Напротив, это делает ее хуже. Потому что текст на тему Второй мировой априори сильнее задевает, заставляет читателя задуматься о жизни и вообще. Только это ничуть не заслуга автора самого по себе. Заслуга автора - это когда «они сидели пили чай, а в это время рушились их судьбы».

В общем, мне кажется, если уж ты берешься писать на такую сложную и болезненную тему, как Вторая мировая, надо это сделать очень хорошо. И желательно бы еще вложить в книгу какие-то мысли помимо того, что война - это плохо. В случае с Зузаком я скорее вынуждена признать, что он сделал это никак. Да, война, да, немецким детишкам тоже плохо, но я как человек русский не могу не держать в уме, что каждый народ имеет то правительство, которое его потом имеет, а кого выбрали в 33 году, с тем и живете. Вообще долго вглядывалась в себя по этому поводу и поняла, что не могу эмоционально сочувствовать несчастному немецкому народу, даже в лице его отдельных представителей, которые никому ничего плохого не сделали. Я уже слишком много раз читала подобное, что вот лично я да никого не убивал, в воспоминаниях разных фашистских деятелей. Логически могу согласиться, что да, не должно быть коллективной вины. А эмоционально - никак.

По сути книжка - это история маленькой девочки, которая прожила Вторую мировую в небольшом городке около Мюнхена. Вроде бы вполне себе подходящая история для среднего возраста, и можно было бы сделать очень мило и очень умно, если бы не одно но. По мере чтения, особенно первую часть романа, мне постоянно хотелось пойти помыть руки. Это великий талант - писать о самых банальных вещах так, чтобы читателю становилось неприятно, до легкого физического отвращения. О грязи, о запахах, о человеческих слабостях и страхах. Конечно, до Елинек, которая вызывает натуральные рвотные позывы, автору еще далеко, но есть куда стремиться, в общем. Не говоря уж о постоянном раздражающем упоминании слова «свинух». Але, нету в русском языке такого слова, даже в разговорном! За все эти мелкие детали постоянно цеплялся глаз, и периодически хотелось хорошенько отряхнуться.

Зато оборотная сторона «низкого штиля» и неприятных деталей - это пафос. Все эти рубленые фразочки типа:

«Все это хвастовство -

Я не свирепый.

Я не злой.

Я - итог».

Ага, аз есмь альфа и омега, с ума сойти. Такой текст так и просится, чтобы его набрали капслоком. Вообще история рассказывается от лица Смерти, и ее манера выражаться временами очень сильно напоминает пратчеттовского Смертя. Даже странно, что нигде не раздается «ПИСК!» И почему у большинства книжных смертей так плохо со стилем?

Вообще у меня всегда было смутное ощущение, что авторы, которые пишут именно так - в формате диалога с собой, начиная каждое предложение с нового абзаца, что делает их еще более «рублеными» - жуткие графоманы. Написать нечто вроде

«Это судьба.

Или хрен-знает-что.

Раскрытая книжка лежит на полу.

Падают бомбы»

Не надо иметь много ума и таланта, в общем. У меня смутное ощущение, что подобное письмо относится к хорошему литературному стилю примерно так же, как Коэльо относится к философии. Зато читателю не надо напрягаться ни капли, и при этом создается ощущение, что автор все-таки сказал тебе нечто очень важное. Он же поставил так много точек и абзацев. Это практически как написать много слов С Большой Буквы.

Возвращаясь к самой истории - не скажу, чтобы она сколько-нибудь впечатлила. Немецкая девочка пережила войну, пережила смерть приемных родителей и выжила. Повезло, что тут скажешь. Только это определенно не история типа Дневника Анны Франк - она слишком искусственная, слишком видно, как автор старался облечь старую тему в новую художественную форму - увы, форма оказалась для темы маловата.

ps Только не надо, пожалуйста, говорить, что автору-де лучше знать, ведь его родители сами эмигрировали из Германии после Второй мировой. Если бы я была из Зимбабве, может, я бы с этим и согласилась, но учитывая, что книжка переведена на русский - кхм. Имхо, есть огромное множество книг о Второй мировой гораздо лучше. Странно, что у автора вообще поднялась рука это написать - после Ремарка и Бёлля. На сходную тему, но шедевр: «Дом без хозяина», к примеру.

Оценка: 2

У каждого времени не только свои герои, но и присущие именно ему образы, мысли, средства самовыражения и сюжеты. Со школьной скамьи нам известно, что в 19 веке российские писатели страдали патологической любовью к «лишнему человеку», а вот героем нашего времени, рубежа веков, кажется, является смерть. Нет, не так: Смерть. Персонификация этого столпа бытия волнует умы авторов всех жанров и направлений, от Чарльза Бковски до Жозе Сарамаго и Кристофера Мура, а Смерть Плоского Мира и вообще превращается в «лицо (или все-таки череп?) эпохи».

Для своего дебютного романа австралиец Зузак выбрал необычную, но в какой-то степени модную форму: повествование ведется от лица Смерти. Причем несмотря на довольно панибратское отношение заглавного героя к читателю, настраивающее на уютный лад, смерти и боли в книге много, однако же манера повествования смягчает эту боль.

И вообще, книга не о Нем. Он просто рассказывает нам, смертным, историю одной девочки, слишком рано и слишком часто с ним встречавшейся. История сама по себе банальна, их тысячи: приемные родители, друзья, влюбленность, взросление. Главное: где и как. в данном случае - в деревеньке под Мюнхеном в годы Второй Мировой.

Зузак попытался показать привычное под новым углом. Однако взгляд «с другой стороны» получился несколько смазанным, ведь показать фашистов в положительном свете, во-первых очень и очень трудно, а во-вторых, чревато фатальными последствиями для писательской карьеры. Поэтому рассказывает о не о «чужих», а, скорее, о «своих» в тылу врага - отец главной героини - коммунист, арестованный гестапо, приемные родители отказались вступать в партию и прячут в подвале еврея, лучший друг мечтает во всем быть похожим на чернокожего спортсмена, а фашисты в романе либо не появляются, либо играют роль пугающего «оно», либо имеют ярко выраженные негативные черты, или, на худой конец, вызывают жалость, смешанную с отвращением.

Однако место действия и связанные с ним особенности романа - далеко не главное. Важнее любовь, взаимовыручка, помощь ближнему, надежда, пылающие на страницах романа. И книги, конечно же, книги. Книги как метафора, этакая рука, позволяющая людям соединяться и помогать друг другу. Совместное чтение сблизило Лизель и приемного отца, позволило девочке привыкнуть к новому миру, библиотека жены бургомистра помогла Лизель вернуть миру этой потерявшей надежду женщины хоть какие-то краски, сказка Макса - связать Лизель и полуживого от страха еврея и помочь им пройти сквозь тьму, в которой все вокруг славят истребление людей, чтение вслух во время бомбежек спасло людей от сумасшествия.

Книжный воришка крадет и получает в дар не просто информацию, записанную на бумаге, а спасает крупицы человеколюбия, взаимопомощи и человечности, помогающие людям остаться людьми даже в самые мрачные времена.

Помимо утверждения этих нехитрых, но таких важных истин, роман трогает самые глубины души читателя. Он невероятно эмоционален и вызывает живейшее участие. Этому помогает оригинальная манера повествования, лирические отступления Смерти об урожаях Мрачного Жнеца в роковые сороковые и манера в начале каждой части романа рассказывать о том, что произойдет в конце. Читатель готовит себя к тому, что будет, но расслабляется, и тогда недосказанное бьет сильнее всего, вызывая самые настоящие слезы.

Из книги получился бы прекрасный фильм, снять который, мог бы Милош Форман - больно уж сочетание абсурдно-забавного и вдохновенно-светлого с темными и мрачными темами похоже на его работы.

Итог: Наивная манера повествования, упрощение стиля - еще один отличительный признак прозы нашего времени. Этот штрих завершает образ книги, по-другому она и не могла быть написана. И все же есть в ней какая-то нет, не наигранность и не расчетливость, но...Скажем так: выбор темы априори не позволяет низко оценить роман, выбор девочки в качестве героини и оригинальность повествования - тоже. Честно говоря, эти «страховочные меры» книге не нужны, она и так хороша, но само их наличие не позволяет назвать его абсолютным шедевром.

Но прочтения и места в коллекции она безусловно заслуживает.

Оценка: 9

Купил как-то эту книгу внезапно, наобум, ничего не зная ни о ней, ни об авторе, - чем себя же и удивил.

Но начав читать понял, что не промахнулся, т.к. испытания военного времени для обычного маленького человека показаны в этом романе так жизненно и оригинально, что вопреки эмоциональной несовместимости «книга о людях и встречающейся с ними смерти» кажется жизнеутверждающей.

И, знаете, расположила манера автора писать о сложных, болезненных и тяжелых, особенно для восприятия нашего отечественного читателя, временах по ту сторону фронта так, чтобы не уподобиться уже прославившимся этим предшественникам. При этом в книге нет оценочных суждений самого автора: моралите со смертью, от лица которого идет повествование, безучастное ко всему происходящему и сродни констатации фактов, жизнеописанию простых обывателей немецкого пригорода, среди которых есть разные люди - и яркие, фанатично приверженные режиму, и непричастные, а то и пострадавшие, но совершенно не способные на явное ему сопротивление взрослые, и просто плывущие по течению дети, судьбы которых в то же время тесно связаны с происходящим в стране и мире.

Быть может кто-то сочтет пафосным авторский способ оформить все эти картинки-зарисовки из судеб людей в единую, цельную историю с помощью «смертельного интереса», но я предпочитаю воспринимать это скорей как раму этакого триптиха - судеб осиротевшей от репрессий девочки, еврейского парня и семьи, их приютивших, - не зацикливаясь особо, а то и вовсе не обращая внимание на дешевенькую позолоту каркаса, удерживающего все три части картины вместе.

Очень легкий, образный язык и, несмотря на переиздание в «ИБ», почти полное отсутствие нарочитой (или псевдо-) интеллектуальности, которой радуют (или грешат) некоторые романы серии, делают из чтения почти просмотр, от которого нелегко оторваться, хотя развязка предсказуема...

В итоге рекомендую тем, кто не будет искать в книге политических подтекстов, оценочных суждений или суровых, неожиданных откровений о второй мировой войне, но захочет познакомиться с еще одним взглядом на те времена, взглядом ребенка и смерти - одинаково отстраненным и потому слегка поверхностно-несерьезным, несмотря на тематику.

Чем-то это произведение вызвало у меня ассоциации с «Бойней номер пять или Крестовым походом детей» незабвенного Курта Воннегута - но, вполне возможно, что это очень индивидуальное впечатление...

И еще - перечитывать эту книгу (в отличие от того же Воннегута) я вряд ли буду, но сохраню и когда-нибудь, как и Ремарка, дам почитать ребенку, выросшему уже даже без рассказов бабушек и дедушек - очевидцев той трагедии.

Оценка: 8

«Книжный вор» - история о том, что значат книги и слова в частности в военное время, какую роль они играют в судьбах людей. Книга о детской любви и ненависти, о красоте и зверстве, о сломанных судьбах и вечной борьбе.

2) опасений, что эта книга - очередная история о фашисткой Германии, каких написано внушительное количество.

Однако опасения не оправдались и сюжет романа ничуть не уступает интригующему названию. Благодаря строгости и прямоте автор (вос)создаёт атмосферу пронзительно точно: когда не по себе герою, не по себе и читателю. Эта книга состоит из слов, опрокидывающихся, брызгающих в лица, водопадов слов и людей, в них барахтающихся. Такие слова видны глазами.

Возвращаясь в реальность, начинаешь ценить какие-то успевшие стать привычными вещи. Все они - кусочки благополучия, не счастья. Основа счастья - только люди, собранные вместе в одно целое - семью. Это не обязательно родственники, но люди, ставшие близкими. И чем сильнее мы с ними скреплены, тем крепче наше счастье.

По сюжетным линиям книга также самобытна и необычна. Где ещё можно своими глазами рассмотреть рукописную книжку, состоящую из 13 вырванных из «Mein Kampf» страниц с закрашенным текстом, поверх которого от руки написана и проиллюстрирована жизнь человека? Только в «Книжном воре» Маркуса Зузака.

Я оказался настолько впечатлён, что мне не хотелось, чтобы эта книга заканчивалась, но финал заставил принять неизбежное как героям романа, так и его читателям. Книга закончилась так, как должна была закончиться. Перелистывая последнюю страницу, читатель нехотя ставит еле заметную худую точку в судьбах персонажей, которые надолго врезались в память.

Оценка: 10

Три недели назад, зайдя в книжный магазин посмотреть новенькие издания, полистать любимые книжки, я совершенно случайно увидел полку «Интеллектуальный бестселлер». Никогда не покупал книги этой серии, но что-то меня привлекло к произведению Маркуса Зузака. Может, красивая обложка... Может красивые слова и отзывы всемирной прессы... Может, аннотация...

Была ещё мысль, что уж слишком расхваливают книжку со всех сторон, слишком явный пиар. Но всё же я купил её...

И прочитал всего за четыре дня. Прочитал... Нет, «прожил» в ней, испытал судьбу её героев. Это словно мрачный сон, откуда невозможно выбраться... И в то же время хочется узнать, чем всё закончится...

Германия 1939 года. У власти фашисты во главе с Гитлером. Страна на пороге Мировой войны. Военная тематика меня привлекает. Сколько советских писателей освещали тему Великой Отечественной! Сколько книг, которые прославляют доблесть русского народа-освободителя! Родина.. Патриотизм.. Подвиг.. Герои.. Это - наша слава и гордость.

Есть только одно маленькое НО:

Нам никогда не показывали ТУ войну как бы с изнанки - с другого ракурса. А Маркус этого добился. Перед нами трагичная история маленькой девочки Лизель, которая рано лишилась родителей(они были комунистами, понятно, что их ждало), брата, всей семьи. И попала в другую семью. Хуберманов.

Маленький городок Молькинг. Маленькие люди. Маленькие судьбы. Однако сколько разных пресонажей, отличающихся живыми характерами, нарисовал автор!!! Мы видим жизнь простых бедняков, которые голодали, кричали Хайль Гитлер, ходили на парады. Немцы. Уже сразу чувствуешь отвращение к той нации. Но вскоре мы знакомимся с другими немцами, которые отнюдь не поддерживают политику национализма. Ганс Хуберман, отказавшийся вступать в фашистскую партию. Роза Хуберман, взявшая под опеку беглого еврея Макса Ванденбурга. Кстати, тема евреев раскрыта здесь необычайно широко. То, чему они подвергались в Германии - уму непостижимо!

И маленькие дети 12 лет. Лизель, любящая читать. Но так как денег на книги нет, приходится их воровать.

Мальчик Руди Штайнер, искренне любящий Лизель, бег и яблоки. Вечно голодный. Вечно жаждущий губ своей любимой. Да, он его получит. Но будет слишком поздно

Томи Мюлер. Нездоровый психикой мальчуган, подвергаемый нападкам одноклассников.

Здесь также можно встретить многочисленных соседей Хуберманов, воровские шайки, богатые семьи. Героям переживаешь с самой первой страницы.

Что особо интересно, повествование ведётся от лица Смерти. Кроме всего прочего, в книге можно найти причудливые метафоры, эпитеты, целые главы, написанные поэтическим языком. Многочисленные философские отступления ничуть не отталкивают. Наоборот, поражаешься гению автора.

Книга заслуживает всяческих похвал. Это шедевр не только современной, но и классической литературы. Это - настоящая литература. Незаменимая энциклопедия человеческих характеров. И справочник по истории Германии 30-х годов.

Ничего подобного я не читал. И не думаю, что вскоре прочту.

