Конан Дойль Артур .

Затерянный мир. Отравленный пояс. Когда мир вскрикнул (сборник)

Arthur Conan Doyle

«The Lost World. The Poison Belt. When the World Screamed»

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2008, 2011

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2008

Затерянный мир

Я провожу читателей своих
Тропой сюжета, призрачной и зыбкой, -
Юнца, в ком голос мужа еще тих,
Или мужчину с детскою улыбкой.

Предисловие

Настоящим мистер Э. Д. Мэлоун официально заявляет, что все судебные ограничения и обвинения в клевете в настоящий момент профессором Дж. Э. Челленджером безоговорочно отозваны, и профессор, будучи удовлетворенным тем, что никакая критика или комментарии в этой книге не носят оскорбительного характера, гарантировал, что не будет чинить препятствий ее изданию и распространению.

Глава I
Всегда есть возможность совершить подвиг

Мистер Хангертон, отец моей возлюбленной, поистине был самым бестактным человеком на земле. Он напоминал распустившего перья неряшливого попугая, вполне добродушного, впрочем, но полностью сконцентрированного на собственной глуповатой особе. Если что-то и могло заставить меня отказаться от моей Глэдис, то только мысль о таком вот тесте. Я убежден, что в глубине души он искренне верил, что я трижды в неделю приезжал в «Честнатс» исключительно ради удовольствия побыть в его компании, и в особенности послушать его рассуждения по поводу биметаллизма1
Биметаллический стандарт – денежная система, основанная на двух металлах, обычно на золоте и серебре. (Примеч. пер.)

– область, в которой мистер Хангертон считал себя крупным авторитетом.

В тот вечер я битый час выслушивал его монотонную болтовню о символической стоимости серебра, об обесценивании рупии2
…рупии… – Рупия (от санскрит. рупья – чеканенное серебро) – денежная единица Индии и других стран.

И о справедливости обменных курсов.

– Представьте себе, – воскликнул он своим слабым голоском, – что во всем мире одновременно предъявили бы к оплате все долги, настаивая на немедленном их погашении! Что произошло бы в условиях нынешней денежной системы?

Я, разумеется, ответил, что лично я бы при этом разорился, после чего мистер Хангертон вскочил со своего стула, упрекнул меня в обычном легкомыслии, которое делало невозможным для него в моем присутствии обсуждать сколько-нибудь серьезные вопросы, и вылетел из комнаты переодеваться к собранию своей масонской ложи3
…масонской ложи. – См. т. 1 комментарий на с. 391–392. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)

Наконец-то я оказался с Глэдис наедине, и наступил решительный момент, от которого зависела наша судьба! Весь вечер я ощущал себя солдатом, который ждет сигнала к выступлению на безнадежное задание и в душе которого надежда на победу постоянно сменяется страхом поражения.

Какая горделивая, полная достоинства осанка, тонкий профиль на фоне красных штор… До чего же Глэдис была прекрасна! И при этом так далека от меня! Мы были друзьями, просто хорошими друзьями; мне никак не удавалось увести ее за рамки обычной дружбы, которая могла быть у меня с любым из моих коллег-репортеров из «Газетт» – абсолютно искренней, абсолютно сердечной и абсолютно лишенной разделения по половому признаку. Меня возмущает, когда женщина ведет себя по отношению ко мне слишком открыто и свободно. Это не делает чести мужчине4
Меня возмущает, когда женщина ведет себя по отношению ко мне слишком открыто и свободно. Это не делает чести мужчине. – Здесь и далее в этом абзаце Мэлоун высказывает соображения самого А. Конан Дойла – принципиального противника суфражизма и крайних форм женской эмансипации. Дж. Д. Карр приводит слова, сказанные А. Конан Дойлом во время парламентских выборов 1905 года перед избирателями: «Когда мужчина возвращается домой после целого дня работы, я не думаю, что он мечтает встретить у своего очага политика в юбке» (Карр Дж. Д. Жизнь сэра Артура Конан Дойла… – С. 155). (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)

Там, где возникает настоящее влечение, ему должны сопутствовать робость и сомнение – пережитки старых, безнравственных времен, когда любовь и принуждение часто шли рука об руку. Склоненная голова, отведенные в сторону глаза, дрожащий голос, неуверенная походка – вот истинные признаки страсти, а уж никак не твердый взгляд и открытая речь. За свою короткую жизнь я уже успел это усвоить, – или унаследовал на уровне родовой памяти, которую мы называем инстинктом.

