Посвящается «Гюрзе» и «Кобре», бесстрашным разведчикам генерала Владимира Шаманова

«Я думал, что умру как угодно, но только не так… Почему я редко ходил в церковь и окрестился в двадцать пять лет? Наверное, поэтому и такая смерть? Кровь сочится медленно, не так, как от пулевого ранения, буду умирать долго…» - Сергей с трудом вдохнул воздух полной грудью. Это все, что он мог сделать. В желудке уже пятый день не было ни крошки, но он и не хотел есть. Нестерпимая боль в пробитых насквозь руках и ногах временно прошла.

«Как же далеко видно с этой высоты, как красив мир!» - подумал сержант. Две недели он не видел ничего, кроме земли и бетонированных стен подвалов, превращенных в зинданы. Пулеметчик, он был взят в плен разведчиками боевиков, когда лежал без сознания на опушке ближайшего леса, контуженный внезапным выстрелом из «мухи».

И вот он уже два часа парит в воздухе на легком ветру. В небе ни облачка, нестерпимая весенняя синева. Прямо под ним, у струящихся неровной змейкой окопов боевиков, разворачивался серьезный бой.

Бои за село Гойское шли уже вторую неделю. Как и раньше, боевики Гелаева заняли оборону по периметру села, скрываясь от артиллерии за домами местных жителей. Федеральные войска со штурмом не спешили, новые генералы больше полагались на артиллерию, чем на прорывы пехоты. Все-таки это была уже весна 1995 года.

Сергей пришел в себя от удара ногой в лицо. Его принесли на носилках допрашивать боевики. Вкус солоноватой крови во рту и боль от выбитых зубов привели в чувство сразу.

С добрым утром! - засмеялись люди в камуфляжах.

Да что его пытать, он все равно ничего не знает, всего-то сержант, пулеметчик! Дай, расстреляю! - нетерпеливо, глотая окончания, по-русски сказал бородатый боевик лет тридцати с черными зубами. Он взялся за автомат.

Два других с сомнением смотрели на Сергея. Один из них - а Сергей так и не узнал, что это был сам Гелаев, - сказал, как бы нехотя, постукивая палочкой по носкам своих новых адидасовских кроссовок:

Аслан, расстреляй его перед окопами, чтобы русские видели. Последний вопрос тебе, кафир: если примешь ислам душой и расстреляешь сейчас своего товарища, будешь жить.

Тут только Сергей увидел еще одного связанного пленника - молодого русского парня лет восемнадцати. Его он не знал. У мальчишки руки были связаны за спиной, и он, как баран перед закланием, уже лежал на боку, скорчившись в ожидании смерти.

Мгновение растянулось в целую минуту.

Нет, - словно вылилось изо рта, как свинец.

Я так и думал, расстрелять… - лаконично ответил полевой командир.

Эй, Руслан! Зачем такого хорошего парня расстреливать? Есть предложение получше! Вспомни историю, что делали гимры, наши предки, более ста лет назад, - это произнес подошедший сзади боевик в новеньком натовском камуфляже и в зеленом бархатном берете с оловянным волком на боку.

Сергей со своими отбитыми почками мечтал тихо заснуть и умереть. Больше всего он не хотел, чтобы ему ножом перед видеокамерой перерезали горло и живому отрезали уши.

«Ну уж застрелите как человека, сволочи! - подумал про себя солдатик. - Я заслужил это. Столько ваших положил из пулемета - не счесть!»

Боевик подошел к Сергею и пытливо посмотрел ему в глаза, видимо, чтобы увидеть страх. Пулеметчик ответил ему спокойным взглядом голубых глаз.

У кафиров сегодня праздник, Христова Пасха. Так распни его, Руслан. Прямо здесь, перед окопами. В честь праздника! Пусть кафиры порадуются!

Гелаев удивленно поднял голову и перестал выстукивать ритм зикта по кроссовкам.

Да, Хасан, не зря ты проходил школу психологической войны у Абу Мовсаева! Так и быть. И второго, юного, тоже на крест.

Два командира, не оборачиваясь, пошли в сторону блиндажа, обсуждая на ходу тактику обороны села. Пленные уже были вычеркнуты из памяти. И из списка живых.

Кресты соорудили из подручных телеграфных столбов и мусульманских погребальных досок, которые набили поперек и наискось, подражая церковным крестам.

Сержанта положили на крест, сняв с него всю одежду, кроме трусов. Гвозди оказались «сотка», крупнее не нашли в селе, поэтому вбивали их в руки и ноги по нескольку штук сразу. Сергей тихо стонал, пока прибивали руки. Ему уже было все равно. Но громко закричал, когда первый гвоздь пробил ногу. Он потерял сознание, и остальные гвозди вколачивали уже в неподвижное тело. Никто не знал, как надо прибивать ноги - напрямую или накрест, захлестнув левую на правую. Прибили напрямую. Боевики поняли, что на таких гвоздях тело все равно не удержится, поэтому сначала привязали Сергея за обе руки к горизонтальной доске, а затем и притянули ноги к столбу.

Он пришел в себя, когда на голову надели венок из колючей проволоки. Хлынувшая кровь из порванного сосуда залила левый глаз.

Ну, как себя чувствуешь? А, пулеметчик! Видишь, какую мы тебе смерть придумали на Пасху. Сразу к своему Господу попадешь. Цени! - улыбался молодой боевик, забивший в правую руку Сергея пять гвоздей.

Многие чеченцы пришли поглазеть на старинную римскую казнь из чистого любопытства. Что только не делали на их глазах с пленниками, но распинали на кресте в первый раз. Они улыбались, повторяя меж собой: «Пасха! Пасха!»

Второго пленника также положили на крест и стали забивать гвозди.

Удар молотком по голове прекратил крики. Мальчишке пробили ноги, когда он уже был без сознания.

На сельскую площадь пришли и местные жители, многие смотрели на подготовку казни с одобрением, некоторые, отвернувшись, сразу ушли.

Как русские рассвирепеют! Это на Пасху им подарок от Руслана! Будешь долго висеть, сержант, пока твои тебя не пришлепнут… из христианского милосердия. - Боевик, вязавший окровавленные ноги пулеметчика к столбу, раскатисто засмеялся хриплым смехом.

Напоследок он надел обоим пленникам поверх колючей проволоки и российские каски на голову, чтобы в лагере генерала Шаманова уже не сомневались, кого распял на окраине села полевой командир Руслан Гелаев.

Кресты вынесли на передовую, поставили стоя, вкопали прямо в кучи земли от вырытых окопов. Получалось, что они были перед окопами, под ними располагалась пулеметная точка боевиков.