Не жалейте денег на такое искусство

Оценка: 10

Мне очень понравилась эта книга. Она интересная (особенно графические части), держит в напряжении и не отпускает внимание. Я не считаю трагические события, описываемые в книге, нарочитыми, словно Зусак написал книгу только для того чтобы выбить слезу. Нафиг ему наши слёзы? Думаю, им просто овладела мысль и желание написать книгу именно о войне, простых немецких людях, и именно со стороны юной Лизель - маленькой девочки, далёкой от политики, но пострадавшей от неё одной из первых. И то, что всё это может показаться «давящим на жалость» вовсе не умаляет реальной трагичности событий. Ведь это действительно могло быть так, и персонажи страдают не для того, чтобы заставить несколько тысяч человек обрыдаться, а для того, чтобы подобное перестало происходить. Напугать так сильно, чтобы никто не захотел повторить. Бесполезная, разумеется, затея, но, может, когда-нибудь она начнёт работать.

Оценка: 10

Несколько необычная книга.

Во-первых, в ней сделан акцент не на военные действия на карте Европы, а на некие «военные действия» в маленьком немецком городке Молькинге. Война застала их неожиданно и каждый по-своему отнесся к происходящему. Некоторые видели будущее в фюрере, некоторые считали его мерзким уродцем, а кому-то было все равно, потому что главной целью было выжить. Самые разные характеры встречаются и переплетаются на страницах этого произведения.

Во-вторых, рассказчик. Вести повествование от лица Смерти, знать, что все персонажи рано или поздно погибнуть, понимать неизбежность конца, но все равно цепляться за историю, впитывать её, сопереживать или ненавидеть вместе с героями. К тому же Смерть - это не негативный персонаж, это всего лишь пересказчик интересной истории.

В-третьих, главная героиня. Война идеи, но её события мы наблюдаем на примере девочки, которая проживает 5 лет в новой семье. За этот период времени с ней происходит безумно большое количество невероятных историй. Это не просто скучная и размеренная жизнь небольшого немецкого городка, это переполненная драмой, страданиями, радостью и книгами история Лизель. Это история про дружбу. Дружбу с новыми родителями, с соседским парнем, с евреем.

Можно ещё расписывать, насколько хорошая эта книга, но лучше возьмите и прочитайте её сами, чтобы понять это. Кстати, дочитывал её я с трудом, потому что я, как бы странно это не выглядело, рыдал. Настолько прошибла меня история Лизель, что я не смог сдерживать себя.

А самое главное - это книги, их ценность и способность пробуждать в людях самые прекрасные чувства, оставлять за собой огромных след и спасать жизнь.

Так было с Книжным воришкой.

Оценка: 10

39-й год, немецкая военная машина набирает обороты, страна в мёрзлом напряжении, люди пытаются жить как раньше, хотя прекрасно понимают что этого «как раньше» никогда уже больше не будет.

Книжному вору 10 лет, она крадёт свою первую книгу. У снега. Вторую она стащит у огня.

Книжная воришка это немецкая девочка, Лизель Мимингер, чью историю нам расскажет очень хороший рассказчик, который видит всё, даже то, что сам человек не всегда может в себе разглядеть.

Кому как не Смерти открыты все потаённые уголки человеческого существа?

А Смерть между прочим неплохой парень, да-да, это он. Он видит мир красками, исключительно. И говорит невероятным языком тех же красок. Он греет души и ненавидит войну, а некоторые «наступают ему на сердце» и истории этих некоторых он носит в карманах своих одеяний.

Одна из них про Лизель Мимингер, которая теряет своих родителей лишь потому, что они не тех политических взглядов, она не понимает никакой разницы между коммунизмом и фашизмом, но она знает, что фашизм отобрал у неё родителей.

Потом фашизм отберёт у неё новый мир, Мир Химмель-штрассе, улицы, где она найдёт приёмных родителей, найдёт друзей, найдёт всё заново. Мир, где будет Папа-аккордеонист с серебряными глазами, Мама, мальчик с лимонными волосами, еврей Макс, которого они будут прятать в подвале и который будет писать для неё книги.

А ещё будет комната с множеством книг и печальная сломленная женщина, которой они больше не нужны.

Будет фанатичная любовь к словам, ворованные книги (и не только книги), футбол, евреи, любовь, боль, ненависть и много-много всего.

История, рассказанная симпатичным парнем по имени Смерть, она не может закончится иначе, финал предрешен. Только вот всё равно, когда читаешь последнюю часть, слёзы так и порываются сбежать из глаз. (Не сбежали, они у меня послушные)

А ещё эта книга о самом страшном, что случилось с человечеством в прошлом веке, эта книга об ужасной войне и о том, как видели её обычные немцы, которым она ни к чёрту не нужна была, которые ненавидели её так же, как и все остальные, которые теряли дома, семьи, всё из-за какого-то шизофренично-истеричного посредственного художника. Об этом тоже, да.. ну и о смерти..

Не смотря на всё это, на тяжелый и выворачивающий на изнанку материал, книга необыкновенно светлая, после неё хочется не топиться, а жить.

/Пожалуйста,не волнуйтесь, пусть я вам только что пригрозил.

Все это хвастовство - я не свирепый.

Я не злой.

Книжный вор прекрасен и очень кинематографичен, надеюсь история воришки Лизель будет экранизирована.

Единственное, что напрягало по ходу чтения, так это перевод. Некоторые фразы переведены будто on-line переводчиком. Во всём же остальном невероятная книга, которая просит, чтобы её перечитали.

Оценка: 10

[СПОЙЛЕРЫ]. И - НЕ ВЕРЮ.

Кхм. Гм. Это вроде бы неплохая книга. Но впечатления от неё у меня остались смешанные.

Всего 2 раза она умудрилась тронуть меня так глубоко, как до этого удавалось очень-очень немногим книгам (благодаря рисункам). Хотя я понимал, что это немножко спекуляция на беспроигрышном тренде.

И книга могла бы быть гораздо интереснее. И не такой нудноватой.

Но это бы ладно. Именно за счёт постмодернистских штучек и необычного стиля автор умудрился написать нечто, непохожее на привычный уже тренд «мальчиков в полосатой пижаме». Написал он неплохую книгу. Только, пока я её читал, где-то глубоко внутри шевелился червячок сомнения...

И первый раз он поднял голову в эпизоде в бомбоубежище.

Спойлер (раскрытие сюжета)

Да ладно?! Вы вообще представляете себе, что творится в бомбоубежище?

Второй раз он поднял голову в эпизоде с самолётом.

Спойлер (раскрытие сюжета) (кликните по нему, чтобы увидеть)

О Боже ты мой. Рухнул самолёт. Там пилот только что пережил ужас падения, может быть, ему рёбра пробили лёгкие, может быть, он ступни раздробил, а колени - ну, додумаетесь сами! Может, он ещё в воздухе от болевого шока скончался! Может, его очередью убило! И - плюшевый мишка. Я понял, кого это мне напоминает, как сказал бы один наш известный еврей В. - это напоминает мне Паустовского. Такая же красивая психология ради психологии, достоверность побоку.

Ну и наконец - хлеб на дороге. Ох, ну это так пафосно, так геройски.

Спойлер (раскрытие сюжета) (кликните по нему, чтобы увидеть)

Ага. Немецкий солдат догнал (!) девочку и... что? Дал ей пинка? Да? Ему с пойманной некогда разбираться? Да у немецкого солдата дисциплина, порядок, требовательность - вколочены в позвоночник, в подкорку, в кровь! Да он должен был её за шиворот приволочь к командиру! Ах, видите ли, он её отпустил!

И поэтому в финальные трогательные моменты, когда надо разреветься... взгляд снова начинает натыкаться на «дубовые улыбки», и во всё это не верится.

В итоге. Не надо красиво привирать о том, что является частью и моей истории тоже. Не надо немножко присочинять на тему, которую я знаю уж всяко не хуже, чем автор. Не лучше, нет. Я не написал такую красивую и псевдофилософскую книжку. Но, млин, Ремарк с Воннегутом были лучше. Пойду их перечитаю. Или «Вечный зов». Или «В окопах Сталинграда».

Вот, видите ли, война для обеих воюющих стран – огромная беда, вне зависимости от того, кто «первый начал». Простые немцы не хотели идти убивать. «Я всего лишь исполнял приказ», да-да. Ну скажите это миллионам жертв той войны, ну в самом деле!

Напоследок прямо подпишусь под каждым словом kerigma:

«В общем, мне кажется, если уж ты берешься писать на такую сложную и болезненную тему, как Вторая мировая, надо это сделать очень хорошо. И желательно бы еще вложить в книгу какие-то мысли помимо того, что война - это плохо. В случае с Зузаком я скорее вынуждена признать, что он сделал это никак».

Оценка: 2

О войне можно писать по-разному.

Можно писать о безымянных солдатах, гибнущих в мясорубке боя. Можно писать об отважных партизанах, врывающихся в налаживаемый захватчиками порядок. Можно писать о славных полководцах, ведущих на смерть во имя правого дела тысячи подчиненных им.

А можно написать о девочке с бедной улицы Мюнхена, про ее соседей и друзей. Написать скупо, отрывисто и правдиво. Предложениями, полными метафор и необычных сравнений. Перемешивая то, что было раньше, с тем, что будет потом. Так, как написал Маркус Зузак.

Давно все это было. И недавно. Потому что, что бы не говорили, но память передается и генетически. Страшная память. И были простые люди из пригорода Мюнхена. Которые вскидывали руки в фашистском приветствии, носили свастику на одежде. Которые прятали грязных евреев в подвале, отдавали узникам Дахау хлеб, испытывая сами голод. Которые шли убивать фюрера за то, что забирал родных из дома. Которые читали ворованные книги в подвалах людям, прятавшимся от бомбежек. Которые вешались из-за того, что хотели жить. И превращали свою жизнь в подпольное существование, и тоже из-за того, что хотели жить.

Хотя книга и написана от лица Смерти, эта книга о жизни. О жизни в любых условиях. И о человеке в этой жизни. О том, как несмотря ни на что, люди остаются Людьми. Даже в аде. Даже в смерти.

Я плакала, читая последние страницы книги.

Оценка: 9

Начнем, наверное, с того, что книга оказалась не совсем такой, как я думала. Приобрела я ее вообще на волне всеобщего внимания к произведению на фоне вышедшего фильма, но прочитать довелось только сейчас, почти год спустя. И я так и не поняла, какое же у меня осталось впечатление. Потому что их много, но они разные.

Германия на кануне Второй мировой войны. Читатель знакомится с маленькой девочкой, у которой умер отец, а мать везет ее и брата в приемную семью, но брат не переживает это путешествие. И Лизель одна попадает к чужим людям, которых немногим позже она будет звать Мамой и Папой. Они в самом деле оказались хорошими людьми, пусть и ругали девочку. Времена были трудными, люди повсеместно недоедали, работы почти не было, но все-равно маленькую девочку приняли как родную, и до последнего заботились о ней. На Химмель-штрассе Лизель провела вполне счастливые годы детства - счастливые в той степени, какими они могли быть у обычного ребенка в то время. Она ходила в школу, обзавелась отличным другом, ее любили родители, о ней заботились. Ее новый отец помог научиться читать, хотя первую книгу Лизель украла (у снега) еще до этого. Наверное все было бы и дальше вполне хорошо, если бы не началась война.

«Книжный вор» это книга не только о девочке и книгах, которые она воровала. Это книга о войне, но не той войне, которая разгорается на фронтах, в окопах, среди разгоряченных или испуганных солдат, среди ранений и свиста пуль. Этак книга о нацистских настроениях и жизни обычных немцев в дали от фронта. Им тоже жилось плохо, они тоже далеко не все хотели этой войны. Не знаю наверняка, но думаю, что достаточное количество немцев в рассвет фашизма не видели ничего плохого в евреях, не желали им зла. Им приходилось молча подчинялись угодному фюреру настроению, чтобы самим не попасть под раздачу. И совсем мало немцев тогда могли хоть сколько-нибудь открыто отвергать непреложную истину, что евреи - это враги нации. Новый отец Лизель относился к таким людям. Он был маляром и помогал евреям с покраской домов. Он прятал у себя одного врага нации. Он не мог видеть, как над ними издеваются. И он не один был такой.

С какой стороны не посмотри, это все же грустная книга. Но она мне все же понравилась. Сюжетом и взглядом на войну «изнутри».

А вот чем не понравилась.

Первое, что бросается в глаза, конечно же слог автора. Не думаю, что это выверты переводчиков, нельзя настолько часто выдавать такие сногсшибательные словосочетания и конструкции. «из-за его спины подъехал чей-то голос», «Дверь открыл банный халат. А внутри халата оказалась женщина...», «солнце размешивает землю». Автор хотел сделать из этого изюминку, но смотрелось, словно автор не всегда дружит с правилами и логикой.

Второе, что ставило меня в некоторый тупик, это еще один авторский ход. Зачастую читателя ставили заранее перед фактом какого-то события (например, смерти того или иного персонажа), а потом уже постепенно рассказ подводился к этому событию. Когда узнаешь, что какой-нибудь милый персонаж вскоре умрет, теряется какая-то надежда на благополучный исход, теряется интрига.

В книге есть картинки, как бы рисованные от руки. И все бы ничего, но подписи на них ради достоверности могли бы делать на немецком. Все-таки их делали немецко говорящие персонажи в Германии. Но автор же не немец, чего ему заморачиваться-то. Там даже странички из «Майн кампф» были на английском. И это в-третьих, что мне не понравилось.

Оценка: 7

Это - настоящая книга на личную «золотую» полку. Книга, к которой вернешься обязательно. Два года жизни маленькой девочки, которая чувствует слова, в фашистской Германии...Собственно - все. Сюжет раскрыт. Признаюсь, не люблю военную тематику. Исключение делаю только для произведений Ремарка. Но ведь они не только про войну...И здесь - не только о фашизме. Но в иных обстоятельствах этой истории бы не было. Заворожил язык автора, пусть его осуждают в некоторой вычурности, меня околдовало именно это. «Книжный вор» - это своя собственная атмосфера, от плотности которой у меня иногда мурашки пробегали по коже. И последнее, недавно знакомая спросила, что стОящего ты прочитала за последнее время, что можешь посоветовать. Я, не задумываясь, ответила: «Книжный вор«! Вот именно так, с восклицательным знаком.

Хочется похвалить эту книгу, потому что она открывает Вторую Мировую Войну с несколько нестандартной точки зрения: не как трагедию еврейского или советского народа, а как трагедию народа немецкого. Той его части, которая не приняла гитлеровских идей, но вынуждена была жить в этом мире и подстраиваться под него под постоянной угрозой на чём-то попасться.

Но она так... сомнительна с художественной точки зрения, что даже обидно. Оформление как будто интересное, но не понятно, к чему эти выделения-вставки.

Мне она всё же понравилась, но при этом сами герои оставили равнодушной, кроме разве что Папы.

Маркус Зузак. Книжный вор. Отрывки из романа (препринт)

«Книжный вор» - недлинная история, в которой, среди прочего, говорится: об одной девочке; о разных словах; об аккордеонисте; о разных фанатичных немцах; о еврейском драчуне; и о множестве краж.

В конце января в издательстве «Эксмо» выходит роман австралийского писателя Маркуса Зузака «Книжный вор». Маркус Зузак родился в 1975 году и вырос на рассказах родителей - эмигрантов из Австрии и Германии, переживших ужасы Второй мировой войны. Австралийские и американские критики называют его «литературным феноменом» и признают одним из самых изобретательных и поэтичных романистов нового века. Зузак - лауреат нескольких литературных премий за книги для подростков и юношества.

* * * КУСОЧЕК ПРАВДЫ * * * У меня нет ни косы, ни серпа. Черный плащ с капюшоном я ношу, лишь когда холодно. И этих черт лица, напоминающих череп, которые, похоже, вам так нравится цеплять на меня издалека, у меня тоже нет. Хотите знать, как я выгляжу на самом деле? Я вам помогу. Найдите себе зеркало, а я пока продолжу.