Глэдис была воплощением лучших женских качеств. Кто-то мог счесть ее холодной и суровой, но это впечатление было обманчиво. Смуглая кожа с почти восточным бронзовым отливом, волосы цвета воронова крыла, немного пухлые, но изящные губы, большие ясные глаза – в ней присутствовали все приметы страстной натуры. Но я с грустью должен был признать, что до сих пор мне не удавалось раскрыть секрет, как дать всему этому выход. Однако будь что будет, я должен покончить с этой неопределенностью и сегодня вечером открыться Глэдис. Она может отвергнуть меня, но лучше уж быть отвергнутым возлюбленным, чем смириться с ролью брата.

Я был охвачен своими мыслями и уже готов был прервать затянувшееся неловкое молчание, как она взглянула на меня темными глазами и покачала гордой головкой, укоризненно улыбаясь.

– Тэд, я догадываюсь, что вы хотите сделать мне предложение. Мне бы этого не хотелось; пусть все останется как есть, так будет намного лучше.

Я придвинул свой стул немного ближе к ней.

– Но как вы узнали, что я собираюсь сделать вам предложение? – спросил я с неподдельным удивлением.

– Женщины всегда чувствуют это. Уверяю вас, что ни одну женщину в мире такие вещи застать врасплох не могут. Но… О Тэд, наша дружба была такой светлой и радостной! Как жаль будет все испортить! Разве вы не ощущаете, как это замечательно, когда молодая женщина и молодой мужчина, находясь наедине, могут спокойно разговаривать друг с другом, как мы с вами сейчас?

– Право, не знаю, Глэдис. Видите ли, я могу спокойно разговаривать наедине разве что с… с начальником железнодорожной станции. – Не знаю, почему мне пришел на ум этот чиновник, но так уж вышло, и мы с Глэдис рассмеялись. – Это ни в коей мере меня не устраивает. Я хотел бы, чтобы мои руки обнимали вас, чтобы ваша голова прижималась к моей груди… О Глэдис, я хотел бы…

Заметив, что я уже готов воплотить некоторые из моих желаний в жизнь, Глэдис вскочила со стула.

– Вы все испортили, Тэд, – сказала она. – Все так прекрасно и естественно, пока не начинаются такие разговоры! Как жаль! Почему вы не можете держать себя в руках?

– Не я первый все это придумал, – оправдывался я. – Все очень естественно. Это любовь.

– Что ж, если любят двое, это, возможно, и происходит иначе. Я же никогда не испытывала таких чувств.

– Но вы должны их испытать – с вашей красотой, с вашей прекрасной душой! О Глэдис, вы созданы для любви! Вы просто обязаны любить!

– Только нужно дождаться, когда придет это чувство.

– Но почему вы не можете полюбить меня, Глэдис? Дело в моей внешности или в чем-то еще?

Немного смягчившись, она протянула руку и грациозным и снисходительным жестом отвела мою голову назад. Затем с задумчивой улыбкой заглянула мне в глаза.

– Дело не в этом, – наконец произнесла Глэдис. – Вы по своей природе юноша не самоуверенный, поэтому вам я могу спокойно сказать это. Все намного сложнее.

– Мой характер?

Она серьезно кивнула.

– Я исправлю его, скажите только, что я должен для этого сделать! Присядьте и давайте все обсудим. Ладно, не будем обсуждать, только присядьте!

Она посмотрела на меня с удивлением и сомнением, которое было для меня дороже, чем ее полное доверие. Когда излагаешь наш разговор на бумаге, все представляется примитивным и грубым, хотя, возможно, мне это только кажется. Так или иначе, но Глэдис снова села.

– А теперь расскажите мне, что во мне вам не нравится?

– Я люблю другого человека, – сказала она.

Настала моя очередь вскочить со стула.

– Это не конкретный человек, – пояснила она, рассмеявшись выражению моего лица. – Это пока идеал. Я еще не встречала мужчину, которого имею в виду.

– Расскажите мне о нем. Как он выглядит?

– О, он, может быть, очень даже похож на вас.