Поначалу страшная боль пронзила тело, обвисшее на тонких гвоздях. Но постепенно центр тяжести приняли веревки, затянутые под мышками, а кровь стала поступать к пальцам рук все меньше и меньше. И вскоре Сергей уже не чувствовал ладоней и не ощущал боли от вбитых в них гвоздей. Зато страшно болели изуродованные ноги.

Легкий теплый ветерок обдувал его обнаженное тело. Вдали он видел танки и артиллерию 58-й армии, которая после долгой подготовки намеревалась быстро выбить боевиков из Гойского.

Эй, ты живой? - Сосед Сергея пришел в себя. Крест мальчишки стоял немного позади, поэтому пулеметчик не мог его увидеть, даже повернув голову.

Да… А ты?

Бой разгорается. Только бы свои пулей не зацепили.

Сержант про себя усмехнулся: «Дурачок! Это было бы избавлением от всего. Правда, наши не станут стрелять по крестам, попробуют скорее отбить. Но это пустое. Даже если чеченцы станут отходить из села, уж двоих распятых они точно пристрелят - прямо на крестах».

Как зовут? - Сергей хотел поддержать разговор, потому что тонко почувствовал, что парень боится умереть в одиночестве.

Никита! Я - повар. Отстали от колонны. Бой был, троих убило, я уцелел.

«И напрасно», - подумал про себя пулеметчик.

А сколько на кресте человек живет?

От двух дней до недели… Чаще умирали от заражения крови. Римляне обычно ждали три дня… Даже давали воду. Когда надоедало, делали прободение копьем.

20 лет назад, 11 декабря 1994 года, начался ввод войск в Чеченскую Республику. Случилась страшная война, переломившая тысячи жизней, в очередной раз разделившая историю России на «до» и «после». Чтобы понять эту войну и оставить ее в прошлом, о ней надо говорить. И в первую очередь должны говорить ветераны.

Эдик. Таких много

Перед нашим разговором Эдик вынимает из пачки сигарету и уходит на лестничную площадку. До того как попал в Чечню, он совсем не курил, что было редкостью среди парней из поселка Шаховский Орловской области.

Призвали в девяносто девятом году. По осени как раз. 19 ноября. Короче, прям сразу в часть нас туда закинули ­- в Ульяновске, 31-я бригада (ВДВ. - Ред. ). Отслужили мы где-то полгода. Потом на полевой выход, блин, попали. Прям нам сказали, что, типа, вас отправят туда-то и туда-то - в Чеченскую Республику.

Эдик сидит на краю дивана, скрестив руки и ноги. Поселок за окном постепенно погружается в вечерний сумрак, но свет в комнате остается выключенным. В какой-то момент я начинаю различать только силуэт Эдика. Он пытается рассказать о войне.

99-й, 2000 год. Самые такие. Когда банда Хаттаба там гуляла.

Эдуард Райков попал в Чечню в сентябре 2000-го. Было ему тогда двадцать три. Три с половиной месяца десантники стояли в поле возле Шали. Рядом расположились артиллеристы. Там было «относительно спокойно», особенно если сравнивать с Аргуном. «Противный городок», как обозвал его Эдик. В январе 2001-го батальон 31-й бригады перебросили именно туда.

И тогда началось…

В Аргуне ставились различные задачи. Сопровождение колонн, зачистки, выходы в горы. Стрельба, стрельба, стрельба. Усиливали блокпосты, атакованные боевиками. Недалеко от расположения батальона как раз был такой пост.

Мы туда частенько мотались, как говорится. Вот один и тот же блокпост постоянно обстреливали. А он от нас - километр от силы. И вот туда. Только оттуда приедем, их опять накрыли. Нас опять - туда. Ну… Ну, это ладно, - буркнул себе под нос, прервался на полуслове.

После Чечни Эдик начал пить. Жизнь небогатая. С работой получается так - она то есть, то нет.

В этой фразе все, чего Эдик мне так и не рассказал в этот вечер. «Ну, это ладно» - это о потерях, о контузии, об убитых боевиках. В армии принято говорить - «уничтоженных». Эдик избегал упоминать о том, что войну делает войной, - о смерти.

Но чтобы освободиться от такой тяжести, нужно пытаться рассказать. Один раз, другой. Потом станет легче.

Не… - у Эдика перехватывает дыхание. - Не получается.

Домой младший сержант Райков возвратился в мае 2001-го. Живыми вернулись все двадцать человек, которых ему, заместителю командира взвода, дали в непосредственное подчинение. Только одного ранило. За то, что сохранил солдат, обещали представить к высоким наградам. Так и не получил. Впрочем, их судьбой Эдик не интересовался. Дома поначалу, как сам говорит, летал в облаках, не понимал окружающий мир. Не отпускало. По ночам - снова Чечня. Но с годами воевать во сне стал реже. Каждое 2 августа ездит в Орел на встречу с друзьями-десантниками. Разговаривают, выпивают. После Чечни Эдик начал пить. Жизнь небогатая. С работой получается так - она то есть, то нет.

А если в Чечне снова начнется война, подпишешь контракт? - Конечно! Мания туда.

От большинства ветеранов, прошедших Чечню, которых я просил об интервью, слышал категоричное «нет». Зачем лишний раз вспоминать? Если журналист и не переврет, то все равно никто не сможет понять.

Те, кто были на кукуевке, не попали в пекло, блин, что они понимают? - говорит Эдик.

Война закончилась?

Закончилась она… Для кого-то закончилась, а для кого-то - нет.

Ветераны продолжают жить войной?

Да. Таких много.

А если, например, сейчас на Кавказе, в той же Чечне, вдруг снова начнется война, ты пойдешь подписывать контракт?

Конечно! - самый быстрый и самый уверенный ответ Эдика. Я вопросительно смотрю на него. - Мания туда.

Эдик из тех, для кого война не закончилась. Их много, но они не любят об этом говорить.

Война как жизненный опыт

В психологии существует такой термин - посттравматический стресс. Он выражается, в частности, в том, что человек не готов вспоминать и говорить о каких-то неприятных событиях, происшедших с ним. Эти воспоминания для него до сих пор остаются настолько болезненными, что могут вызвать непредсказуемую реакцию.