Мировая пресса о романе «Книжный вор» :

«Книжного вора» будут превозносить за дерзость автора… Книгу будут читать повсюду и восхищаться, поскольку в ней рассказывается история, в которой книги становятся сокровищами. А с этим не поспоришь. - New York Times

Зузак ничего не подслащивает, но ощутимую мрачность его романа можно вынести так же, как «Бойню номер 5» Курта Воннегута - здесь тоже как-то сурово утешает чувство юмора. - Time Magazine

Блистательная причудливая сказка. Превосходная книга, которую вы будете рекомендовать всем, кого встретите. - Herald-Sun

Букник и издательство "Эксмо" представляют вам отрывки из романа. Перевод с английского Николая Мезина под редакцией М. Немцова .

* * * ПОСЛЕДНЯЯ ОСТАНОВКА * * *
Улица желтых звезд

Тут никто не хотел задерживаться, но почти все останавливались и озирались. Улица - как длинная переломленная рука, на ней - несколько домов с рваными стеклами и контужеными стенами. На дверях нарисованы звезды Давида. Дома эти - будто какие-то прокаженные. По самой меньшей мере - гноящиеся болячки на израненной немецкой земле.
- Шиллер-штрассе, - сказал Руди. - Улица желтых звезд.
Вдалеке по улице брели какие-то прохожие. Из-за мороси они казались призраками. Не люди, а кляксы, топчущиеся под тучами свинцового цвета.
- Эй, пошли давайте, - окликнул Курт (старший из Штайнеров-детей), и Руби с Лизель поспешили за ним.

В школе Руди настойчиво разыскивал Лизель на каждой перемене. Ему было начхать, что другие фыркают над тупицей новенькой. Он стал помогать ей с самого начала, он будет рядом и потом, когда ее тоска перельется через край. Но он будет это делать не бескорыстно.

* * * ХУЖЕ МАЛЬЧИШКИ, КОТОРЫЙ * * *
ТЕБЯ НЕНАВИДИТ, ТОЛЬКО ОДНО -
мальчишка, который тебя любит.

Раз в конце апреля после уроков Руди с Лизель шатались по Химмель-штрассе, собираясь, как обычно, играть в футбол. Было рановато, остальные игроки пока не вышли. На улице они увидели одного сквернослова Пфиффикуса.
- Смотри, - махнул Руди.

* * * ПОРТРЕТ ПФИФФИКУСА * * *
Хлипкая фигура.
Белые волосы.
Черный дождевик, бурые штаны, разложившиеся ботинки и
язык - да еще какой.

Эй, Пфиффикус!
Силуэт вдалеке обернулся, и Руди тут же засвистал.
Выпрямившись, старик тут же пошел браниться с такой лютостью, в какой нельзя было не признать редкостного таланта. Его настоящего имени, похоже, никто не знал, а если кто и знал, то им его никогда не звали. Только «Пфиффикус» - так зовут того, кто любит свистеть, а Пфиффикус это явно любил. Он постоянно насвистывал мелодию под названием «Марш Радецкого», и все городские детишки, окликнув его, начинали выводить тот же мотивчик. Пфиффикус тотчас забывал свою обычную походку (наклон вперед, крупные циркульные шаги, руки за спиной в дождевике) и, выпрямившись, начинал изрыгать брань. Тут-то всякая благостность разлеталась в пух и прах, поскольку голос его кипел от ярости.

В этот раз Лизель повторила подначку почти машинально.
- Пфиффикус! - подхватила она, мигом усваивая подобающую жестокость, которой, судя по всему, требует детство. Свистела она из рук вон плохо, но совершенствоваться было некогда.
Старик с воплями погнался за ними. Начав с «гешайссена», он быстро перешел к словам покрепче. Сперва он метил только в мальчишку, но дело скоро дошло и до Лизель.
- Шлюха малолетняя! - заорал он. Слово шибануло Лизель по спине. - Я тебя тут раньше не видел!
Представьте - назвать шлюхой десятилетнюю девочку. Таков был Пфиффикус. Все единодушно соглашались, что они с фрау Хольцапфель составили бы премилую парочку.
- А ну иди сюда! - Это были последние слова, которые услышали на бегу Лизель и Руди. Не останавливались они до самой Мюнхен-штрассе.

Пошли, - сказал Руди, когда они немного отдышались. - Вон туда, недалеко!
Он привел ее к «Овалу Губерта», где произошла история с Джесси Оуэнзом, и они молча встали, руки в карманы. Перед ними тянулась беговая дорожка. Дальше могло быть только одно. И Руди начал.
- Сто метров! - подначил он Лизель. - Спорим, я тебя перегоню!
Лизель такого не стерпела:
- Спорим, не перегонишь!
- На что ты споришь, свинюха малолетняя? У тебя что, есть деньги?
- Откуда? А у тебя?
- Нет. - Зато у Руди возникла идея. В нем заговорил донжуан. - Если я перегоню, я тебя поцелую! - Он присел и стал закатывать брюки.
Лизель встревожилась, чтоб не сказать больше.
- Ты зачем это хочешь меня поцеловать? Я же грязная!
- А я нет? - Руди явно не понимал, чем делу может помешать капелька грязи. У каждого из них период между ваннами был примерно на середине.
Лизель подумала об этом, разглядывая тощие ножки соперника. Почти такие же, как у нее. Никак ему меня не перегнать, подумала она. И серьезно кивнула. Уговор.
- Если перегонишь - поцелуешь. А если я перегоню, я на ворота не встаю на футболе.
Руди подумал.
- Нормально.
И они ударили по рукам.
Вокруг все было темно-небесным и смутным, сыпались мелкие осколки дождя.
Дорожка оказалась грязнее, чем с виду.
Бегуны приготовились.
Вместо стартового выстрела Руди подбросил в воздух камень. Когда упадет - можно бежать.
- Я даже не вижу, где финиш, - пожаловалась Лизель.
- А я вижу?
Камень врезался в грязь.
Они побежали - рядом, толкаясь локтями и пытаясь забежать вперед другого. Скользкая дорожка чавкала под ногами, и метров за двадцать до конца оба разом повалились на землю.
- Езус, Мария и Йозеф! - заскулил Руди. - Я весь в говне!
- Это не говно, - поправила Лизель, - это грязь, - хотя не была так уж уверена. Они проехали еще метров пять к финишу. - Ну что, ничья?
Руди оглянулся - сплошь острые зубы и выпученные синие глаза. Пол-лица раскрашено грязью.
- Если ничья, мне же все равно положен поцелуй?
- Еще чего! - Лизель поднялась и стала отряхивать грязь с курточки.
- Я тебя не поставлю на ворота.
- Подавись своими воротами.
На обратном пути на Химмель-штрассе Руди предупредил:
- Когда-нибудь, Лизель, ты сама до смерти захочешь со мной целоваться.
Но Лизель знала другое.
Она дала клятву.
Никогда в жизни она не станет целовать этого жалкого грязного свинуха и уж точно не станет сегодня. Сейчас надо заняться делами поважнее. Она оглядела свои доспехи из грязи и огласила очевидное:
- Она меня убьет.
«Она» - это, конечно, была Роза Хуберман, известная также, как Мама, - и она впрямь едва не убила. Слово «свинюха» по ходу свершения наказания звучало без продыху. Роза измесила ее в фарш.

ПРОИСШЕСТВИЕ С ДЖЕССИ ОУЭНЗОМ

Как знаем мы оба, Лизель на Химмель-штрассе еще не было, когда Руди свершил свой детский позорный подвиг. Но стоило оглянуться в прошлое, и ей казалось, будто она все видела своими глазами. Ей почти удавалось узнать себя в толпе воображаемых зрителей. О подвиге ей не рассказывал никто, но Руди компенсировал с лихвой, поэтому когда Лизель наконец решила вспомнить свою историю, происшествие с Джесси Оуэнзом стало такой же ее главой, как и все, что девочка наблюдала сама.

То был 1936 год. Олимпийские игры. Олимпиада Гитлера.
Джесси Оуэнз только что выиграл четвертую золотую медаль, завершив эстафету 4х100 метров. По миру пошли толки о том, что он недочеловек, потому что чернокожий, и Гитлер отказался пожать ему руку. В Германии даже самые отъявленные расисты дивились успехам Оуэнза, и слава о его рекорде просочилась сквозь щели. Никто не впечатлился сильнее Руди Штайнера.
Пока вся семья толклась в гостиной, Руди выскользнул за дверь и двинулся на кухню. Нагребши из печи угля, наполнил им всю невеликость своих горстей.
- Вот! - Руди улыбнулся. Приступим.
Он мазал уголь ровно и толсто, пока не выкрасился в черное весь. Даже волосам досталось.
Руди полубезумно улыбнулся своему отражению в окне, а потом в одних трусах и майке тихонько умыкнул братнин велик и покатил к «Овалу Губерта». В кармане он спрятал пару кусков угля про запас - на тот случай, если краска с него где-нибудь облезет.

В мыслях Лизель луна в тот вечер была пришита к небу. А вокруг пристрочены тучи.
Ржавый велик врезался в ограду «Овала Губерта», и Руди перелез на стадион. На другой стороне он хило затрусил к началу стометровки. Приободрившись, неуклюже выполнил несколько разминочных упражнений. Выковырял в шлаке стартовую колодку.
Дожидаясь своего мига, топтался рядом, собирался с духом под небом тьмы, а луна и тучи наблюдали за ним - пристально.
- Оуэнз в хорошей форме, - повел комментарий Руди. - Возможно, это его величайшая победа за все...
Он пожал воображаемые руки остальных спортсменов и пожелал соперникам удачи, пусть даже и знал наперед. Им ничего не светит.

Стартер дал сигнал «на старт». На каждом квадратном сантиметре вокруг дорожки «Овала Губертa» материализовалась толпа. Все выкрикивали одно. Толпа скандировала имя Руди Штайнера, а звали его Джесси Оуэнз.
Все замерло.
Босые ноги Руди сцепились с землей. Он осязал ее - стиснутую между пальцами.
По сигналу «внимание» Руди принял низкий старт - и вот выстрел пробил в ночи дырку.

Первую треть дистанции все шли примерно вровень, но это было недолго, пока угольный Оуэнз не выдвинулся вперед и не пошел в отрыв.
- Оуэнз впереди! - звучал пронзительный крик Руди, мчавшегося по пустынной прямой прямо в бурные овации олимпийской славы. Он даже почувствовал, как ленточка рванулась пополам на его груди, когда он промчался сквозь нее на первое место. Самый быстрый человек на свете.

И только на круге почета случилась неприятность. В толпе у финишной линии, как ночное страшилище, стоял отец. Ну, точнее, как страшилище в пиджаке. (Уже упоминалось, что отец Руди был портным. На улице его редко видели без пиджака и галстука. В этот раз на нем был только пиджак и незаправленная рубашка.)
- Was ist los? - сказал он сыну, когда тот предстал перед ним во всей своей угольной славе. - Что это за чертовщина? - Толпа исчезла. Подул ветерок. - Я спал в кресле, а тут Курт заметил, что тебя нет. Тебя все ищут.
В нормальных обстоятельствах герр Штайнер был отменно вежливым человеком. Обнаружить, что один из твоих детей летним вечером весь перемазался углем, нормальными обстоятельствами он не считал.
- Парень чокнулся, - пробормотал он, хотя всегда понимал, что если у тебя шестеро, что-то в таком роде обязательно случится. По крайней мере, один должен оказаться непутевым. И вот он стоит и смотрит на этого непутевого, ожидая объяснений. - Ну?
Тяжело дыша, Руди согнулся и уперся руками в колени.
- Я был Джесси Оуэнз.
Сказал он так, будто это самое обычное занятие на свете. И в его тоне даже звучало что-то такое, будто дальше подразумевалось: «Какого черта, разве не понятно?». Впрочем, тон этот пропал, едва Руди заметил, что под отцовскими глазами выструган глубокий недосып.
- Джесси Оуэнз? - Человека того склада, какой был у герра Штайнера, назвать можно очень деревянным. Голос у него угловатый и верный. Тело - длинное и тяжелое, как из дуба. Волосы - как щепки. - И что он?
- Да ты знаешь, пап, - черное чудо.
- Я тебе покажу черного чуда! - И Штайнер схватил сына за ухо двумя пальцами.
Руди сморщился.
- Ай, да больно же.
- Да ну? - Отца больше заботил вязкий угольный порошок, пачкавший пальцы. Да он, выходит, выкрасился везде, подумал отец. Господи, даже в ушах уголь. - Пошли.

По дороге домой герр Штайнер решил поговорить с мальчиком о политике - причем со всей серьезностью. Руди поймет все только через несколько лет - когда уже поздно и ни к чему будет все это понимать.

* * * ПРОТИВОРЕЧИВАЯ ПОЛИТИКА * * *
АЛЕКСА ШТАЙНЕРА
Пункт первый : Алекс был членом фашистской партии, но не
питал ненависти к евреям - да и ни к кому другому, если уж на то пошло.
Пункт второй : Втайне, однако, он не мог не испытывать
какой-то порции удовлетворения (или хуже - радости!), когда
из игры вывели лавочников-евреев, -
пропаганда информировала его, что
нашествие еврейских портных, которые отнимут у него всю клиентуру -
это лишь вопрос времени.
Пункт третий : Но значит ли это, что их надо изгнать
совсем?
Пункт четвертый : Семья. Разумеется, он должен делать все, что
в его силах, чтобы содержать ее. Если для этого нужно быть в Партии,
значит, нужно быть в Партии.
Пункт пятый : Где-то там, в глубине, у него свербело в
сердце, но он велел себе не расчесывать. Он боялся
того, что может оттуда вытечь.

Сворачивая из улицы в улицу, они вышли на Химмель-штрассе, и Алекс сказал:
- Сын, нельзя расхаживать по улицам, выкрасившись черным, слышишь?
Руди заинтересовался - и растерялся. Луну уже отпороли, и она свободно могла идти и вверх, и вниз, и капать на лицо мальчику, которое стало застенчивым и хмурым, как и его мысли.
- Почему нельзя, папа?
- Потому что тебя заберут.
- Зачем?
- Затем, что не надо хотеть стать черными, или евреями, или кем-то, кто... не наш.
- А кто это - евреи?
- Знаешь моего старейшего заказчика, герра Кауфмана? У которого мы тебе покупали ботинки?
- Да.
- Вот он еврей.
- Я не знал. А чтобы быть евреем, надо платить? Нужно разрешение?
- Нет, Руди. - Одной рукой герр Штайнер вел велосипед, другой Руди. Вести еще и разговор он затруднялся. Он еще не ослабил пальцев на ухе сына. Он позабыл, что держит его за ухо. - Это как быть немцем или католиком.
- О. А Джесси Оуэнз - католик?
- Не знаю! - Тут он споткнулся о педаль велосипеда и выпустил ухо.
Немного они прошли молча, потом Руди сказал:
- Просто я хочу быть как Джесси Оуэнз, пап!
На сей раз герр Штайнер положил сыну ладонь на макушку и объяснил:
- Я знаю, сын, но у тебя прекрасные светлые волосы и большие надежно-голубые глаза. Ты должен быть счастлив, что оно так, понятно?
Но ничего не было понятно.
Руди ничего не понял, а тот вечер стал прелюдией к тому, чему суждено было случиться. Через два с половиной года от обувного магазина Кауфмана останется только битое стекло, а все туфли прямо в коробках полетят в кузов грузовика.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ГИТЛЕРА, 1940 Г.