– Как это мило с вашей стороны! Ладно, что же в нем такого, чего нет во мне? Хотя бы намекните – он трезвенник, вегетарианец, воздухоплаватель, теософ5
…теософ… – Здесь: мистик, наделенный особой, «надчеловеческой» мудростью. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)

Сверхчеловек6
…сверхчеловек … – Одно из центральных понятий философии Фридриха Ницше (1844–1900), сформулированной им в работах «Так говорил Заратустра» (1883–1884), «По ту сторону добра и зла» (1886), «Воля к власти» (1889) и др. Согласно Ф. Ницше, сверхчеловек – это сильная личность, чьи воля, желания и поступки не подчинены «рабской морали» масс. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)

Я обязательно попробую измениться, Глэдис, только подскажите мне, что вам было бы по душе.

Моя необычная сговорчивость рассмешила ее.

– Ну, во-первых, не думаю, что мой идеал мог бы говорить подобным образом, – сказала Глэдис. – Он должен быть более твердым, более решительным мужчиной и не потакать с такой готовностью глупым девичьим капризам. Но прежде всего он должен быть человеком, способным принимать решения, способным действовать, способным бесстрашно смотреть в лицо смерти; человеком, готовым к великим поступкам и необычным событиям. Я смогла бы полюбить даже не самого человека, а завоеванную им славу, потому что отблеск ее падал бы и на меня. Вспомните о Ричарде Бертоне!7
Бёртон, Ричард Фрэнсис (1821–1890) – британский путешественник, писатель, поэт, переводчик, этнограф, лингвист, гипнотизер, фехтовальщик и дипломат. Прославился исследованиями Азии и Африки, а также исключительным знанием различных языков и культур. (Примеч. пер.)

Когда я читаю его биографию, написанную его женой, я так понимаю ее любовь! А леди Стэнли!8
…леди Стэнли … – Супруга английского журналиста и исследователя Африки Генри Мортона Стэнли (1841–1904), в 1871–1872 годах в качестве корреспондента газеты «Нью-Йорк геральд» участвовавшего в поисках пропавшего без вести английского путешественника Д. Ливингстона и отыскавшего его. Кроме того, Г. М. Стэнли открыл исток реки Конго, озеро Эдуард, массив Рувензори, верховье реки Нил и др. Автор книг «Как я нашел Ливингстона», «В дебрях Африки» и др. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)

Вы читали замечательную последнюю главу ее книги о муже? Вот каких мужчин женщины готовы боготворить всей своей душой. Такая любовь не унижает женщину, а еще более возвеличивает ее и приносит ей почитание всего мира как вдохновительнице великих дел.

В своем порыве Глэдис была так прекрасна, что я опять чуть не скомкал наш возвышенный разговор; однако мне удалось взять себя в руки, и я продолжил спор.

– Но все не могут быть Бертонами или Стэнли, – возразил я, – да и к тому же не всем представляется возможность как-то отличиться – у меня, например, такого шанса никогда не было. А если бы был, я не преминул бы им воспользоваться.

– Но такие шансы постоянно находятся вокруг. Это как раз и отличает настоящего мужчину; я хочу сказать, что он ищет их. Его невозможно удержать. Я никогда не встречала такого джентльмена, но, тем не менее, мне кажется, что я его хорошо знаю. Всегда есть возможность совершить подвиг9
Всегда есть возможность совершить подвиг . – В оригинале: «There are heroisms all round us». Вероятный парафраз из «Старухи Изергиль» (1895) М. Горького, где заглавная героиня говорит рассказчику: «А когда человек любит подвиги, он всегда умеет их сделать и найдет, где это можно. В жизни, знаешь ли ты, всегда есть место подвигам. И те, которые не находят их для себя, – те просто лентяи или трусы, или не понимают жизни, потому что, кабы люди понимали жизнь, каждый захотел бы оставить после себя свою тень в ней» (Горький М. Собрание сочинений: В 16 т. – М.: Правда, 1979. – Т. 1: Рассказы 1892–1897. – С. 79). // У А. Конан Дойла эту фразу тоже произносит женщина, и тоже обращаясь к мужчине: «Но такие шансы постоянно находятся вокруг. Это как раз и отличает настоящего мужчину; я хочу сказать, что он ищет их. Его невозможно удержать. Я никогда не встречала такого джентльмена, но, тем не менее, мне кажется, что я его хорошо знаю. Всегда есть возможность совершить подвиг, который просто ждет своего героя. Удел мужчины – совершать героические поступки ‹…›». И чуть далее: «Это должно происходить само собой, потому что вы просто не можете себя сдержать, потому что это у вас в крови, потому что человек внутри вас жаждет проявить себя в героическом поступке». // А между этими двумя монологами – автор словно усиливает аллюзию – Глэдис упоминает Россию, куда занесло воздушный шар некоего героя-француза. \\ Известно, что ранние произведения М. Горького, в том числе и «Старуха Изергиль», в 1900 годах стали чрезвычайно популярными в Старом и Новом Свете: их перевели на все основные европейские языки, и А. Конан Дойл мог вполне быть с ними знаком. К тому же героико-романтическая устремленность раннего М. Горького должна была быть близка неоромантику А. Конан Дойлу. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)