Самое хорошее - когда все, что в жизни случалось негативного, переходит просто в жизненный опыт, - говорит Ольга Валерьевна Борисова, психолог Московского центра социальной адаптации государственных служащих, уволенных с военной службы, из правоохранительных органов, и членов их семей. - Естественно, человек не забудет об этом никогда. Но если оно перешло просто в какой-то жизненный опыт - это хорошо. У человека это не остается чем-то актуальным, с чем он до сих пор живет, сражается, борется, не может никак там победить. Вот он застрял на своей войне, остается до сих пор там. И это состояние начинает разрушать его психику. Если какое-то травмирующее событие, ситуация, период переходят просто в жизненный опыт человека, то эта война - она как бы закончилась. И человек начинает просто жить дальше.

Среди тех, кто приходит к Ольге Валерьевне за психологической помощью, редко встречаются ветераны чеченской войны:

Они вообще мало обращаются. Это не принято. Они не считают, что у них что-то не так, что больны чем-то или что им помощь какая-то нужна. Я имею в виду именно психологическую помощь. У нас отношение к психологам у людей еще не как к психологам, а частично как к психиатрам. А кто ж себя признает больным? Вот такая, к сожалению, существует установка не очень верная.

Отделение ветеранов

Над железным крыльцом - патрон в объятиях черного тюльпана. На гильзе красными буквами написано AFGAN . За железной дверью в подвальном помещении на самой окраине города разместилось местное отделение Союза ветеранов Афганистана. Местное - это в городе Железногорск Курской области.

Александр Ильич Чуваев, председатель отделения, - ветеран Афганистана. Он не из тех, кто говорит: «Что вам угодно?» Здоровается и ждет, когда я сам представлюсь. Как только ему становится ясно, зачем я пришел, окликает проходящего по холлу высокого мужчину с крупными чертами лица.

Вот Сергей. «Чеченец». Воевал в первую кампанию, - говорит мне Александр Ильич, а затем Сергею: - Иди, садитесь в том зале, и рассказывай.

Что рассказывать-то? - с удивлением человека, внезапно попавшего в центр внимания, спрашивает Сергей.

Иди и рассказывай.

Не обсуждается.

Проходим в просторный зал, заставленный столами и стульями. На стене - фотографии железногорцев, погибших в различных горячих точках. Большинство не вернулись живыми из Чечни.

Сергей Данчин говорит тихо, не торопясь, аккуратно подбирает слова. В Чечню попал в конце мая 1996 года. И находился там, пока не стали выводить войска в октябре.

Дмитрий Чагин

Я когда уезжал туда, написал мамке письмо: «Я в Москву… Командировка там… Строить что-то… туда-сюда». А потом в один прекрасный момент мне мамка пишет плохие слова: «Козел… туда-сюда… Брехло». Потом я узнал, что письмо она понесла на работу. Женщины хвастаются там, туда-сюда, обсуждают. А у другой женщины сын тоже в Чечне был. А там есть один адрес - «Москва 400». Это значит - горячая точка. И вот она узнала из-за этого. «Москва 400» - это все, это Чечня. Я написал: «Мама, прости! Как я мог сообщить?»

Служил в составе сводного батальона 7-й гвардейской воздушно-десантной дивизии. Батальон стоял возле Ханкалы, откуда отправлялись на задания, сопровождали колонны. Однажды Сергея Данчина вместе с сослуживцами выставили в блокпост по направлению, откуда, по разведданным, боевики планировали атаковать федеральные войска. Однако нападения не случилось.

Одного дедушку мы там застрелили. Ровно 400 метров до этого района было. Потом поехали - дедушка с удочкой. Мы его камнями закидали - и все. Там вблизи 20 км не было, где рыбу ловить. Куда он с удочкой шел - неизвестно. Приезжали к нам потом на блокпост чечены. Не на сам блокпост, а там, мы ходили к ним пешочком. Разговаривали, договаривались. «Зачем деда убили?», туда-сюда. Ну, мы объяснили все. Мирно разошлись.

Сергей работает на одном из местных предприятий. Женат, двое детей. Но не у всех его сослуживцев жизнь после войны сложилась.

Знаю, некоторые с наркотиков только слезли. Кто-то бухает, а кого-то уже в живых нету. И так, и так, - разделяет Сергей тех, кто смог найти себя после войны, и тех, у кого не получилось. - Половина - таких, половина - таких. Кто в Москве, те как-то похуже.

Ветераны, состоящие в союзе, участвуют в памятных мероприятиях: Афганистан и Чечня - ввод и вывод войск, 23 февраля, 9 мая. Ходят по школам со своими историями. Сергей точно знает, зачем это нужно:

Для развития патриотизма молодежи. Потому что молодежь - посмотри на них: курево, алкогольные напитки, наркотики. Взрослых-то уже не вылечишь. Чтобы дети знали, что не только это есть, говно всякое.

Рассказы начальника разведки

Подполковника запаса Олега Ивановича Пронькина, хоть он и не состоит ни в каких ветеранских организациях, на встречи со школьниками приглашают по два-три раза в год. Олегу Ивановичу есть что рассказать - за плечами обе чеченские кампании.

Мы сидим в одном из кафе города Владимира, куда Олег Иванович переехал после ухода со службы в 2010 году. В его взгляде уверенность. Волевой подбородок с ямочкой. Седеющие волосы коротко пострижены. По левой стороне лица со лба по щеке глубокой бороздой тянется шрам. Когда я начинаю задавать вопросы о Чечне, Олег Иванович берет в руки бумажную салфетку. Он будет теребить ее, пока официант не поставит перед ним кофе и мороженое.

В первых числах января 1995 года Олег Иванович, бывший на тот момент в звании старшего лейтенанта, был отправлен в Чечню на замену раненому командиру разведроты 129-го полка Ленинградского военного округа. Полк в числе других подразделений Российской армии штурмовал Грозный.

Дмитрий Чагин

Прилетели в Моздок, - рассказывает Олег Иванович. - С утра должны были вылетать уже в Грозный. А в Моздоке на тот момент был штаб группировки. Нас там разместили в каком-то сарае. И пришел товарищ «во хмелю слегка», как у Высоцкого в песне, полковник на тот момент, представитель отдела кадров штаба округа. Скромно потупив взгляд, сказал: «Извините, что я в таком состоянии. Мне тут орден пришел, я орден обмываю». Видимо, там, сидя в Моздоке, он заслужил орден. Ну, бывает. В стране-то чудесной живем, да? И попросил: «Заполните, пожалуйста, листочки - фамилия, имя, отчество, воинская часть, звание. В рукав положите и в нагрудный карман». Ну, две бумажки. Бумажки раздал нам. Ну, как бы - зачем? «Ну (Олег Иванович пародирует безразличную интонацию того полковника) , когда вас убьют, потом легче будет тела опознавать и рассылать».