Вопреки всей безнадежности Лизель каждый день проверяла почтовый ящик - весь март с заходом далеко в апрель. Все это несмотря на испрошенный Гансом визит фрау Генрих из государственной опеки, которая объяснила Хуберманам, что ее учреждение полностью утратило связь с Паулой Мемингер. А девочка все равно упрямилась и, как вы можете представить, день за днем, проверяя почту, не находила ничего.
Молькинг, как и всю остальную Германию, захватила подготовка ко дню рождения фюрера. В том году при сложившемся положении на фронтах и всех победах Гитлера местные партийные активисты хотели, чтобы празднование вышло особенно достойным. Будет парад. Марши. Музыка. Песни. Будет костер.
Пока Лизель обходила улицы Молькинга, доставляя и собирая стирку-глажку, национал-социалисты копили топливо. Пару раз Лизель своими глазами видела, как мужчины и женщины стучали в двери и спрашивали, нету ли чего такого, с чем, хозяину кажется, нужно покончить или что нужно уничтожить. В «Молькингском Экспрессе» у Папы было написано, что на городской площади состоится праздничный костер, туда придут все местные отряды гитлерюгенда. Костер ознаменует не только день рождения фюрера, но и победу над его врагами и освобождение от уз, которые удерживали Германию со времен окончания Первой мировой.

«Любые материалы с тех времен, - советовали в статье, - плакаты, книги, флаги, газеты - и любую найденную вражескую пропаганду нужно сразу нести в местный штаб НСДАП на Мюнхен-штрассе».

Даже Шиллер-штрассе, улицу желтых звезд, которая еще ждала перестройки, обшарили еще раз напоследок, выискивая что-нибудь, хоть что-то, дабы сжечь во имя и во славу фюрера. Не вызвало бы удивления, даже если бы кое-кто из партийных поехал и где-нибудь отпечатал тысячу-другую книжек или плакатов морально-разлагающего содержания, только ради того чтобы их предать огню.
Все было готово для великолепного 20 апреля. Это будет день сожжений и радостных воплей.
И книжного воровства.

В доме Хуберманов в то утро все снова шло как обычно.
- Этот свинух опять смотрит в окно, - ругалась Роза Хуберман. - Каждый божий день, - не замолкала она. - Ну что ты там теперь высматриваешь?
- О-о, - простонал Папа с восторгом. На спину ему сверху окна свисал флаг. - Надо и тебе взглянуть на эту даму. - Он оглянулся через плечо и ухмыльнулся Лизель. - Прямо хоть выскочить и бежать за ней. Ты ей в подметки не годишься, Мама.
- Schwein! - Мама погрозила Папе деревянной ложкой. - Вот свинья!
А тот продолжал смотреть в окно на несуществующую даму и очень даже существующий коридор из германских флагов.

В тот день каждое окно на улицах Молькинга украсилось во славу фюрера. В некоторых местах, вроде лавки фрау Диллер, окна были рьяно вымыты, флаги новехоньки, а свастика смотрелась как брильянт на красно-белом одеяле. В других флаги свисали с подоконников, как сохнущее белье. Но все же были.

С утра случился небольшой переполох. Хуберманы не могли найти свой флаг.
- За нами придут, - заверила Мама мужа. - Нас заберут. Кто? Они. Надо найти!
Уже казалось, что Папе придется пойти в подвал и нарисовать флаг на холстине. К счастью, флаг все-таки нашелся, похороненный в шкафу за аккордеоном.
- Этот адский аккордеон загораживал мне всю видимость! - Мама крутанулась на пятках. - Лизель!
Девочке доверили честь приколоть флаг к оконной раме.

Ближе к полудню приехали Ганс-младший и Труди - на домашний обед, как они это делали на Рождество и Пасху. По-моему, теперь подходящий момент представить их пообстоятельнее:
У Ганса-младшего были отцовские глаза и рост. Вот только серебро в его глазах было не теплое, как у Папы, - там уже профюрерили. Еще у него было побольше мяса на костях, колючие светлые волосы и кожа, как белесая краска.
Труди, или Трудель, как ее часто называли, была лишь на пару-другую сантиметров выше Мамы. Ей досталась плачевная утиная походка Розы Хуберман, но в остальном она была заметно тоньше. Живя прислугой в богатой части Мюнхена, она, скорее всего, уставала от детей, но всегда умела найти хотя бы несколько улыбчивых слов для Лизель. У нее были мягкие губы. Тихий голос.
Ганс и Труди приехали вместе на мюнхенском поезде, и совсем скоро ожили старые трения.

* * * КОРОТКАЯ ИСТОРИЯ О * * *
ПРОТИВОСТОЯНИИ ГАНСА ХУБЕРМАНА С СЫНОМ
Молодой человек был фашист; его отец - не был. В глазах
Ганса-младшего отец был частью прежней, дряхлой Германии -
той, которая любому дает себя в пресловутый оборот,
пока ее собственный народ страдает. Он рос, зная, что
отца называют «Der Juden Maler» - еврейский
маляр - за то, что красит дома евреям. Потом произошел один случай, который я
скоро опишу вам полностью, - день, когда Ганс-старший все просвистел уже на
самом пороге вступления в Партию. Всякому ясно, что ни к чему
закрашивать грязные слова, написанные на фасадах еврейских лавок. Такое поведение
вредит Германии и вредит самому отступнику.

Ну так что, тебя еще не приняли? - Ганс-младший начал с того, на чем они остановились в Рождество.
- Куда?
- Ну догадайся - в Партию!
- Нет, думаю, про меня забыли.
- Ну а ты обращался хоть раз с тех пор? Нельзя же вот так сидеть и ждать, пока тебя не догонит новый мир. Надо пойти и самому стать его частью - невзирая на прошлые ошибки.
Папа поднял глаза:
- Ошибки? В жизни я много ошибался, но уж не тем, что не вступил в фашистскую партию. Мое заявление у них - ты знаешь, - но я не пойду снова проситься. Я просто…

Тут-то и пришел большой озноб.

Он влетел в окно, гарцуя на сквозняке. Может, то было дуновение Третьего Рейха, набирающее все большую силу. А может, просто все та же Европа, ее дыхание. То или другое, но оно овеяло старшего и младшего Хуберманов в тот миг, когда их металлические глаза столкнулись, как оловянные кастрюли.
- Тебе всегда было плевать на страну! - сказал Ганс-младший. - Тебе она безразлична.
Папины глаза стало разъедать. Ганса-младшего это не остановило. Чего-то ради он посмотрел на девочку. Торчком расставив на столе три своих книжки, будто для разговора, Лизель беззвучно шевелила губами, читая в одной.
- И что за дрянь читает девчонка? Ей нужно читать «Майн кампф».
Лизель подняла глаза.
- Не беспокойся, Лизель, - сказал Папа. - Читай, читай. Он не понимает, что говорит.
Но Ганс-младший не сдавался. Он подступил ближе и сказал:
- Или ты с фюрером, или против него - и я вижу, что ты против. С самого начала был. - Лизель следила за лицом Ганса-младшего, не отрывая глаз от его тощих губ и твердокаменного ряда нижних зубов. - Жалок человек, который может стоять в сторонке, сложа руки, когда вся нация выбрасывает мусор и идет к величию.
Труди и Мама сидели молча и напуганно, Лизель - тоже. Пахло гороховым супом, что-то горело, и согласия не было.
Все ждали следующих слов.
Их произнес сын. Всего два.

Ты - трус. - Он опрокинул их Папе в лицо и немедленно вышел вон из кухни, из дома.
Вопреки всей бесполезности, Папа вышел на порог и закричал вслед сыну:
- Трус? Я трус?!
Он бросился к калитке и, словно умоляя, побежал за сыном. Роза метнулась к окну, сорвала флаг и распахнула створки. Мама, Труди и Лизель столпились у окна и смотрели, как отец нагнал сына и схватил за руку, умоляя остановиться. Слышно ничего не было, но движения вырывавшегося Ганса-младшего кричали довольно громко. А фигура Папы, когда он глядел вслед Гансу, просто ревела им с улицы.
- Ганси! - позвала наконец Мама. И Труди, и Лизель поежились от ее голоса. - Вернись!
Мальчик ушел.

Да, мальчик ушел, и я был бы рад сообщить вам, что у молодого Ганса Хубермана все сложилось хорошо, но это не так.
Испарившись в тот день во имя фюрера с Химмель-штрассе, он помчался сквозь события другой истории, и каждый шаг неминуемо приближал его к России.
К Сталинграду.

* * * НЕКОТОРЫЕ СВЕДЕНИЯ О СТАЛИНГРАДЕ * * *
1. В 1942-м и в начале 43-го небо в этом городе
каждое утро выцветало до белой простыни.
2. Весь день напролет, пока я переносил по небу души,
простыню забрызгивало кровью, пока она не пропитывалась
насквозь и не провисала до земли.
3. Вечером ее выжимали и вновь отбеливали
к следующему рассвету.
4. И все это, пока бои шли только днем.

Когда сын скрылся из виду, Ганс Хуберман постоял еще несколько секунд. Улица казалась такой большой.
Когда Папа вновь появился на кухне, Мама уперлась в него пристальным взглядом, но они не обменялись ни словом. Она ничем не упрекнула его, что было, как вы понимаете, весьма необычно. Может, решила, что Папа и так страдает, получив ярлык труса от единственного сына.
Когда все поели, Папа еще посидел молча за столом. Были ли он в самом деле трусом, о чем столь грубо объявил его сын? Разумеется, на Первой мировой Ганс им себя считал. И трусости приписывал то, что остался в живых. Но полно, разве признаться в том, что боишься - это трусость? Радоваться тому, что жив - трусость?
Его мысли чертили зигзаги по столешнице, в которую он глядел.
- Папа? - позвала Лизель, но тот даже не взглянул. - О чем он говорил? Что он имел в виду, когда...
- Ни о чем, - ответил Папа. Он говорил, тихо и спокойно, столу. - Ничего. Не думай про него, Лизель. - Прошла, наверное, целая минута, прежде чем он снова открыл рот. - Тебе не пора собираться? - Теперь уже он смотрел на Лизель. - Разве тебе не надо на костер?
- Да, Папа.
Книжная воришка пошла и переоделась в свою форму гитлерюгенда, и спустя полчаса они вышли и зашагали к отделению БДМ. Оттуда детей поотрядно отведут на городскую площадь.
Прозвучат речи.
Загорится костер.
Будет украдена книга.

СТОПРОЦЕНТНО ЧИСТЫЙ НЕМЕЦКИЙ ПОТ

Люди стояли вдоль улиц, пока юность Германии маршировала к ратуше и городской площади. Не раз и не два Лизель забывала и о матери, и обо всех других бедах, которые на то время пребывали в ее владении. У нее что-то разбухало в груди, когда люди на улицах принимались хлопать. Некоторые дети махали родителям, но быстренько - им дали четкое указание шагать вперед и не смотреть и не махать зрителям.
Когда на площадь вышел отряд Руди и получил команду остановиться, возникла накладочка. Томми Мюллер. Остальной отряд встал, и Томми с ходу врезался в переднего мальчика.
- Dummkopf! - прошипел передний мальчик, прежде чем обернуться.
- Прости, - сказал Томми, умоляюще воздев руки. Лицо у него задергалось целиком. - Я не услышал!
Всего лишь небольшая заминка, но еще и прелюдия грядущих неприятностей. Для Томми. Для Руди.

Когда марш закончился, всем отрядам гитлерюгенда позволили разойтись. Иначе будет почти невозможно сдержать детей в строю, когда костер, будоража, разгорится у них в глазах. Сообща все прокричали единогласный «хайль Гитлер» и получили свободу бродить. Лизель высматривала Руди, но лишь толпа детей рассыпалась, девочка потерялась в мешанине форменных одежек и звенящих выкриков. Дети окликали друг друга со всех сторон.

К половине пятого воздух заметно остыл.
Люди шутили, что неплохо бы погреться.
- Все равно этот хлам ни на что больше не сгодится.
Хлам свозили в кучу на тачках. Сваливали в середине городской площади и поливали чем-то сладким. Книги, бумага и другие вещи соскальзывали или обваливались с кучи, их тут же закидывали обратно. С расстояния куча походила на что-то вулканическое. Или причудливое и нездешнее, непостижимым образом приземлившееся на середине площади, - такое, что нужно прихлопнуть, и поскорее.
Вылитый на кучу запах наваливался на толпу, которую держали на порядочном расстоянии. Там было здорово за тысячу душ: на мостовой, на ступенях ратуши, на крышах домов, окружающих площадь.
Когда Лизель стала протискиваться вперед, послышался какой-то треск, и она решила, что костер уже занялся. Но нет. Звук был от оживленной толпы, бурлящей, взбудораженной.
Начали без меня!
И хотя какой-то внутренний голос шептал ей, что это преступление - в конце концов, три книги были у нее самой большой драгоценностью, - ей обязательно хотелось увидеть, как загорится куча. Она не могла удержаться. По-моему, людям нравится немного полюбоваться разрушением. Песочные замки, карточные домики - с этого и начинают. Великое умение человека - его способность к росту.
Боязнь не увидеть главного схлынула, когда Лизель нашла брешь в телах и сквозь нее увидела холм греха, все еще нетронутый. Его тыкали, поливали и даже плевали на него. Он показался Лизель никому не нужным ребенком, брошенным и растерянным, бессильным изменить свою участь. Никому он не нравится. Взгляд в землю. Руки в карманах. Навеки. Аминь.
Части и крошки продолжали осыпаться к подножию, а Лизель выискивала Руди. Где же этот свинух?
Небо, когда Лизель посмотрела вверх, ежилось.
Фашистские флаги и форменные рубашки возносились по всему горизонту и кромсали обзор всякий раз, когда Лизель пробовала заглянуть через голову какого-нибудь ребенка пониже. Все было тщетно. Толпа как она есть. Ее было не раскачать, сквозь нее не протиснуться, ее не убедить. Каждый с толпой дышал и пел ее песни. И ждал ее костра.

С помоста какой-то человек потребовал тишины. На нем была коричневая форма с иголочки. От нее, можно сказать, еще не отняли утюг. Началась тишина.
Его первые слова:
- Хайль Гитлер!
Его первое действие: салют фюреру.

Сегодня прекрасный день, - продолжил оратор. - Это не только день рождения нашего великого вождя, но мы снова дали отпор врагам. Мы не дали им проникнуть в наши умы…
Лизель все пыталась протиснуться вперед.
- Мы положили конец заразе, которая распространялась по Германии двадцать последних лет, если не дольше!
Теперь он исполнял то, что называлось Schreierei - виртуозную демонстрацию страстных выкриков, призывая слушателей быть бдительными, быть зоркими, замечать и пресекать злодейские козни, цель которых - подло заразить прекрасную родину.
- Безнравственные! Kommunisten! - Опять это слово. То старое слово. Сумрачные комнаты. Пиджачные люди. - Die Juden! Евреи!

Лизель сдалась на середине речи. Как только слово «коммунист» зацепило ее, продолжение фашистской декламации потекло мимо, по бокам, теряясь где-то в обступавших Лизель немецких ногах. Водопады слов. Девочка, барахтающаяся в потоке. Лизель снова задумалась. Kommunisten.
До сих пор на занятиях в БДМ им говорили, что немцы - это высшая раса, но никаких других конкретно не упоминали. Конечно, все знали о евреях, поскольку те были главным преступником в смысле разрушения германского идеала. Однако ни разу до сего дня не упоминались коммунисты, несмотря на то, что люди с такими политическими взглядами тоже подлежали наказанию.

Ей надо выбраться.
Впереди Лизель абсолютно неподвижно сидела на плечах голова с расчесанными на пробор светлыми волосами и двумя хвостиками. Уставившись на нее, Лизель снова бродила по тем сумрачным комнатам своего прошлого, и ее мать отвечала на вопросы, сделанные из одного слова.
Лизель видела все это так ясно.
Изголодавшаяся мать, пропавший без вести отец. Kommunisten.
Неживой брат.
- И теперь мы говорим «прощай!» всему этому мусору, этой отраве.
За миг до того, как Лизель Мемингер с отвращением развернулась, чтобы выбраться из толпы, сияющее коричневорубашечное создание шагнуло с помоста. Приняв от подручного факел, человек зажег кучу, которая всей своей преступностью превращала его в гнома.
- Хайль Гитлер!
Публика:
- Хайль Гитлер!
Толпа мужчин двинулась от помоста и окружила кучу, поджигая ее, к общему горячему одобрению. Голоса карабкались по плечам, и запах чистейшего немецкого пота, что поначалу сдерживался, теперь струился вовсю. Он обтекал угол за углом - и вот уже все плавали в нем. Слова, пот. И улыбки. Не стоит забывать про улыбки.
Посыпались шутливые замечания, прошла новая волна «хайльгитлера». Знаете, вот мне интересно: ведь со всем этим кто-нибудь мог лишиться глаза, повредить палец или руку. Всего-то и надо - в неудачный момент обернуться лицом не в ту сторону или стоять чуточку ближе, чем нужно, к другому человеку. Наверное, кого-то и ранило так. От себя могу сказать вам, что никто от этого не погиб - по крайней мере, физически. Разумеется, было около сорока миллионов душ, которых я собрал к тому времени, как вся заваруха закончилась, но это уже метафоры. Теперь давайте вернемся к нашему костру.