В первую кампанию Олег Иванович был дважды ранен. Когда прострелили плечо, он не стал эвакуироваться из Грозного. Но на 25-й день командировки его разведрота попала под огонь собственной артиллерии. Командиру осколками сильно посекло ногу, не мог ходить. Пришлось замениться и полгода провести в госпитале. За участие в штурме Грозного наградили орденом Мужества и медалью «За отвагу». Кстати, шрам на лице - это память именно об обстреле своими.

Всю ночь батальон нашего полка добросовестно бился с нашим же батальоном морской пехоты. Только с утра разобрались, что ошибка вышла.

На тот момент в стране вообще все было нездорово, прямо скажем. В том числе и в армии, - говорит Олег Иванович. - И, естественно, низкий моральный дух армии был. Зарплату не платили по полгода людям. Многие не самые худшие офицеры на тот момент поувольнялись, искали себя в каких-то других делах. Естественно, все это сказывалось. И очень низкий был уровень подготовки даже офицеров, командиров более высокого звена. Связь была ужасно организована. Взаимодействие между родами войск было ужасно организовано. Вот у нас даже в полку был случай, когда всю ночь батальон нашего полка добросовестно бился с нашим же батальоном морской пехоты. Обе стороны понесли серьезные потери убитыми и ранеными и только с утра разобрались, что ошибка вышла. Ну, как бы… - Олег Иванович на секунду заминается и продолжает с болезненным ударением на слово «было». - Да, к сожалению, это было. Это наша история, никуда этого не денешь, не спишешь. Это было. Конечно, когда вторая кампания началась, сама организация и управление войсками были не то что на порядок выше, а на несколько порядков выше, если сравнивать с первой чеченской кампанией.

Во второй войне Олег Иванович участвовал с 2000 по 2002 год. Был уже начальником разведки полка - ставил задачи, контролировал выполнение, организовывал «мероприятия определенные», за одно из которых получил второй орден Мужества. Особое внимание командир уделял поддержанию дисциплины:

Вот у меня, допустим, во время второй кампании никто никогда не употреблял спиртное. Я имею в виду солдат. А в других подразделениях, были случаи, из-за этого вешались, стрелялись, подрывались на гранатах, на минах - и все остальное. У меня - ни одного. Это, может, и неправильно, но первого, который у нас напился, мы наручниками приковали. Вбили лом в землю, приковали, и он там в согнутом положении стоял неделю. Это издевательство, это неправильно. Это в корне неправильно, да? Постоял так неделю под дождем, под снегом, под солнцем. Мы его потом посадили на вертолет и отправили, уволили. Но это видела вся рота. И я всем сказал: только я узнаю, что кто-то пьет - вот смотрите, вам живой пример. У меня никто не бухал. И я думаю, что этим несколько жизней мы сохранили.

Знаешь, какой лучший способ очистки жилета? Когда горло перерезаешь, кровь хлещет. Надо дать ей запечься, и она пленкой снимается вместе с грязью.

За годы обеих чеченских войн из числа солдат, которыми командовал Олег Иванович, погибли трое. Сержанты Мифодьев и Тарасов - в январе 1995 года в Грозном, в районе трамвайного парка. Сержант Андрей Каморин - в августе 2001 года, когда пытался спасти двух стройбатовцев, упавших в ущелье при строительстве трубопровода через реку Аргун.

Сейчас Олег Иванович работает руководителем службы безопасности в крупном торговом центре. Женат, воспитывает двух дочерей. Продолжает поддерживать связь с солдатами и офицерами, вместе с которыми служил.

Мы когда собираемся в своей среде, офицеры, и разговариваем о войне, никто не преподносит это как какое-то геройство - «вот я, Рэмбо, там что-то сделал!» Наоборот, это все как-то с юмором. И иногда об очень страшных вещах разговор идет с определенной долей юмора. То ли это профессиональный цинизм, как у врачей... Любая же профессия деформирует психику, личность человека, да? Ну, цинизмом не могу это назвать. Наверное, это просто какая-то защитная реакция организма: если будешь все серьезно воспринимать - с ума сойдешь. Как один товарищ мне рассказывал… Ну, бронежилет, когда его часто носишь, он засаливается. Понятно, что засаленная одежда, грязная. В полевых условиях не постираешь. Он говорит: «Знаешь, Олег, какой лучший способ очистки жилета, чтобы он выглядел как новый?» - «Нет. Какой?» - «Когда горло перерезаешь, кровь хлещет. Потом надо дать ей запечься, и она пленкой снимается вместе с грязью».

Однажды в 2008 году Олег Иванович сел за компьютер и за одну ночь написал несколько рассказов.

Наверное, была внутренняя какая-то потребность. Может, даже неосознанная, - объясняет автор. - Но сказать, что «в память о друге» я сел писать или «чтобы никто не забыл этих событий», - нет. Просто захотелось, сел и написал.

Все эти небольшие рассказы опубликованы в интернете . Те, что про Афганистан, - со слов сослуживцев. О Чечне - автобиографические. В одном из них Олег Иванович просит прощения у матерей, чьих сыновей не смог уберечь на войне.

И больше не пишется, честно говорю, - уверяет он. - Не знаю почему. У меня есть еще штук 50, наверное, рассказов, но они все в разной степени незавершенности. Какой-то до середины написан, какой-то - только начало или уже почти конец. Но не могу больше ничего из себя выдавить.

Для ветеранов важно рассказывать и писать об этих событиях?

Наверное, это важно не для самих ветеранов, а, может быть, для всех остальных - что вот эти всяческие политические игры, к чему это все может привести.

Рассказы и статьи

Чеченская война. Мира не будет

Ведено

Ночью умер доктор. Просто уснул и не проснулся. Он лежал на койке молодой, сильный, красивый, а мы молча стояли вокруг него. Сознание отказывалось воспринимать эту смерть. Не от пули, не от осколка, не от выстрела врага, а оттого что в глубине этого крепкого молодого тела сердце вдруг устало от этой войны, от ее грязи и боли. Устало и остановилось.

Настроение было ни к черту! Лил долгий, нудный дождь, превращая в болото лагерь отряда. Низкое мертвенно-серое небо источалось на землю ледяными колючими струями, которыми то и дело стегал по лицу безумный горный ветер. Расстояние в пару десятков метров между палатками превратилось в полосу препятствий, и каждый шаг на скользком крутом склоне требовал сноровки и равновесия.