Рыжее пламя приветливо махало толпе, а в нем растворялись бумага и буквы. Горящие слова, выдранные из предложений.
По другую сторону сквозь текучий жар можно было разглядеть коричневые рубашки и свастики - они взялись за руки. Людей видно не было. Только форму и знаки.
Над головами чертили круги птицы.
Они кружили, зачем-то слетаясь на зарево - пока не спускались слишком близко к жару. Или то были люди? Положительно, дело было не в тепле.

За попыткой убежать ее застиг голос.
- Лизель!
Голос пробился к ней, и она его узнала. Не Руди, но знакомый.
Лизель вывернулась и двинулась на голос, разыскивая связанное с ним лицо. Ох, нет. Людвиг Шмайкль. Вопреки ее ожиданиям, он не стал насмешничать или шутить и вообще не завел никакого разговора. Он смог лишь подтянуть Лизель к себе и показал на свою лодыжку. В суматохе ее разбили, и она темно и зловеще кровоточила сквозь носок. На лице мальчика под спутанными светлыми волосами была беспомощность. Животное. Не олень в свете фар. Ничего типичного или определенного. Просто животное, раненое в толпе сородичей, где его скоро и затопчут.
Как-то Лизель помогла Людвигу встать и потащила его в задние ряды. На свежий воздух.
Они добрели до бокового портала церкви. Найдя свободное место, остались там, напряжение спало.
Дыхание обрушивалось изо рта Людвига. Соскальзывало по горлу. Наконец он заговорил.
Опустившись на ступеньку, он взял свою лодыжку в руки и нашел взглядом лицо Лизель Мемингер.
- Спасибо, - сказал он скорее в рот ей, а не в глаза. Еще глыбы выдохов. - И… - У обоих перед глазами встали картинки подначек на школьном дворе, за ними - избиений на школьном дворе. - Извини - за… ну, ты знаешь!
Лизель опять услышала:
Kommunisten.
Но решила, однако, переключиться на Людвига Шмайкля:
- И ты.
После этого оба сосредоточились на дыхании, потому что говорить было не о чем. Их дело было кончено.
Кровь расплывалась по щиколотке Людвига Шмайкля.
На Лизель наваливалось одинокое слово.
Слева от них толпа приветствовала пламя и горящие книги, как героев.

ВРАТА ВОРОВСТВА

Лизель сидела на ступеньках, дожидалась Папу, смотрела на разлетающийся пепел и труп собранных книг. Все грустно. Красные и оранжевые угли были похожи на выброшенные леденцы, большая часть толпы уже исчезла. Лизель видела, как уходит фрау Диллер (весьма довольная) и Пфиффикус (белые волосы, фашистская форма, все те же разложившиеся ботинки и торжествующий свист). Теперь оставалась только уборка, и скоро никто и представить не сможет, что здесь что-то происходило.
Но можно почуять.

Чем ты тут занимаешься?
На церковном крыльце появился Ганс Хуберман.
- Привет, Пап.
- Мы думали, ты перед ратушей.
- Прости, Пап.
Папа сел рядом, уполовинив свою рослость на бетоне, и взял прядь волос Лизель. Нежными пальцами заправил прядь ей за ухо.
- Что случилось, Лизель?
Девочка ответила не сразу. Она занималась расчетами, хотя уже и так все знала. Одиннадцатилетняя девочка - это много чего сразу, но не дурочка.

* * * НЕБОЛЬШОЙ ПОДСЧЕТ * * *
Слово "коммунист" + большой костер + пачка мертвых
писем + страдания матери + смерть
брата = фюрер

Фюрер.
Он и был те они, о которых говорили Ганс и Роза Хуберманы в тот вечер, когда Лизель писала первое письмо матери. Она поняла, но все же надо спросить.
- А моя мама - коммунист? - Прямой взгляд. В пространство. - Ее все время спрашивали про все, перед тем как я сюда приехала.
Ганс немного подвинулся вперед, к краю, оформляя начало лжи.
- Не имею понятия - я ее никогда не видел.
- Это фюрер ее забрал?
Вопрос удивил обоих, а Папу заставил подняться на ноги. Он поглядел на коричневорубашечных парней, подступивших с лопатами к груде золы. Ему было слышно, как врезаются лопаты. Следующая ложь зашевелилась у него во рту, но дать ей выход Папа не смог. Он сказал:
- Да, наверное, он.
- Я так и знала. - Слова брошены на ступени, а Лизель почувствовала слякоть гнева, что горячо размешивалась в желудке. - Я ненавижу фюрера, - сказала она. - Я его ненавижу!
Что же Ганс Хуберман?
Что он сделал?
Что сказал?
Наклонился и обнял свою приемную дочь, как ему хотелось? Сказал, как опечален всем, что выпало Лизель и ее матери, что случилось с ее братом?
Не совсем.
Он стиснул глаза. Потом открыл их. И крепко шлепнул Лизель Мемингер по щеке.
- Никогда так не говори! - Сказал он тихо, но четко.
Девочка содрогнулась и обмякла на ступеньках, а Папа сел рядом, опустив лицо в ладони. Его легко было принять за обычного высокого человека, неуклюже и подавленно сидящего где-то на церковном крыльце, но все было не так. В то время Лизель не имела понятия, что ее приемный отец Ганс Хуберман решал одну из самых опасных дилемм, перед какой мог оказаться гражданин Германии. Более того, эта дилемма стояла перед ним уже почти год.
- Папа?
Удивление, пролившееся в слове, затопило Лизель, но она ничего не могла с этим поделать. Хотела бежать, а не могла. «Варчен» от сестер или Розы принять она еще могла, но от Папы взбучка больнее. Ладони отлипли от Папиного лица, и он нашел силы заговорить снова.
- У нас дома так говорить можешь, - сказал он, мрачно глядя на щеку Лизель. - Но никогда не говори так ни на улице, ни в школе, ни в БДМ, нигде! - Ганс встал перед нею и поднял ее за локоть. Тряхнул. - Ты меня слышишь?
Распахнутые глаза Лизель застыли в капкане, она покорно кивнула.
Это была вообще-то репетиция будущей лекции, когда все худшие страхи Ганса Хубермана явятся на Химмель-штрассе в конце года, в ранний предутренний час ноябрьского дня.
- Хорошо. - Ганс опустил Лизель на место. - Теперь давай-ка попробуем… - У подножия лестницы Папа встал, выпрямившись, и вздернул руку. Сорок пять градусов. - Хайль Гитлер!
Лизель поднялась и тоже вытянула руку. В полном унынии она повторила:
- Хайль Гитлер!
Вот это была сцена - одиннадцатилетняя девочка на ступенях церкви старается не расплакаться, салютуя фюреру, а голоса за Папиным плечом рубят и колотят темную гору.

Мы еще друзья?
Где-то четверть часа спустя Папа держал на ладони самокруточную оливковую ветвь - бумагу и табак, которые он недавно получил. Без единого слова Лизель угрюмо протянула руку и принялась сворачивать.
Довольно долго они сидели так вдвоем.
Дым карабкался вверх по Папиному плечу.
Еще десять минут - и врата воровства чуть приоткроются, и Лизель Мемингер отворит их чуть пошире и протиснется в них.

* * * ДВА ВОПРОСА * * *
Закроются ли эти врата за ней?
Или же любезно пожелают выпустить ее обратно?

Как обнаружит Лизель, хорошей воришке нужно много разных качеств.
Неприметность. Дерзость. Проворство.
Но гораздо важнее каждого - одно последнее требование.
Везение.

Вообще-то.
Никаких десяти минут.
Врата уже открываются.

КНИГА ОГНЯ

Темнота наступала кусками, и, когда с самокруткой было покончено, Лизель и Ганс Хуберман зашагали домой. Путь с площади лежал мимо кострища и через переулок - на Мюнхен-штрассе. Но они туда не дошли.
Их окликнул пожилой плотник по имени Вольфганг Эдель. Это он ставил помосты, на которых во время костра стояли партийные шишки, а теперь занимался их разборкой.
- Ганс Хуберман? - У Эделя были длинные бакенбарды, загибающиеся ко рту, и темный голос. - Ганси!
- Здоро́во, Вольфаль, - ответил Ганс. Последовало знакомство с Лизель и «Хайль Гитлер!». - Молодец, Лизель.
Первые несколько минут Лизель держалась в радиусе пяти метров от беседы. Обрывки разговора пролетали мимо, но она не прислушивалась.
- Много работы?
- Нет, сейчас с этим туго. Ты же знаешь, как оно, особенно если кто не в рядах.
- Ганси, ты же говорил мне, что вступаешь.
- Я пробовал, но допустил ошибку - похоже, там еще думают.

Лизель докочевала до горы пепла. Гора стояла там как магнит, как урод. Неодолимо притягивая взгляд - точно так же, как улица желтых звезд.
Как раньше ей не терпелось увидеть зажжение кучи, так и теперь Лизель не могла отвести от нее глаз. Один на один с кучей она не нашла в себе благоразумия держаться на безопасном расстоянии. Куча притягивала к себе, и Лизель пошла кругом нее.
Небо над головой обычным порядком переходило в черноту, но вдали над горным плечом держался тусклый след солнца.
- Pass auf, Kind, - сказала ей коричневая рубаха. - Осторожнее, дитя, - швыряя в тачку очередную лопату пепла.
Ближе к ратуше под фонарем стояли и разговаривали какие-то тени - скорее всего, радовались успешному костру. До Лизель их голоса доносились просто звуками. Без всяких слов.
Несколько минут Лизель смотрела, как мужчины перелопачивают груду пепла, сначала сокращая ее с боков, чтобы осыпалось больше верха. Они ходили от кучи к грузовику и обратно, и после трех заходов, когда куча у основания уменьшилась, из-под пепла высунулся небольшой участок еще живого сырья.

* * * СЫРЬЕ * * *
Половинка красного флага, два плаката с рекламой еврейского поэта,
три книги и деревянная вывеска - с какой-то надписью
на иврите.

Может, сырье отсырело. Может, огонь рано погас, не добравшись, как следовало, до глубины, где они лежали. Как бы там ни было, они сбились вместе среди углей, потрясенные. Уцелевшие.
- Три книги. - Лизель сказала это тихо и посмотрела в спины уборщиков.
- Шевелитесь, - сказал один. - Давайте быстрей, ну, - подыхаю от голода.
Они двинулись к грузовику.
Троица книжек высунула носы.
Лизель подобралась ближе.

Жар был еще настолько силен, что согревал Лизель, когда она встала у подножия зольной груды. Потянулась - и руку укусило, но на второй попытке она постаралась и сделала все как надо, быстро. Ухватила ближайшую из книг. Та была горячая, но еще и мокрая, обгоревшая лишь по краям, а в остальном невредимая.
Синяя.
Обложка на ощупь была словно сплетена из сотен туго натянутых и прижатых прессом нитей. В нити впечатаны красные буквы. Единственное слово, которое Лизель успела прочесть, было «…плеч». На остальное времени не было, к тому же возникла новая сложность. Дым.

От обложки шел дым, когда Лизель, перекидывая книгу из руки в руку, поспешила прочь. Голова опущена, и с каждым длинным шагом болезненная красота нервов становилась все убийственнее. Четырнадцать шагов и тут - голос.
Он воздвигся за ее спиной.
- Эй!
Тут Лизель едва не бросилась назад и не швырнула книгу в кострище - но не смогла. Единственным доступным ей движением остался поворот.
- Тут кое-что не сгорело! - Один из уборщиков. Он смотрел не на девочку, скорее - на людей у ратуши.
- Ну зажги еще раз! - донесся ответ. - И проследи, чтобы сгорело!
- Кажется, сырое!
- Езус, Мария и Йозеф, мне что, все делать самому?
Лизель миновал стук шагов. То был бургомистр - в черном пальто поверх фашистской формы. Он не заметил девочку, которая стояла совершенно неподвижно чуть ли не рядом.

* * * ВИДЕНИЕ * * *
Статуя книжной воришки, установленная во дворе…
Большая редкость, вам не кажется, чтобы статуя появилась
прежде, чем ее герой стал знаменит?

Отлегло.
Восторг от того, что тебя не замечают!

Книга, похоже, немного остыла, и можно сунуть ее под форму. У груди поначалу книга была приятной и теплой. Но Лизель зашагала дальше, и книга снова стала накаляться.
К тому времени, как Лизель вернулась к Папе и Вольфгангу Эделю, книга уже начала ее жечь. Казалось, вот-вот вспыхнет.
Оба мужчины смотрели на девочку.
Лизель улыбнулась.
В тот миг, когда улыбка облетела с ее губ, Лизель почувствовала еще что-то. Или, вернее, кого-то. Ошибки быть не могло - за ней наблюдали. Чужое внимание опутало Лизель, и подозрение ее подтвердилось, когда девочка набралась храбрости обернуться на тени возле ратуши. В стороне от сборища силуэтов стоял еще один, отодвинутый на несколько метров, и Лизель осознала две вещи.

* * * НЕСКОЛЬКО МАЛЕНЬКИХ ФРАГМЕНТОВ * * *
ОСОЗНАНИЯ
1. Принадлежность тени и
2. Факт, что тень видела все

Руки тени были в карманах пальто.
У нее были пушистые волосы.
Если бы у нее было лицо, оно бы отражало страдание.
- Gottverdammt, - сказала Лизель себе под нос. - Проклятье!

Мы идем?
Только что, в секунды мертвящей опасности, папа распрощался с Вольфгангом Эделем и был готов вести Лизель домой.
- Идем, - ответила она.
Они двинулись прочь с места преступления, а книга уже по-настоящему и неслабо припекала Лизель. «Пожатие плеч» прижалось к ее ребрам.
Когда они миновали опасные тени у ратуши, книжная воришка поморщилась.
- Что-то не так? - спросил Папа.
- Ничего.
И все несколько вещей очевидно были не так:
Из-за воротника у Лизель поднимался дымок.
Вокруг шеи проступило ожерелье пота.
Книга под форменной блузой въедалась в нее.

ПУТЬ ДОМОЙ

«Майн кампф»
Книга, написанная самим фюрером.
Это была третья важная книга, добравшаяся до Лизель Мемингер, хотя этой книги Лизель не крала. Книга эта объявилась на Химмель-штрассе, 33, примерно через час после того, как Лизель, проснувшись от своего непременного кошмара, снова погрузилась в сон.
Кто-то может сказать - это чудо, что у Лизель вообще появилась эта книга.
Путешествие этой книги началось, когда Лизель с Папой возвращались домой вечером после костра.

Они прошли где-то полдороги до Химмель-штрассе, и тут Лизель не выдержала. Согнулась пополам и вынула дымящуюся книгу, позволив ей растерянно прыгать из ладони в ладонь.
Когда книга немного остыла, они оба секунду-другую смотрели на нее, ожидая слов.
Папа:
- Ну и что это за чертовщина?
Он протянул руку и сгреб «Пожатие плеч». Никаких объяснений не требовалось. Ясно было, что Лизель стащила книгу из костра. Книга была горячая и сырая, синяя и красная - такая разная, растерянная - и Ганс Хуберман раскрыл ее. На страницах тридцать восемь и тридцать девять.
- Еще одна?
Лизель потерла бок.
Именно.
Еще одна.
- Похоже, - предположил Папа, - мне больше не придется обменивать самокрутки, а? Ты успеваешь воровать эти книги быстрее, чем я - покупать.
Лизель в сравнении с Папой молчала. Возможно, тут она впервые осознала, что преступление говорит само за себя. Неопровержимо.
Папа рассматривал заглавие, видимо, гадая, какого рода опасность могла таить эта книга для умов и душ немецкого народа. Затем вернул книгу Лизель. Что-то случилось.
- Езус, Мария и Йозеф. - Каждое слово усыхало по краям. Откалываясь, придавало вид следующему.
Преступница не могла дальше терпеть:
- Что, пап? Что такое?
- Ну конечно.
Как и большинство людей, застигнутых озарением, Ганс Хуберман стоял в некоем оцепенении. Следующие слова он либо выкрикнет, либо они так и не выкарабкаются из губ. Или, что вероятнее, станут повторением последнего сказанного лишь парой секунд ранее.
- Ну конечно.
На сей раз голос Папы был вроде кулака, только что грохнувшего по столу.
Ганс Хуберман что-то увидел. Быстро повел глазами от одного конца к другому, как на скачках, только оно было слишком высоко и далеко, и Лизель не разглядела. Она взмолилась:
- Пап, ну ладно тебе, что такое? - Она заволновалась, не расскажет ли Папа про книгу Маме. Как бывает с людьми, в тот миг Лизель занимало только это. - Ты расскажешь?
- А?
- Ты же понял. Расскажешь Маме?
Ганс Хуберман еще смотрел - высокий, далекий.
- О чем?
Лизель подняла книжку:
- Об этом. - И потрясла ею в воздухе, будто пистолетом.
Папа растерялся.
- Зачем?
Лизель терпеть не могла таких вопросов. Они вынуждали ее признавать ужасную правду, изобличать себя как гнусную воровку.
- Потому что я опять украла.
Папа согнулся, подавшись к Лизель, затем выпрямился и положил ладонь ей на макушку. Длинными грубыми пальцами погладил ее по волосам и сказал:
- Конечно нет, Лизель. Я тебя не выдам.
- Тогда что ты сделаешь?
Вот это был вопрос.
Какой великолепный шаг высмотрит в жидком воздухе Химмель-штрассе Ганс Хуберман?
Прежде чем я вам это покажу, думаю, нам стоит бросить взгляд на то, что он видел перед тем, как нашел решение.

* * * ОБРАЗЫ, БЫСТРО ПРОШЕДШИЕ ПЕРЕД ПАПОЙ * * *
Сначала он видел книги Лизель: «Наставление могильщику»,
«Пес по имени Фауст», «На маяке», и нынешнюю - «Пожатие плеч».
Потом - кухню и вспыльчивого Ганса-младшего, кивающего на
те книги на кухонном столе, где Лизель привыкла читать. Ганс говорит:
- И что за дрянь читает девчонка? - Сын повторяет
свой вопрос трижды, после чего предлагает более подходящее чтение.

Слушай, Лизель. - Папа приобнял ее и повел дальше. - Это будет наша тайна - вот эта книга. Мы будем читать ее по ночам или в подвале, как остальные, - но ты должна мне кое-что обещать.
- Все, что скажешь, Пап.
Вечер был мягкий и тихий. Все кругом внимало.
- Если я когда-нибудь попрошу тебя сохранить мою тайну, ты никому ее не расскажешь.
- Честное слово.
- Ладно. Теперь пошли быстрее. Если мы хоть чуть-чуть опоздаем, Мама нас убьет, а надо нам это? Книжки-то не сможешь больше красть, представляешь?
Лизель усмехнулась.
Она не знала и еще долго не узнает, что в ближайшие дни ее приемный отец пойдет и выменяет на самокрутки еще одну книгу, только на этот раз - не для Лизель. Он постучал в дверь отделения фашистской партии в Молькинге и для начала спросил о судьбе своего заявления. Когда с ним об этом поговорили, он отдал партийцам свои последние гроши и дюжину самокруток. А взамен получил подержанный экземпляр «Майн кампф».
- Приятного чтения, - сказал ему партийный активист.
- Спасибо, - кивнул Ганс.
Выйдя за дверь, он еще слышал разговор внутри. Один голос звучал особенно четко.
- Его никогда не примут, - сказал этот голос, - даже если он купит сто экземпляров «Майн кампф». - Остальные единодушно одобрили это замечание.
Ганс сжимал книгу в правой руке и думал о почтовых расходах, бестабачном существовании и своей приемной дочери, которая натолкнула его на эту блестящую мысль.
- Спасибо, - повторил он, и случайный прохожий переспросил его, что он сказал.
В своей обычной дружелюбной манере Ганс ответил:
- Ничего, дорогой друг, это я так. Хайль Гитлер! - и зашагал по Мюнхен-штрассе, неся в руке страницы фюрера.
Наверное, в ту минуту он испытывал довольно сложные чувства, ведь идею Гансу Хуберману подала не только Лизель, но и сын. Может, Ганс уже предчувствовал, что больше не увидит его? Вместе с тем, он упивался восторгом идеи, еще не осмеливаясь представлять ее сложности, опасности и зловещие нелепости. Пока хватало того, что идея есть. Она была неуязвима. Воплотить ее в реальности - что ж, это совсем, совсем другое дело. Пока же, ладно, пусть Ганс Хуберман порадуется.
Мы дадим ему семь месяцев.
А потом на него навалимся.
Ох и как же мы навалимся.

© 2006 by Trudy White

© Перевод. Н. Мезин, 2007

© ООО «Издательство «Эксмо», 2007

* * *

Об авторе

Австралийский писатель Маркус Зусак родился в 1975 году и вырос на рассказах родителей – эмигрантов из Австрии и Германии, переживших ужасы Второй мировой войны. Австралийские и американские критики называют его «литературным феноменом» неспроста: он признан одним из самых изобретательных и поэтичных романистов нового века. Маркус Зусак – лауреат нескольких литературных премий за книги для подростков и юношества. Живет в Сиднее.

Мировая пресса о романе «Книжный вор»

«Книжного вора» будут превозносить за дерзость автора… Книгу будут читать повсюду и восхищаться, поскольку в ней рассказывается история, в которой книги становятся сокровищами. А с этим не поспоришь.

New York Times

«Книжный вор» бередит душу. Это несентиментальная книга, но глубоко поэтичная. Ее мрачность и сама трагедия пропускаются сквозь читателя, будто черно-белое кино, из которого украдены краски. Зусаку, быть может, и не довелось жить под пятой фашизма, но его роман заслуживает места на полке рядом с «Дневником Анны Франк» и «Ночью» Эли Визеля. Похоже, роман неизбежно станет классикой.

USA Today

Зусак ничего не подслащивает, но ощутимую мрачность его романа можно вынести так же, как «Бойню номер 5» Курта Воннегута – здесь тоже как-то сурово утешает чувство юмора.

Time Magazine

Элегантная, философская и трогательная книга. Прекрасная и очень важная.

Kirkus Reviews

Этот увесистый том – немалое литературное достижение. «Книжный вор» бросает вызов всем нам.

Publisher"s Weekly

Роман Зусака – туго натянутый трос канатоходца, сплетенный из эмоциональной пластичности и изобретательности.

The Australian

Триумф писательской дисциплины… один из самых необычных и убедительных австралийских романов нового времени.

The Age

Стремительная, поэтичная и великолепно написанная сказка.

Daily Telegraph

Литературная жемчужина.

Good Reading

Блистательная причудливая сказка.

Herald-Sun

Блестяще и амбициозно… Такие книги способны изменить жизнь, потому что, не отрицая внутренне присущей аморальности и случайности естественного порядка вещей, «Книжный вор» предлагает нам с таким трудом завоеванную надежду. А она непобедима даже в нищете, войне и насилии. Юным читателям нужны такие альтернативы идеологическим догматам и такие открытия важности слов и книг. Да и взрослым они не помешают.

The New York Times Review of Books

Одна из самых долгожданных книг последних лет.

The Wall Street Journal

Эта книга действует на читателя, как графический роман.

The Philadelphia Inquirer

Изумительно написанная и населенная запоминающимися героями, книга Зусака – пронзительная дань словам, книгам и силе человеческого духа. Этот роман можно не только читать – в нем стоит поселиться.

The Horn Book Magazine

Маркус Зусак создал произведение, заслуживающее самого пристального внимания не только изощренных подростков, но и взрослых, – гипнотическую и оригинальную историю, написанную поэтическим языком, который заставляет читателей упиваться каждой строкой, даже если действие неумолимо тащит их вперед. Необычайное повествование.

School Library Journal

Подростков толщина книги, ее темы и подход автора могут, пожалуй, отпугнуть, но книга несомненно увлекает своим вдохновенным повествованием.

The Washington Post"s Book World

Эта история разобьет сердце как подросткам, так и взрослым.

Bookmarks Magazine

Потрясающие людские характеры, выписанные без лишней сентиментальности, хватают читателя за душу.

Booklist

Элизабет и Хельмуту Зусакам с любовью и восхищением

ПРОЛОГ
ГОРНЫЙ ХРЕБЕТ ИЗ БИТОГО КАМНЯ
где наш рассказчик представляет:
себя – краски – и книжную воришку

СМЕРТЬ И ШОКОЛАД

Сначала краски.

Потом люди.

Так я обычно вижу мир.

Или, по крайней мере, пытаюсь.

*** ВОТ МАЛЕНЬКИЙ ФАКТ ***

Когда-нибудь вы умрете.

Ни капли не кривлю душой: я стараюсь подходить к этой теме легко, хотя большинство людей отказывается мне верить, сколько бы я ни возмущался. Прошу вас, поверьте. Я еще как умею быть легким. Умею быть дружелюбным. Доброжелательным. Душевным. И это на одну букву Д. Вот только не просите меня быть милым. Это не ко мне.

Ах да, представиться.

Для начала.

Где мои манеры?

Я мог бы представиться по всем правилам, но ведь в этом нет никакой необходимости. Вы узнаете меня вполне близко и довольно скоро – при всем разнообразии вариантов. Достаточно сказать, что в какой-то день и час я со всем радушием встану над вами. На руках у меня будет ваша душа. На плече у меня будет сидеть какая-нибудь краска. Я осторожно понесу вас прочь.

В эту минуту вы будете где-то лежать (я редко застаю человека на ногах). Тело застынет на вас коркой. Возможно, это случится неожиданно, в воздухе разбрызгается крик. А после этого я услышу только одно – собственное дыхание и звук запаха, звук моих шагов.

Вопрос в том, какими красками будет все раскрашено в ту минуту, когда я приду за вами. О чем будет говорить небо?

Лично я люблю шоколадное. Небо цвета темного, темного шоколада. Говорят, этот цвет мне к лицу. Впрочем, я стараюсь наслаждаться всеми красками, которые вижу, – всем спектром. Миллиард вкусов или около того, и нет двух одинаковых – и небо, которое я медленно впитываю. Все это сглаживает острые края моего бремени. Помогает расслабиться.

*** НЕБОЛЬШАЯ ТЕОРИЯ ***

Люди замечают краски дня только при его рождении

и угасании, но я отчетливо вижу, что всякий день

с каждой проходящей секундой протекает

сквозь мириады оттенков и интонаций.

Единственный час может состоять из тысяч разных красок.

Восковатые желтые, синие с облачными плевками.

Грязные сумраки. У меня такая работа,

что я взял за правило их замечать.

На это я и намекаю: меня выручает одно умение – отвлекаться. Это спасает мой разум. И помогает управляться – учитывая, сколь долго я исполняю эту работу. Сможет ли хоть кто-нибудь меня заменить – вот в чем вопрос. Кто займет мое место, пока я провожу отпуск в каком-нибудь из ваших стандартных курортных мест, будь оно пляжной или горнолыжной разновидности? Ответ ясен – никто, и это подвигло меня к сознательному и добровольному решению: отпуском мне будут отвлечения. Нечего и говорить, что это отпуск по кусочкам. Отпуск в красках.

И все равно не исключено, что кто-то из вас может спросить: зачем ему вообще нужен отпуск? От чего ему нужно отвлекаться?

Это будет второй мой пункт.

Оставшиеся люди.

Выжившие.

Это на них я не могу смотреть, хотя во многих случаях все-таки не удерживаюсь. Я намеренно высматриваю краски, чтобы отвлечь мысли от живых, но время от времени приходится замечать тех, кто остается, – раздавленных, повергнутых среди осколков головоломки осознания, отчаяния и удивления. У них проколоты сердца. Отбиты легкие.

Это, в свою очередь, подводит меня к тому, о чем я вам расскажу нынче вечером – или днем, или каков бы ни был час и цвет. Это будет история об одном из таких вечно остающихся – о знатоке выживания.

Недлинная история, в которой, среди прочего, говорится:

– об одной девочке;

– о разных словах;

– об аккордеонисте;

– о разных фанатичных немцах;

– о еврейском драчуне;

– и о множестве краж.

С книжной воришкой я встречался три раза.

У ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ

Сначала возникло что-то белое. Слепящей разновидности.

Некоторые из вас наверняка верят во всякую тухлую дребедень: например, что белый – толком и не цвет никакой. Так вот, я пришел, чтобы сказать вам, что белый – это цвет. Без всяких сомнений цвет, и лично мне кажется, что спорить со мной вы не захотите.

*** ОБНАДЕЖИВАЮЩЕЕ ЗАЯВЛЕНИЕ ***

Пожалуйста, не волнуйтесь, пусть я вам только что пригрозил.

Все это хвастовство – я не свирепый.

Я не злой.

Я – итог.

Да, все белое.

Мне показалось, что весь земной шар оделся в снег. Натянул его на себя, как натягивают свитер. У железнодорожного полотна – следы ног, утонувших по щиколотку. Деревья под ледяными одеялами.

Как вы могли догадаться, кто-то умер.

И его не могли просто взять и оставить на земле. Пока это еще не такая беда, но скоро путь впереди восстановят, и поезду нужно будет ехать дальше.

Там было двое кондукторов.

И мать с дочерью.

Один труп.

Мать, дочь и труп – упрямы и безмолвны.

– Ну чего ты еще от меня хочешь?

Один кондуктор был высокий, другой – низкий. Высокий всегда заговаривал первым, хоть и не был начальником. Теперь он посмотрел на низкого и кругленького второго. У того было мясистое красное лицо.

– Ну, – ответил он, – мы не можем их просто здесь бросить, правильно?

Терпение высокого кончалось.

– Почему нет?

Низкий разозлился как черт. Он уперся взглядом в подбородок высокого:

– Spinnst du? Ты дурной?

Омерзение сгущалось на его щеках. Кожа натянулась.

– Пошли, – сказал он, оступившись в снегу. – Отнесем обратно в вагон всех троих, если придется. Сообщим на следующую станцию.

А я уже совершил самую элементарную ошибку. Не могу передать вам всю степень моего недовольства собой. Сначала я все делал правильно:

Изучил слепящее снежно-белое небо – оно стояло у окна движущегося вагона. Я прямо-таки вдыхал его, но все равно дал слабину. Я дрогнул – мне стало интересно. Девочка. Любопытство взяло верх, и я разрешил себе задержаться, насколько позволит мое расписание, – и понаблюдать.

Через двадцать три минуты, когда поезд остановился, я вылез из вагона за ними.

У меня на руках лежала маленькая душа.

Я стоял чуть справа от них.

Энергичный дуэт кондукторов направился обратно к матери, девочке и трупику мужского пола. Точно помню, в тот день дышал я шумно. Удивляюсь, как кондукторы меня не услышали. Мир уже провисал под тяжестью всего этого снега.

Метрах в десяти слева от меня стояла и мерзла бледная девочка с пустым животом.

У нее дрожали губы.