Воистину, дождь в горах — особый катаклизм. Еле тлели в буржуйке сырые чурки, затягивая палатку едким дымом и не давая тепла. Все отсырело и пропиталось водой. Чавкала грязь под ногами, противно лип к спине холодный, сырой камуфляж. Дробно барабанил по брезенту дождь. Еще и док умер…

Мы штурмовали древнюю Ичкерию, самое сердце Чечни — Веденский район. Хотя что значит штурмовали? Мотострелковая дивизия, сбив дудаевские блоки и засады, забралась в эту горную долину и остановилась. Войны не было.

«Чечи» слишком ценили и любили эту «древнюю Ичкерию». К комдиву потянулись ходоки-посланцы из окрестных аулов, лукаво заверявшие в миролюбии и верности, а на деле, готовые подписать что угодно, хоть договор с Иблисом — мусульманским дьяволом, лишь бы выжить, выдавить отсюда армию. Не дать ей сделать здесь ни одного выстрела.

Это там, в долине, в чужих кишлаках они легко и безжалостно подставляли чужие дома под русские снаряды и бомбы. Это долинным чеченцам пришлось познать на себе весь ужас этой войны: руины разрушенных кишлаков, пепелища родных домов, смерть и страх. Здесь же они поджали когти перед русской военной мощью, замерли. Это их гнездо, это их вотчина. Ее они хотели сохранить любой ценой.

И дивизия поневоле втягивалась в эту игру. Привыкшая воевать, стирать с лица земли опорные пункты врага, ломать огнем и железом его сопротивление, она сейчас неуклюже и недовольно занималась «миротворчеством» — переговорами с «бородачами», с какими-то юркими «администраторами», «делегатами», «послами», у которых как на подбор была приклеена к губам улыбка, а глаза блудливо шарили по округе, не то подсчитывая технику, не то просто прячась от наших глаз.

И комдив, и «послы» отлично понимали всю лживость и неискренность подписанных бумажек и данных обещаний, потому переговоры шли ни шатко ни валко. Как-то по инерции, без интереса, вяло.
Армейский же народ — солдаты, взводные, ротные — мрачно матерились в адрес «переговорщиков».

— Смести тут все к такой-то матери. Выжечь это змеиное гнездо, забросать минами, чтобы еще лет пять они боялись сюда вернуться. Вот дедушка Сталин мудрый был. Знал, как с ними обращаться. Без бомбежек и жертв. Гуманист, не то что Ельцин.

…Хрена ли дадут переговоры! У них здесь логово. Мы уйдем — они опять сюда все стащут. И оружие, и технику. Базы развернут. Рабов нахватают по России. Сжечь бы здесь все дотла!

Но жечь не давали. Война замерла в предгорьях Ведено.

Кто на этой земле сразу и безоговорочно принял русских — так это животные. Почти в каждом экипаже, в каждом взводе кто-то живет. Где пес, где кот, где петух. Однажды на дороге встретился бэтээр, на его броне среди солдат раскинулся… медвежонок, у которого на голове ловко сидела военная кепка.

У псов клички как на подбор — Джохар, Нохча, Шамиль.

Вообще создалось впечатление, что все, кто не был привязан за шею веревкой к чеченским домам и заборам, переметнулись к русским: коты, собаки, птицы. Видимо, с избытком познали особенности чеченского характера. Баранам вот только не повезло. Судьба у них одна — при любой власти.

Ведено по-чеченски — «плоское место». Сразу бросается в глаза нетронутость земли и запущенность сел. Нигде ни клочка вспаханного, нигде ни лозы виноградной, ни сада. Грязные, покосившиеся заборы, плетни. Труд здесь явно не в традиции и не в почете. «Русские, нам нужны ваши бабы, мы их… будем, и ваши руки, чтобы вы на нас работали», — философствовал в эфире как-то чеченский радист. В этой формуле — вся их мораль. Радист был нахальный, любил залезть на наши частоты и порассуждать о «русских свиньях» и «чеченских героях». Это его и подвело. Гэрэушный спецназ засек место, откуда тот вещал. Вместе с «философом» накрыли здесь целый радиоцентр. Завалили десяток «чечей» и местного командира. А радист на своем опыте убедился, что русская рука может не только пахать.

Но здесь, в Ведено, воевать не дают. В селах открыто ходят, поплевывая сквозь зубы вслед бэтээрам, бритые наголо бородачи лет тридцати, в глазах у которых застыла волчья тоска по чужой крови. Они нынче «мирные», с ними подписан «договор». Уйдет дивизия, и вслед за ней уйдут в долину эти. Уйдут убивать, грабить, мстить. Но сейчас тронуть их не моги — миротворчество. Их бы, миротворцев, сюда — под пули.

Неугомонная

19-ю мотострелковую дивизию «духи» прозвали Неугомонной, потому как вот уже полтора года она мотается по Чечне из одного конца в другой, гоняет банды и отряды, берет города и аулы, сшибает засады и опорные пункты. Бравшая Грозный, воевавшая в Северной группировке, она потом брала Аргун и Гудермес, дралась под Ведено и Бамутом. Сейчас она вновь здесь. Но ненадолго. Скоро ее полки уйдут под Шали, где, по данным разведки, скопилось до полутора тысяч боевиков, потом, скорее всего, двинутся на северо-восток. Вот уж точно — неугомонная дивизия…

Но война — не праздник. За неугомонность дивизия дорого платит. За полтора года она потеряла триста человек убитыми и около полутора тысяч ранеными. При штатной численности в семь-восемь тысяч человек — это почти четверть состава. Нет здесь роты или взвода, где не было бы своего скорбного списка потерь…

Но если бы только дело было в боевых потерях — куда болезненней, тяжелей переживаются потери иные. В дивизии с горечью и болью говорят о бывшем командире одного из полков полковнике Соколове и начальнике разведки этого полка капитане Авджяне. Оба были своего рода легендой дивизии. О их подвигах при штурме Грозного можно рассказывать очень долго. Оба были представлены к званию Героя и оба были… изгнаны из дивизии и из армии. «Вина» их заключалась в том, что в пылу боя захватив трех «духов», солдаты попросту не довезли тех до штаба. Полковника и капитана с должностей сняли и отдали под суд «за самосуд». Дивизию это так взорвало, что еще чуть-чуть — и батальоны пошли бы громить прокуратуру. Начальство одумалось. Судить офицеров не стали, но все равно выгнали. Незаслуженно и позорно. И боль эта до сих пор не забывается…

Воюет Неугомонная с каким-то особым азартом. Своим неповторимым почерком. Начальник артиллерии, невысокий, плотный полковник с внимательными, цепкими глазами, рассказывал:

— Вот месяц назад мои работали — это да! Одна батарея стояла в Ингушетии, другая — под Ведено, а САУ — под Хасавюртом. Так снаряды клали по целям всего в ста метрах от нашего переднего края. И ни одного — по своим. Все — в цель. Пехота потом благодарила…

Даже мне, далекому от артиллерии человеку, была понятна гордость артиллериста. Такая работа действительно высший класс!