Она сложила на груди озябшие руки.

А на лице книжной воришки замерзли слезы.

ЗАТМЕНИЕ

Следующий – черный закорючки, чтобы показать, если угодно, полюса моей многогранности. Был самый мрачный миг перед рассветом.

В этот раз я пришел за мужчиной лет двадцати четырех от роду. В каком-то смысле это было прекрасно. Самолет еще кашлял. Из обоих его легких сочился дым.

Разбиваясь, он взрезал землю тремя глубокими бороздами. Крылья были теперь словно отпиленные руки. Больше не взмахнут. Эта маленькая железная птица больше не полетит.

*** ЕЩЕ НЕКОТОРЫЕ ФАКТЫ ***

Иногда я прихожу раньше времени.

Я тороплюсь,

а иные люди цепляются

за жизнь дольше, чем ожидается.

Совсем немного минут – и дым иссяк. Больше нечего отдавать.

Первым явился мальчик: сбивчивое дыхание, в руке – вроде бы чемоданчик с инструментами. Ужасно волнуясь, подошел к кабине и вгляделся в летчика – жив ли; тот еще был жив. Книжная воришка прибежала где-то через полминуты.

Прошли годы, но я узнал ее.

Она тяжело дышала.

* * *

Мальчик вынул из чемоданчика – что бы вы думали? – плюшевого мишку.

Просунув руку сквозь разбитое стекло, он положил мишку летчику на грудь. Улыбающийся медведь сидел, нахохлившись, в куче обломков человека и луже крови. Еще через несколько минут рискнул и я. Время пришло.

Я подошел, высвободил душу и бережно вынес из самолета.

Осталось лишь тело, тающий запах дыма и плюшевый медведь с улыбкой.

Когда собралась толпа, все, конечно, изменилось. Горизонт начал угольно сереть. От черноты вверху остались одни каракули – и те быстро исчезали.

Человек в сравнении с небом стал цвета кости. Кожа скелетного оттенка. Мятый комбинезон. Глаза у него были холодные и бурые, как пятна кофе, а наверху последняя загогулина превратилась во что-то для меня странное, однако узнаваемое. В закорючку.

Толпа занималась тем, чем занимается толпа.

Пока я пробирался в ней, каждый, кто стоял там, как-то подыгрывал этой тишине. Легкое сгущение несвязных движений рук, приглушенных фраз, безмолвных беспокойных оглядок.

Когда я обернулся на самолет, мне показалось, что летчик улыбается открытым ртом.

Грязная шутка под занавес.

Еще одна человеческая острота.

Человек лежал в пеленах комбинезона, а сереющий свет мерялся силой с небом. И как бывало уже много раз, стоило мне двинуться прочь, быстрая тень словно бы набежала опять – последний миг затмения, признание того, что еще одна душа отлетела.

Знаете, в какой-то миг, несмотря на краски, что ложатся и цепляются на все, что я вижу в мире, я часто ловлю затмение, когда умирает человек.

Я видел миллионы затмений.

Я видел их столько, что лучше уж и не помнить.

ФЛАГ

Последний раз, когда я видел ее, был красным. Небо напоминало похлебку, размешанную и кипящую. В некоторых местах оно пригорело. В красноте мелькали черные крошки и катышки перца.

Раньше дети играли тут в классики – на улице, похожей на страницы в жирных пятнах. Когда я прибыл, еще слышалось эхо. По мостовой топали ноги. Смеялись детские голоса, присоленные улыбками, но разлагались быстро.

И вот – бомбы.

В этот раз все опоздало.

Сирены. Кукушка визжит по радио. Все опоздало.

За какие-то минуты выросли и взгромоздились холмы из бетона и земли. Улицы стали разорванными венами. Кровь бежала по дороге, пока не высыхала, а в ней увязали тела, как бревна после наводнения.

Приклеенные к земле, все до единого. Целая уйма душ.

Судьба ли это?

Невезение?

Оттого ли они все так приклеивались?

Конечно, нет.

Не глупите.

Наверное, дело, скорее, было в ударах бомб – их сбрасывали те люди, что прятались в облаках.

Да, небо теперь было опустошительной необъятно-красной домашней стряпней. Немецкий городок опять разметали на куски. Снежинки пепла кружили с такой прелестностью , что подмывало их ловить высунутым языком, пробовать на вкус. Но эти снежинки опалили бы губы. Сварили бы сам рот.

Так и стоит перед глазами.

Я уже собирался двинуться прочь, когда увидел ее на коленях.

Вокруг был написан, оформлен и возведен горный хребет из битого камня. Она цеплялась за книжку.

Помимо остального, книжной воришке отчаянно хотелось обратно в подвал – писать или перечитать свою историю еще раз, последний. Вспоминая, я так отчетливо вижу это на ее лице. Ей до смерти туда хотелось – там надежно, там дом, – но она не могла пошевелиться. А еще и подвала-то больше не было. Он слился с искалеченным пейзажем.

И снова прошу вас – пожалуйста, поверьте.

Я хотел задержаться. Наклониться.

Я хотел сказать:

«Прости, малышка».

Но такое не позволяется.

Я не наклонился. Не заговорил.

Я просто еще немного поглядел на нее. И когда она смогла двинуться с места, пошел за нею.

Она уронила книгу.

Упала на колени.

Книжная воришка завыла.

Когда началась расчистка, на ее книгу несколько раз наступили, и хотя команда была расчищать только бетонную кашу, самую драгоценную вещь девочки закинули в грузовик с мусором, и тут я не удержался. Залез в кузов и взял ее в руки, вовсе не догадываясь, что оставлю ее себе и буду смотреть на нее много тысяч раз за все эти годы. Буду рассматривать места, где мы пересекаемся, изумляться тому, что видела эта девочка и как она выжила. Лучше я сделать все равно ничего не смогу – тут можно лишь смотреть, как все встраивается в общую картину того, что я тогда видел.

Когда я ее вспоминаю, то вижу длинный список красок, но сильнее всего отзываются те три, в которых я видел ее во плоти. Бывает, мне удается воспарить высоко над теми тремя мгновениями. Я зависаю на месте, а гнилостная истина кровит, пока не приходит ясность.

Вот тогда я и вижу, как они встают в формулу.

Они накладываются друг на друга. Черная небрежной закорючки на белую слепящего земного шара и на густую похлебочную красную.

Да, часто я вынужден вспоминать ее, и в одном из бессчетных своих карманов я носил ее историю – чтобы пересказать. Это одна из небольшого множества историй, которые я ношу с собой, и каждая сама по себе исключительна. Каждая – попытка, да еще какая попытка – доказать мне, что вы и ваше человеческое существование чего-то стоите.

Вот эта история. Одна из горсти.

Книжная воришка.

Если есть настроение, пошли со мной. Я расскажу вам ее.

Я кое-что вам покажу.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«НАСТАВЛЕНИЕ МОГИЛЬЩИКУ»
с участием:
химмель-штрассе – искусства свинюшества –
женщины с утюжным
кулаком – попытки поцелуя – джесси оуэнза –
наждачки – запаха дружбы – чемпиона в тяжелом
весе – и всем трепкам трепки

ПРИБЫТИЕ НА ХИММЕЛЬ-ШТРАССЕ

Последний раз.

То красное небо…

Отчего вышло так, что книжная воришка стояла на коленях и выла рядом с рукотворной грудой нелепого, засаленного, кем-то состряпанного битого камня?

Много лет назад началось снегом.

Пробил час. Для кого-то.

*** ВПЕЧАТЛЯЮЩЕ ТРАГИЧЕСКИЙ МИГ ***

Поезд шел быстро.

Он был набит людьми.

В третьем вагоне умер шестилетний мальчик.

Книжная воришка и ее брат ехали в Мюнхен, где их скоро должны передать приемным родителям. Теперь мы, конечно, знаем, что мальчик не доехал.

*** КАК ЭТО СЛУЧИЛОСЬ ***

Внезапный порыв сильного кашля.

Почти вдохновенный порыв.

А за ним – ничего.

Когда прекратился кашель, не осталось ничего, кроме ничтожества жизни, что, шаркая, скользнула прочь, или почти беззвучной судороги. Тогда внезапность пробралась к его губам – они были ржаво-бурого цвета и шелушились, как старая покраска. Нужно срочно перекрашивать.

Их мать спала.

Я вошел в поезд.

Мои ноги ступили в загроможденный проход, и в один миг моя ладонь легла на губы мальчика.

Никто не заметил.

Поезд несся вперед.

Кроме девочки.

Одним глазом глядя, а другим еще видя сон, книжная воришка – она же Лизель Мемингер – без вопросов поняла, что младший брат Вернер лежит на боку и мертвый.

Его синие глаза смотрели в пол.

И не видели ничего.

Перед пробуждением книжная воришка видела сон о фюрере – Адольфе Гитлере. Во сне она была на митинге, где выступал фюрер, смотрела на его пробор цвета черепа и на идеальный квадратик усов. И с удовольствием слушала бурный поток слов, изливавшийся из его рта. Его фразы сияли на свету. В спокойный момент фюрер взял и наклонился – и улыбнулся ей. Она ответила ему улыбкой и сказала: «Guten Tag, Herr F?hrer. Wie geht’s dir heut?» Она так и не научилась красиво говорить, и даже читать, потому что в школу она ходила редко. Причину этому она узнает в свое время.

И едва фюрер собрался ответить, она проснулась.

Шел январь 1939 года. Ей было девять лет, скоро исполнится десять.

У нее умер брат.

Один глаз открыт.

Один еще во сне.

Наверное, лучше бы она совсем спала, но на такое я, по правде, влиять не могу.

Сон слетел со второго глаза, и она меня застигла, тут нет сомнений. Как раз когда я встал на колени, вынул душу мальчика и она обмякла в моих распухших руках. Дух мальчика быстро согрелся, но в тот миг, когда я подобрал его, он был вялым и холодным, как мороженое. Начал таять у меня на руках. А потом стал согреваться и согрелся. И выздоровел.

А у Лизель Мемингер остались только запертая скованность движений и пьяный наскок мыслей. Es stimmt nicht. Это не на самом деле. Это не на самом деле.

И встряхнуть.

Почему они всегда их трясут?

Да, знаю, знаю – я допускаю, что это как-то связано с инстинктами. Запрудить течение истины. Сердце девочки в ту минуту было скользким и горячим, и громким, таким громким, громким.

Я сглупил – задержался. Посмотреть.

И теперь мать.

Лизель разбудила ее такой же очумелой тряской.

Если вам трудно представить это, вообразите неловкое молчание. Вообразите отчаяние, плывущее кусками и ошметками. Это как тонуть в поезде.

Стойко сыпал снег, и мюнхенский поезд остановили из-за работ на поврежденном пути. В поезде выла женщина. Рядом с ней в оцепенении застыла девочка.

В панике мать распахнула дверь.

Держа на руках трупик, она выбралась на снег.

Что оставалось девочке? Только идти следом.

Как вам уже сообщили, из поезда вышли и два кондуктора. Они решали, что делать, и спорили. Положение неприятное, чтобы не сказать больше. Наконец постановили, что всех троих нужно довезти до следующей станции и там оставить, пусть сами разбираются.

Теперь поезд хромал по заснеженной местности.

Вот он оступился и замер.

Они вышли на перрон, тело – на руках у матери.

Мальчик начал тяжелеть.

Лизель не имела понятия, где оказалась. Кругом все бело, и пока они ждали, ей оставалось только разглядывать выцветшие буквы на табличке. Для Лизель станция была безымянной, здесь-то через два дня и похоронили ее брата Вернера. Присутствовали священник и два закоченевших могильщика.

*** НАБЛЮДЕНИЕ ***

Пара кондукторов.

Пара могильщиков.

Когда доходило до дела, один отдавал приказы.

Другой делал, что ему говорили.

И вот в чем вопрос: что если другой – гораздо больше,

чем один?

Промахи, промахи – иногда я, кажется, только на них и способен.

Два дня я занимался своими делами. Как всегда, мотался по всему земному шару, поднося души на конвейер вечности. Видел, как они безвольно катятся прочь. Несколько раз я предостерегал себя: нужно держаться подальше от похорон брата Лизель Мемингер. Но не внял своему совету.

Приближаясь, я еще издали разглядел кучку людей, стыло торчавших посреди снежной пустыни. Кладбище приветствовало меня как старого друга, и скоро я уже был с ними. Стоял, склонив голову.

Слева от Лизель два могильщика терли руки и ныли про снег и неудобства рытья в такую погоду.

– Такая тяжесть врубаться в эту мерзлоту… – И так далее.

Одному было никак не больше четырнадцати. Подмастерье. Когда он уходил, из кармана его тужурки невинно выпала какая-то черная книжка, а он не заметил. Успел отойти, может, шагов на двадцать.

Повествование ведётся от лица Смерти - бессмертного существа мужского рода.

Пролог. Горный хребет из битого камня

Обязанность Смерти - относить души умерших на конвейер вечности, не обращая внимания на живых. Но Смерть нарушил правило и начал следить за девочкой, которую назвал «книжной воришкой».

Он встречался с ней трижды. Первый раз - когда умер брат девочки, второй - когда пришёл за душой разбившегося лётчика, и третий - после бомбёжки. Именно тогда, «на горном хребте из битого камня», «книжная воришка» потеряла книгу, которую писала о себе. Смерть сохранил её и взялся рассказать историю девочки.

1. Наставление могильщику

Германия, январь 1939 года. Женщина везла сына и дочь приёмным родителям. Бесследно пропавший муж женщины был связан с коммунистами, и она отдавала детей чужим людям, чтобы спрятать их от фашистских властей.

По дороге мальчик умер от лёгочного кровотечения. Его похоронили возле безымянной станции. Один из могильщиков потерял книгу. Девочка, Лизель Мемингер, подняла её и стала «книжной воришкой».

Чиновница из государ­ственной опеки отвезла Лизель в городок Молькинг на Химмель-штрассе (Небесную улицу) и отдала приёмным родителям - Розе и Гансу Хуберманам. Роза была невысокой, полной и вечно скверно­словящей. Она стирала бельё богачам Молькинга. Очень высокий Ганс работал маляром, а по вечерам играл на аккордеоне в кабаках. Своих сына и дочь Хуберманы уже вырастили и теперь брали приёмных за небольшое пособие.

Приёмные родители велели Лизель называть их Мамой и Папой. Маму девочка побаивалась хотя та по-своему любила её, а вот к Папе привязалась сразу. По ночам девочке снился мёртвый брат, и добрый, спокойный Ганс спасал её от кошмаров.

Не-покидание - проявление доверия и любви, часто распознаваемое детьми.

Поступив в школу, девятилетняя Лизель попала в класс к малышам, так как не умела читать и писать. Однажды ночью Лизель снова приснился кошмар, и она намочила постель. Когда Папа помогал ей менять простыни, из-под матраса выпала книжка могильщика - память о матери и брате. Лизель узнала, что книга называется «Наставления могильщику» и рассказывает, как правильно хоронить людей.

Увидев книгу, Ганс решил помочь Лизель научиться читать. Сначала они по ночам писали буквы на обратной стороне наждачной бумаги. Потом - по вечерам в подвале, краской на стенах.

По соседству с Хуберманами жил Руди Штайнер, мальчик из многодетной семьи портного, «помешанный на чернокожем американском спортсмене Джесси Оуэнзе». Однажды «Руди вымазался углём и как-то ночью пришёл на местный стадион бежать стометровку».

Когда Лизель перевели в класс к сверстникам, Руди стал её лучшим другом. В отличие от других мальчишек, Руди девочки нравились, особенно Лизель, и он взялся её опекать.

Хуже мальчишки, который тебя ненавидит, только одно - мальчишка, который тебя любит.

Лизель поклялась, что никогда в жизни не поцелует желтоволосого и некрасивого Руди.