Мы выходим на рассвете…

«По горам гуляет ветер. Поднимая наши мысли до небес. Только пыль под сапогами. С нами Бог и с нами знамя и тяжелый АКС наперевес…» — «компот» из Киплинга и бытовухи Чечни напевает под гитару разведчик-офицер гэрэушного спецназа. Он командир группы. Обычный русский молодой мужик. Ничего рэмбовского или шварценеггерского, а за душой — полтора года войны. Не счесть, сколько рейдов в тыл к «чехам». На счету не один десяток «духов». Вообще настоящих «спецов» определить может только опытный человек. Обвешанных оружием до бровей в камуфляже и модных «разгрузках» здесь сколько угодно. Но до «спецов» им — как до неба! Настоящий же разведчик обычно в ношеном-заношеном «горнике» — обычной студенческой брезентовой ветровке — и таких же штанах. И оружия на нем ровно столько, сколько надо — без излишков. Ни тебе крутых камуфляжей, ни перчаток без пальцев и тому подобных прибамбасов.

«Спеца» можно узнать по лицу, выдубленному ветрами, непогодой, солнцем и холодом, ставшему каким-то особенно смугло-загорелым.

— Вся жизнь — на улице. Как у волков, — смеется командир «спецов». — Я вот даже начал подшерсток отращивать и когти… — майор скребет густую растительность на груди.
Под утро лагерь «спецов» опустел. Группы ушли в горы. Гитара осталась в спальнике ждать хозяина.

Замена

— «Плафон» запросил «вертушку». Она будет через полчаса, — объявил командир. «Плафон» — позывной авианаводчика, закрепленного за отрядом. Позывной плавно перешел в кличку. Плафон — сухощавый блондин — в миру, т.е. вне войны, летчик на Ан-12. Сейчас он кутается в дождевик на площадке приземления, а в штабной палатке разборки:

— Я сам хочу остаться, — в который уже раз тянул свое невысокий крепыш — командир группы. — Я знаю людей. Они привыкли ко мне. В обстановке разбираюсь. Заменюсь через месяц.

— Командир, ну хочет человек сам. Почему не оставить? Заменим связиста, у него тоже скоро срок выйдет, — поддерживал отказника другой комгруппы.
Командир отряда — подполковник, бывший десантник, подытожил коротко:

— Ты летишь! Собирайся, скоро «вертушка». Хочет, не хочет… Не дети! Вышел срок — домой. Случись что — я сам себе никогда не прощу. Усталость есть усталость. Отдохнешь — вернешься…

Заменяются по-разному. Кто-то, демонстративно зачеркивая день за днем на календаре, отсчитывая свой срок, готовясь за неделю к отлету. Кто-то лишь успевает торопливо схватить рюкзак со шмотками, вернувшись с гор и опаздывая на «вертушку». Похоже, пожалуй, всегда одно — это грусть при расставании. Тяжело оставлять здесь друзей, кошки скребут на душе. И очень часто при расставании слышишь:

— Ждите, братцы! Не задержусь…

Вот возвращаются сюда действительно здорово. С сумками подарков, гостинцев, писем, водки. Возвращаются весело, с каким-то странным чувством легкости освобождения. И, попадая в крепкие объятия друзей, вдруг ловишь себя на мысли, что томился без них. Тосковал там, в мирной Москве, по этим людям, по этому делу…

Гвардейцы и мушкетеры

Как на любой войне, здесь плохо делится слава. Каждый норовит отщипнуть кусок побольше и доказать, что именно он (его полк, его род войск) «сделал» войну. А заодно за глаза «оторваться» на соседей.

Армейцы язвят по адресу внутренних войск, вэвэшники той же монетой платят «советам» — так называют армейцев. И те и другие поругивают десантников и спецназовцев, а те, в свою очередь, не прочь проехаться по пехоте и танкистам. Летчикам достается от всех сразу.

Все ревниво подсчитывают, кто где больше воевал, кто какие города брал, кто больше завалил «чечей».

И наблюдая за этой перепалкой, вдруг ловишь себя на мысли, что все это очень напоминает сюжет Дюма — о бесконечной вражде гвардейцев кардинала и мушкетеров короля.

Но приходит приказ, и вся ревность — побоку. Пехота штурмует дудаевские укрепрайоны, окружает поселки. На «зачистку» внутрь этих змеюшников идут внутренние войска и сотрудники МВД. Где-то в горах шерстят «чечей» «спецы».

У каждого свое дело на этой войне.

Славой потом сочтемся…

А вообще — все очень устали. Устали люди, устала техника, устало оружие. Отряд спецназа, принявший меня к себе, уже полтора года не вылезает с этой войны. Когда-то новенькие бэтээры теперь напоминают больных стариков, когда сопя и кашляя, как астматики, они на пределе изношенных своих движков еле карабкаются в горы. Рябые, с выгоревшей от бесконечной стрельбы краской стволы пулеметов. Штопаные-перештопаные камуфляжи, измочаленные, драные палатки. Полтора года войны! Три последних месяца в горах безвылазно. Сотни километров дорог. Десятки кишлаков. Потери. Бои.

Люди на полнейшем запределе измотанности, усталости. И все же это отряд! Это странный русский менталитет, когда никто не жалуется, не клянет судьбу, а вернувшись с гор ночью и получив новую задачу, безропотно начинает готовиться к рейду. Заправлять, торопливо чистить свои измотанные, выходившие весь мыслимый ресурс бэтээры. Набивать патронами ленты и магазины, заряжать аккумуляторы радиостанций, латать ползущие от ветхости ветровки и штаны. И лишь под утро забыться на пару часов во сне. Черном, глубоком, без сновидений.

А потом, проглотив наскоро кашу с рыбными консервами — тушенка давно закончилась, как закончились хлеб и масло, рассаживаться по броне — и вперед! «Мы выходим на рассвете…»

…Мира не будет. Как бы о нем ни вещали московские политики, мира здесь не будет еще очень долго…

Я видел русского раба, четыре года отбатрачившего в Дарго. Его глаза невозможно забыть.
Я видел русскую старуху — ей сорок два года. В Грозном убили ее мужа и сына, о судьбе тринадцатилетней дочери она не знает ничего…

Я видел здесь такое, что, наверное, глаза мои давно должны были почернеть от ужаса и ненависти. Как, впрочем, у любого солдата на этой войне…

Нет, мира не будет. Его нам никто не даст.

Москва — Ханкала — Шали — Ведено — Москва

Вооружение

В первую войну 1994-1995 годов наш отец воевал против российских оккупантов и героически погиб в июне 1995 года, будучи командиром чеченской армии. В начале ноября 1999 года из-за приближающихся федеральных оккупационных войск, я был вынужден уйти в горы, оставив дома 16-летнего брата в надежде, что его-то уж они не тронут. Но юный возраст не спас моего брата — он пропал без вести, увезенный федералами весной 2000 года. С тех пор о нем нет никаких известий. В горах я примкнул к отрядам Хамзата Гелаева…

О боях за село Комсомольское весной 2000 года и русском плене рассказывает участник чеченского Сопротивления Руслан Алимсултанов.

В начале марта 2000 года, подрываясь на минах, отряд Гелаева вошел в село Саади-Котар (Комсомольское). И почти сразу же начался непрерывный ракетно-бомбовый удар по селу. Как позже выяснилось, нас там ждали. Артиллерийский обстрел был не менее мощным чем ракетно-бомбовый удар. Отряд понес большие потери, оказавшись в окружении, или, как говорили русские, — «мышеловка захлопнулась». Помочь раненым не было никакой возможности, так как обстрел не прекращался круглыми сутками, и уже не оставалось медикаментов. Многие из нас погибли из-за отсутствия медицинской помощи, а многих раненых добивали федералы.

Я был свидетелем, как наших раненых ребят давили гусеницами танков, добивали прикладами автоматов и даже саперными лопатками. Подвалы, в которых мы прятали раненых с оторванными конечностями, закидывали гранатами или сжигали огнем. А обстрел села не прекращался и к середине марта почти все остававшиеся в живых, были ранены и истощены голодом и холодом. Группа, в которой я находился, 20 марта, к обеду, была окружена танками со всех сторон. Сопротивление было бесполезно. Если до этого шли равные бои, как и положено в любой войне, и гибли не только наши ребята, но и противник, то теперь началась простая бойня.

Нам было предложено сдаться, заверив, что нам будет сохранена жизнь, а раненым оказана помощь. Командир ОМОНовцев, они называли его между собой Александр, сообщил нам, что Путин издал указ об амнистии для ополченцев и мы поверили ему, о чем не раз потом сожалели. Посовещавшись между собой, мы стали вытаскивать из подвалов своих раненых, и складывать оставшееся у нас оружие. Если б только мы могли предвидеть, что нас дальше ожидало….

Нас всех собрали на поляне за селом и связали за спиной руки кому стальной, кому колючей проволокой. После этого нам стали в упор простреливать руки и ноги. Некоторым простреливали коленные чашечки, при этом насмехаясь: «Хочется еще свободы? А чем она пахнет? И где же ваш Гелаев?»

В тот момент все мы горько сожалели, что сдались живыми. Всех тяжело раненых и потерявших конечности, они добивали у нас на глазах, не позволяя при этом ни отвернуться, ни закрывать глаза. А добивали прикладами автоматов и саперными лопатками, нанося удары по ранам.

Когда мне прострелили руку и начали бить по ней, я потерял сознание, и очнулся только под вечер, в куче трупов. Я увидел, что над живыми все еще продолжаются пытки. Моя правая рука была вся перебита и привязана к левой руке стальной проволокой. Один из ОМОНовцев заметил, что я пришел в себя, и спросил, смогу ли я идти. На мой утвердительный ответ последовал приказ двигаться к машинам, стоящим поодаль, в метрах 50-ти от нас. Рядом со мной лежал еще один раненый парнишка лет 17-18, у него нога одна была вся раздроблена. Указав на него, военный сказал мне, доведешь до машины, он останется жить. Так как мои руки были связаны сзади, я спросил у парня, сможет ли он меня обхватить за шею, он утвердительно кивнул. Я нагнулся к нему, он обхватил меня за шею, и мы с ним двинулись к машине. Вдруг раздалась автоматная очередь, и парень сполз с меня на землю. Я выпрямился и оглянулся. Как раз в то время, когда солдат готовился еще раз спустить курок, к нему кинулся другой и, перехватив автомат, крикнул, что есть приказ - «не всех стрелять!» Смотрел я на мертвого парня и думал, что даже имени его не знал, и спросить не успел.

Я повернулся и продолжил путь, который лежал через коридор из солдат с дубинками и прикладами готовыми обрушиться на мою спину и голову. Поодаль увидел наших ребят, копавших ямы. Я подумал, что они копают могилы для того, чтобы похоронить валяющиеся кругом изувеченные трупы наших ребят, сдавшихся вместе со мной в плен.

Одного из копавших я узнал. Его звали Беслан. Он был рослый и сильный не по годам, Ему всего лишь было 18 лет. Когда я попросил, чтобы его повезли вместе с нами, мне ответили, что нет приказа забирать сразу всех. Позже я узнал, — из тех, знакомых мне лично, в том числе и Беслан, числятся без вести пропавшими. Мне стало понятно, что оставшиеся копали могилы для себя.

Медленным шагом вступил я в «коридор» и сразу же был оглушен ударом приклада в голову. Очнулся от тряски и увидел, что лежу, придавив собой раздробленную ногу Бакара, своего товарища по несчастью. Машина была буквально забита ранеными ребятами, сильно трясло и чувствовалось, что везут нас по проселочным дорогам. По дороге многие из нас то теряли сознание, то приходили в себя, Так мы попали в фильтрационный пункт «Интернат» в городе Урус-Мартан. Но о своем местонахождении мы узнали гораздо позже.

Машина въехала во двор и остановилась. Открылись двери машины и мы увидели, что находимся перед высоким зданием. Кругом было много военных, все люди в возрасте, скорей всего, это были работники спецслужб. Двое военных поднялись к нам в кузов, и начали сбрасывать нас на землю. И мы, искалеченные, должны были подниматься и бежать к дверям здания. Кто замешкается, получал шквал ударов. Я кое-как поднялся и пошел, куда было приказано бежать, а многих потом заносили внутрь здания уже без сознания. В лагере нас систематически избивали и пытали, добиваясь от нас ответа на вопрос, где Хамзат Гелаев. Офицеры говорили, что будут держать нас здесь, пока мы не умрем от гангрены. Никакой медицинской помощи от них мы не получали, они даже таблетку от боли не давали.

Сколько это длилось я даже не знал, так как больше времени проводил без сознания, пока однажды не очнулся в больнице. Мне показалось, что это чудный сон, когда я услышал родные голоса и увидел над собой людей в белых халатах. К тому же я понял, что руку мою врачи все-таки спасли.