Всё лето Лизель училась читать, но получалось у неё плохо, и в школе её считали тупицей. Осенью началась Вторая мировая война, а Лизель провалила проверочное задание по чтению. После урока дети начали издеваться над ней, и девочка поколотила двух мальчишек, за что получила звание «чемпиона школьного двора в тяжёлом весе».

2. Пожатие плеч

Хуберманы еле сводили концы с концами. Богачи один за другим отказывались от услуг Мамы. Роза велела Лизель одной собирать и разносить бельё, надеясь, что бледность и худоба девочки разжалобит клиентов.

В середине января 1940 года класс Лизель учился писать письма, и девочка решила написать своей настоящей маме. Она написала несколько писем и взяла без спроса «бельевых», денег, чтобы отправить их через даму из соцопеки, за что Роза отлупила её деревянной ложкой. Ответа Лизель так и не получила. Из подслушанного разговора Хуберманов девочка узнала, что её мать забрали «они».

Двадцатого апреля 1940 года отмечался день рождения Гитлера. В Молькинге устроили огромный костёр из старых вещей и «вредных» книг. В этот день Ганс поссорился с сыном. Хуберман не был сторонником Гитлера и не состоял в партии, за что его упрекал сын-фашист.

Всякому ясно, что ни к чему закрашивать грязные слова, написанные на фасадах еврейских лавок. Такое поведение вредит Германии и вредит самому отступнику.

Обозвав отца трусом, и выразив недовольство тем, что Лизель читает какую-то чушь вместо книги Гитлера «Моя борьба», сын ушёл. Смерть сообщил, что два года спустя он погиб в Сталинградской битве.

Вечером, когда костёр на площади прогорел, Лизель, проходившая с Папой мимо, увидела в его раскалённой глубине несколько уцелевших книг. Улучив момент, она спрятала одну из них - «Пожатие плеч» - под одежду и вдруг заметила, что за ней наблюдает фрау Герман - полубезумная жена губернатора, которой Роза стирала бельё.

3. Моя борьба

Тлеющая книга жгла кожу, поэтому Лизель достала её, как только они с Папой отошли от костра. Поступок девочки и последние слова сына помогли Гансу решить дилемму, которая мучила его уже год. В местном отделении фашисткой партии он выменял на табак книгу Адольфа Гитлера «Моя борьба» и вышел, размышляя о почтовых расходах.

Лизель жила в страхе перед фрау Ильзой Герман, но ей всё равно приходилось забирать у неё бельё.

Паранойя в одиннадцать лет свирепая. Прощение в одиннадцать лет опьяняет.

Однажды фрау Герман пригласила её в дом и отвела в комнату, полную книг. Лизель не подозревала, что такая комната может существовать.

Далее Смерть рассказал о еврее Максе Ванденбурге, который долго прятался в тёмном чулане и жестоко голодал. Наконец, друг Вальтер Куглер принёс ему книгу «Моя борьба», в которую вложил фальшивые документы, карту местности и ключ, и назвал имя - Ганс Хуберман. Макс сел на поезд и отправился в Молькинг. По дороге он, как щитом, заслонялся книгой фюрера.

Пришло лето. По ночам Лизель читала «Пожатие плеч», а днём - книги из библиотеки бургомистра. Девочка случайно узнала, что сломленной и полусума­сшедшей фрау Герман стала из-за гибели единственного сына.

Лизель и Руди приняли в шайку грабителей садов и огородов под предводи­тельством пятнадца­ти­летнего Артура Берга. Дела пошли успешно, но друзья не могли принести свою долю домой и съедали всё сами.

В конце лета Артур переехал в Кёльн. Смерть видел его там с мёртвой сестрёнкой на руках.

Ноябрьской ночью Макс открыл дверь дома на Химмель-штрассе своим ключом.

4. Зависший человек

Воюя на Первой Моровой войне, Ганс познакомился с Эриком Ванденбургом, который научил его играть на аккордеоне. Перед очередным боем сержант искал людей с аккуратным почерком. Эрик заявил, что у Ганса почерк безукоризненный, и тот писал письма, пока взвод погибал. Так Эрик спас Хуберману жизнь.

После войны Ганс навестил вдову Ванденбурга и узнал, что у того есть сын Макс. Вдова отдала Гансу аккордеон Эрика, а Хуберман оставил женщине свой адрес. Когда в 1933 году к власти пришёл Гитлер, Ганс не вступил в фашистскую партию потому, что еврей спас ему жизнь.

В 1937-ом Ганс сдался и подал заявление на вступление в партию, а на следующий день закрасил жёлтую звезду на двери знакомого еврея. Заявление попало в конец длинной очереди, но оно всё же было, и Ганса не забрали, как многих других «несогласных».

В 1939 году Ганса нашёл Вальтер Куглер и попросил помочь Максу. Хуберман не отказал и выменял на табак книгу фюрера.

В отличие от большинства евреев, терпеливых и безропотных, Макс был драчуном. После гибели Эрика мать Макса переехала к брату. Постоянные драки с девятью кузенами стали для Макса хорошей школой.

Девятого ноября 1938 года произошёл самый крупный еврейский погром - «Хрустальная ночь». Мать уговорила Макса бежать и дала ему адрес Хубермана. Макс начал считать себя предателем и дезертиром. Два года Вальтер прятал Макса в кладовке, и это сломило двадцати­че­ты­рёх­летнего парня.

Хуберманы спрятали Макса в подвале.

Представьте себе, каково улыбаться, получив пощёчину. Теперь представьте, каково это двадцать четыре часа в сутки. Вот это и было оно - прятать еврея.

Папа рассказал Лизель свою историю и объяснил: если она кому-нибудь расскажет о госте, их с Мамой заберут, но прежде он сожжёт все её книги. Девочка обещала молчать.

Наступила морозная зима. Макс спал в комнате у камина и по вечерам рассказывал о себе. Лизель обнаружила, что Максу тоже снятся кошмары о его погибшей семье. Это стало основой их дружбы.

На день рождения Папа подарил девочке книгу. Макс ничего подарить не мог, но Лизель обняла его, и это стало подарком для еврея. Он выкрасил страницы книги фюрера белой краской и сделал из них для Лизель книгу «Зависший человек». Это была серия рисунков, иллюстри­ровавших знакомство Макса с девочкой.

5. Свистун

В конце мая Макс вернулся в подвал и занялся гимнастикой - отжимался, приседал. Иногда он гасил лампу и представлял себя на боксёрском ринге с Гитлером. Сначала он терпел побои фюрера, но потом начинал побеждать, и тогда на него набрасывался весь немецкий народ. Макс сказал Лизель, что ждёт фюрера, поэтому и начал тренироваться.

Когда немецкие войска вторглись в Россию, бургомистр призвал жителей Молькинга «готовиться к возможным трудным временам», и сам отказался от услуг Розы. На прощание фрау Герман подарила Лизель её любимую книгу - «Свистун». Девочка взяла её, но потом подумала, что бургомистр - редкая сволочь: несмотря на трудные времена, он отказал бедной семье в работе. Лизель швырнула книгу к ногам фрау Герман и нагрубила ей.

Созрели яблоки, наступило время краж. Главарём шайки стал Виктор Хеммель.

У него был ветер в волосах и туман в глазах, и он был таким малолетним преступником, у которого нет других причин воровать, кроме той, что ему это нравится.

Виктор был садистом и сторонником Гитлера. Год выдался неурожайным, и в первый день друзья получили одно маленькое яблоко на двоих. Руди попытался возразить, но Виктор придушил его, а потом прогнал. Уходя, мальчик плюнул кровавой слюной ему на ботинок и приобрёл врага. Был у Руди и ещё один враг - вожатый фашистской молодёжной организации Гитлерюгенде, садист Франц Дойчер.

В конце лета Лизель предложила забраться в дом бургомистра. Она знала, что окно в библиотеке всегда открыто - холодом фрау Герман наказывала себя за то, что не уберегла сына. Вечно голодного Руди интересовала еда. «Книжная воришка» хотела только книгу «Свистун», и она её получила.

Руди перестал ходить в Гитлерюгенде. Вернула его в организацию только возможность сменить отряд.

В начале декабря Лизель и Руди поймал Виктор Хеммель. В руках у девочки был «Свистун». Виктор выхватил у неё книгу и швырнул в реку. Руди выловил «Свистуна» из холодной воды, надеясь на поцелуй, но так его и не получил.

6. Почтальон снов

Весь 1942 год Смерть много работал, а война подходила всё ближе к Молькингу. Зимой тринадца­тилетняя Лизель натаскала в подвал снега, чтобы Макс мог слепить снеговик, из-за чего тот заболел и много недель провёл между жизнью и смертью.

Лизель винила себя и старалась помочь Максу. Она приносила ему подарки - засохший лист, пуговицу, фантик - и часами читала вслух «Свистуна». В один из дней к Максу пришёл Смерть, но еврейский драчун дал ему отпор. Смерть обрадовался и отступил.

«Свистун» закончился. Лизель нужна была новая книга, и она добыла её в библиотеке фрау Герман. Называлась книга «Почтальон снов», и Лизель продолжила читать Максу вслух, а её родители думали, куда деть его тело в случае смерти.

Еврейский труп - большая неприятность.

Но Макс выжил и в середине апреля вернулся в подвал.

Весной партийцы начали обходить дома и искать подвалы, пригодные для бомбоубежищ. Лизель заметила их, когда играла в футбол. Она специально повредила себе коленку, чтобы позвать Папу и предупредить его, не вызывая подозрений. Макс успел спрятаться в своём убежище под лестницей.

7. Полный словарь и тезаурус Дудена

У Ганса Хубермана появилась работа - он перекрашивал жалюзи в чёрный цвет. Для бедных Ганс работал за чашку чаю или полсигареты. Пока Лизель помогала Папе, Руди тренировался. В середине августа Гитлерюгенд проводил спортивный фестиваль, и мальчик хотел выиграть четыре соревнования по бегу и утереть нос Францу Дойчеру.

Руди выиграл три медали, но на стометровке сделал так, чтобы его дисквали­фи­цировали за нарушения правил. Бежать у него не было сил, а проигрывать он не хотел. Медали из фальшивого золота Руди подарил Лизель. Мальчика признали выдающимся спортсменом.

В конце августа «Книжная воришка» стащила у фрау Герман новую книжку. Через неделю Руди привёл её к дому бургомистра и показал книгу, прислонённую к окну библиотеки. Это был или вызов, или ловушка. Лизель рискнула и добыла книгу - «Полный словарь и тезаурус Дудена», а в нём - письмо от фрау Герман. Она знала, что девочка ворует книги, была рада этому и надеялась, что когда-нибудь Лизель войдёт в её библиотеку через дверь.

Начались бомбардировки. Хуберманы прятались в подвале соседей, оставляя Макса одного. Однажды во время налёта, чтобы предотвратить панику, Лизель начала читать вслух взятого с собой «Свистуна», и люди успокоились. Услышав об этом, Макс задумал новую серию рисунков под названием «Отрясательница слов».

На следующий день к Хуберманам явилась фрау Хольцапфель, которая много лет враждовала с Мамой и оплёвывала дверь дома, проходя мимо. Она захотела, чтобы Лизель читала ей дважды в неделю за карточки на кофе, и Роза согласилась.

Две недели спустя через Молькинг прошла колонна евреев.

Они шли в Дахау - концентри­роваться.

Папа дал кусок хлеба старику-еврею, и обоих избили плетью. Теперь родители ждали, что их заберёт гестапо. Из-за этого Максу пришлось уйти от Хуберманов. Ганса так и не забрали, и его мучила совесть, что из-за него может пострадать еврей.

8. Отрясательница слов

Вместо Хубермана пришли за Руди. Нацисты хотели забрать его в спецшколу, где выводилась совершенная порода людей, но Алекс Штайнер не отдал сына. Хотя Руди боялся за отца, все же он хотел ехать в эту школу, но не осмелился.

Вскоре последовало наказание. Ганса Хубермана спешно приняли в партию, а затем его и Алекса Штайнера отправили на фронт.

Когда к тебе приходят и просят отдать кого-нибудь из детей, ‹…› ты должен ответить «да».

Портной Алекс Штайнер попал в госпиталь под Веной, где чинил солдатское обмунди­рование. Ганса отправили ЛСЕ - подразделение пассивного ПВО, солдаты которого гасили пожары и спасали людей из-под завалов после авианалётов.

Чтение для фрау Хольцапфель стало единственным развлечением Лизель. Через Молькинг несколько раз проходили колонны евреев, и девочка искала среди них Макса. Однажды Руди и Лизель разбросали хлеб на пути колонны. Истощённые узники начали его поднимать, охранники заметили детей, и те еле спаслись.

После очередного налёта, во время которого Лизель успокаивала людей чтением, Мама отдала ей книгу рисунков Макса. Там была сказка о фюрере, который хотел завоевать мир с помощью плохих слов. Ему помешала девочка, Отрясательница слов, которая посадила и вырастила дерево с хорошими словами.

9. Последний человеческий чужак

Забравшись после Рождества в библиотеку фрау Герман за очередной книгой, Лизель обнаружила на столе блюдо с печеньем. Она взяла книгу «Последний человеческий чужак» и поблагодарила жену бургомистра, которая в этот момент вошла в комнату. Печенье Лизель разделила с Руди, а блюдо вернула фрау Герман, позвонив в парадную дверь.

Грузовик, в котором перевозили отряд Ганса, попал в аварию, Хуберман сломал ногу, и его отправили домой. Это радостную весть Лизель получила через неделю после своего четырна­дцатого дня рождения.

Вскоре возле Молькинга упал самолёт. Все сбежались посмотреть на погибшего лётчика. Смерть увидел и узнал Лизель, а девочка почувствовала его возле себя.

Человеческое сердце - линия, тогда как моё - круг, и я бесконечно умею успевать в нужное место в нужный миг.

В начале апреля 1943-го Ганс вернулся домой. Ему дали неделю отпуска и бумажную работу в военной канцелярии Мюнхена.

10. Книжный вор

Гитлер упорно «сеял войну» и истреблял «еврейскую заразу». Однажды в идущей через Молькинг колонне евреев Лизель увидела Макса. Девочка влилась в толпу пленных и пошла рядом. Её гнали, оттаскивали, а потом вместе с Максом высекли плетью.

Три дня Лизель пролежала в постели, а на четвёртый отвела Руди в лес, рассказала о Максе и показала «Отрясательницу слов».

Ей захотелось, чтобы он потянул её за руку и привлёк к себе. Всё равно куда. В губы, в шею, в щёку. Вся её кожа была пуста для него, ждала его.

Но Руди не осмелился.

В середине августа Лизель отправилась к фрау Герман за новой книгой, но подумала, что во всём виноваты слова, которыми так ловко управлял Гитлер, и порвала её. Затем девочка написала фрау Герман, почему больше не будет приходить.

Фрау Герман сама пришла к Хуберманам и подарила Лизель книгу без слов. Она прочла письмо и решила, что девочка сама может заполнить её словами. С тех пор Лизель по ночам сидела в подвале и писала на разлинованных страницах повесть «Книжный вор».

Во время авианалёта, о котором не предупредили сирены и радио, Лизель тоже сидела в подвале, поэтому и осталась жива. Вся Химмель-штрассе погибла, не успев проснуться, и Смерть забрал их души.

Лизель спасли люди из ЛСЕ. В первый и последний раз она поцеловала Руди, положила рядом с Папой аккордеон и долго сидела рядом, держа за руку Маму. Книга, которая спасла жизнь Лизель, досталась Смерти.

Эпилог. Последняя краска

Лизель взяла к себе Ильза Герман. После похорон в Молькинг вернулся Алекс Штайнер, жалевший, что не отдал Руди в спецшколу. После войны он открыл свою мастерскую, Лизель ему помогала. Там в октябре 1945 года её нашёл Макс.

Лизель прожила долгую жизнь и умерла в пригороде Сиднея, оставив мужа, троих детей и внуков. Придя за Лизель, Смерть отдал ей «Книжного вора» - слова в книге почти стёрлись от времени и дорог.