Понемногу я вспомнил, что было до того, как я попал в больницу. Вспомнил о том, как к нам в камеру пришел человек в белом халате, который был представлен как фельдшер, но, осмотрев наши раны, он никакой помощи не оказал, и только сказал, что раны серьезные и нам просто ампутируют конечности. Я так и думал, что останусь без правой руки, так как все предплечье у меня было раздроблено, да к тому же меня постоянно били по этой ране.

Несколько дней спустя меня и еще нескольких ребят наспех забрали из больницы. Оказалось, что за нас родственники уплатили большой выкуп. Ужасная реальность закончилась, но в голове кошмар продолжается, приходя ко мне в моих снах. Наверное, мучительные и страшные воспоминания еще долго будут преследовать меня и моих товарищей.

Валера - офицер подмосковного спецназа. По долгу службы ему приходится бывать во многих переделках. Чемпион многих соревнований по дзюдо, инструктор рукопашного боя, росту не очень высокого, но сбит крепко и вид имеет весьма внушительный, все время сосредоточен, из породы молчунов.

Через друга разведчика пришел к Православной вере, полюбил паломничества к святым местам - в Переяславский Никитский монастырь, Оптину пустынь, а излюбленным местом стала Свято-Троицкая Сергиева лавра, где он часто исповедовался и причащался, советовался со старцем Кириллом.

И вот третья командировка в Чечню. До этого ни единой царапины, хотя и боевые операции весьма и весьма «крутые». Господь берег русского солдата. Сейчас же до отправки с Казанского вокзала Валера провел двое суток в лавре, исповедовался, причащался, окунался в святом источнике, ночевал же на лаврской колокольне. Напутствуемый благословениями лаврских старцев, Валерий вместе с Борисычем - другом-сотаинником, приведшим его к вере, отправился на электричке из Сергиева Посада в Москву. По дороге Борисыч подарил ему кожаную тисненую иконку Святого Благоверного Великого Князя Александра Невского, с оборота которой был подшит кусочек ткани.

Что это за материя? - спрашивает друга Валера.

Тут надо сказать, что за несколько лет до этого настоятель кафедрального собора г. Новосибирска протоиерей Александр Новопашин вез из Питера благословение владыки Иоанна, Митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского - величайшую святыню Русской земли - частицу мощей победителя Невской битвы и Ледового побоища. Приняв святыню, в дороге батюшка постоянно и благоговейно служил молебны. Многоценные мощи были завернуты в особый плат. Потом, когда мощи доставили в собор, плат этот разделили между прихожанами. Вот частица этого покрова и была подшита к кожаной иконке Святорусского Великого Князя-Воителя Александра. Об этом и поведал Валере его сердечный друг, напутствуя соратника своей самой дорогой святыней, какой до сих пор владел.

В один из дней трехмесячной кавказской командировки воинской части, в которой служил Валерий, от командования поступил приказ: взять штурмом укрепленную в горах базу - около четырехсот боевиков со складами вооружения, снаряжения и провианта. Начальством планировалось в начале провести мощную артиллерийскую подготовку вместе с ударом штурмовой авиации. Но случилось непредвиденное для спецназа: ему не оказали никакой поддержки ни авиация, ни артиллерия.

Выдвигались длинной колонной на бэтээрах ближе к вечеру, чтобы рано поутру прибыть на место. Об этой операции стало известно чеченцам, и в горном ущелье они сами устроили коварную засаду для российских воинов. Колонна двигалась змеей в узком ущелье. Слева - обрыв глубокого ущелья, где далеко внизу шумел горный поток. Справа вздымались вверх отвесные скалы.

Ребята подремывали на броне, было еще достаточно времени до места назначения. Вдруг - гром выстрела прозвучал впереди колонны, и колонна остановилась. Передний бэтээр, на котором ехал командир, густо задымил, через клубы черного дыма прорывались языки пламени. Почти одновременно выстрел из чеченского гранатомета в хвост колонны. Задымил и последний бэтээр. Колонну зажали с обеих сторон. Места для засады лучше не бывает. Наши как на ладони: ни вперед, ни назад. Чечены прячутся за камнями и ведут оттуда интенсивный огонь. Валера спрыгнул с бэтээра за колеса, механически взглянув на часы. И тут началась какофония. Русских буквально начали расстреливать в упор. Практически не было возможности отвечать. Валера подумал, что это и есть, наверное, его последний час, а точнее - минуты. Никогда еще в жизни смерть не стояла так близко.

И тут он вспомнил о благословенной иконке Великого Князя Александра Невского. Лихорадочно достав ее с груди, успел только подумать слова молитвы: «Князь - воин русский, помогай!» И начал креститься. Был на какое-то мгновение в молитвенном забытьи, потом оглянулся, и увидел, что лежавшие рядом спецназовцы, глядя на него, тоже крестятся. И после молитвы начали дружно отвечать на чеченские выстрелы из автоматов и подствольных гранатометов, над головами же дружней заработали бэтээровские крупнокалиберные пулеметы. И тут случилось чудо. Откуда шли сзади колонны, со стороны чеченов, стал стихать огонь. Подобравшись, схватив погибших и раненых - вырвались назад. А были обречены! Минимальные потери: трое убиты, в том числе командир, два механика-водителя, и пятеро раненых. Валерий опять посмотрел на часы; бой продолжался 20 минут, а казалось, что целую вечность.

После боя, когда вернулись на базу, ребята как один говорили: «Господь сохранил». Через 2 дня была проведена ранее намечавшаяся артподготовка. В лагерь боевиков вошли, не сделав ни единого выстрела из автомата или подствольника. Груды навороченных тел вперемешку с бытовым мусором и ни одного живого бандита. Вот такой случай конкретной помощи небесных покровителей русскому воинству.

И в связи с этой историей вспомнилось другое. Есть в Центральной России мотострелковая часть, где духовной жизни священник вел миссионерскую работу. Ребята - и офицеры и солдаты,- стали молиться, исповедоваться, причащаться, вошли в навык утренние, вечерние молитвы, чтение акафистов. Подразделение полка переводят в Чечню. В одном из тяжелых боев взяли в плен трех полевых командиров. Держали взаперти. Когда офицеры и солдаты вставали на молитву, из-за решетки неслась грязная ругань. Но постепенно, видя дух наших воинов, ругани стало меньше. И однажды чечены просят их крестить, дабы и им сделаться воинами Христовыми. Крещенные, они были выпущены на свободу, двое потом вернулись в часть. Мне неизвестна их дальнейшая судьба...

Юрий ЛИСТОПАД