Который просто ждет своего героя. Удел мужчин – совершать героические поступки, а женщин – награждать их за это своей любовью. Вы только вспомните молодого француза, который на прошлой неделе поднялся в воздух на воздушном шаре! Дул штормовой ветер, но поскольку о старте было сообщено заранее, он настоял на этом полете. За двадцать четыре часа его забросило ураганом на полторы тысячи миль, и он упал где-то посреди просторов России. Именно такого мужчину я и имею в виду. Подумайте только о его возлюбленной и о том, как должны завидовать ей другие женщины! Я тоже очень хотела бы, чтобы все дамы завидовали мне, потому что у меня такой муж.

– Ради вас я мог бы сделать то же самое.

– Но вам следовало бы сделать это не просто ради меня. Это должно происходить само собой, потому что вы просто не можете себя сдержать, потому что это у вас в крови, потому что человек внутри вас жаждет проявить себя в героическом поступке. А теперь скажите мне: когда в прошлом месяце вы писали о взрыве на шахте в Уигане10
…в Уигане … – Уиган – город в графстве Ланкашир, крупном угледобывающем районе на западе Англии. (Здесь и далее в некоторых отдельно не оговариваемых случаях использованы содержательные лингвострановедческие комментарии И. М. Владер из издания: Конан Дойл А. Затерянный мир. Книга для чтения на английском языке для студентов II курса пед. ин-тов / Обраб. текста, послесл. и коммент. И. М. Владер. – Л.: Просвещение, 1974.) (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)

Вы могли бы и сами спуститься туда, чтобы помочь этим людям, несмотря на удушливый дым?

– Я и так спускался.

– Вы мне об этом не рассказывали.

– А о чем тут, собственно, было рассказывать?

– Я не знала этого. – Глэдис взглянула на меня с интересом. – Это был смелый поступок.

– Я должен был это сделать. Если хочешь написать хороший репортаж, обязательно нужно побывать на месте события.

– Какой прозаический мотив! От романтики не остается и следа. И все же, чем бы вы ни руководствовались при этом, я рада, что вы спускались в шахту. – Глэдис протянула мне руку с таким достоинством и изяществом, что я не смог удержаться, чтобы не поцеловать ее. – Может быть, я просто глупая женщина с романтическими фантазиями в голове. И все же для меня они очень реальны, это часть меня самой, и поэтому я не могу им противиться. Если я когда-нибудь и выйду замуж, то только за знаменитого человека!

– А почему бы и нет?! – воскликнул я. – Мужчин вдохновляют именно такие женщины, как вы. Только дайте мне шанс, и вы увидите, как я им воспользуюсь! К тому же вы сами сказали, что мужчины должны искать возможность совершить подвиг, а не ждать, пока она им представится. Взять хотя бы Клайва – простой чиновник, а завоевал Индию!11
Генерал Роберт Клайв (1725–1774) – завоеватель Индии и первый британский губернатор Бенгалии. (Примеч. пер.)

Черт побери, мир еще услышит обо мне!

Моя ирландская запальчивость снова рассмешила Глэдис.

– А что? – сказала она. – У вас есть все, что для этого необходимо – молодость, здоровье, сила, образованность, энергия. Я уже жалела, что завела этот разговор, а теперь я рада, очень рада, потому что он пробудил в вас такие мысли!

– А если я смогу…

Ее мягкая рука, словно теплым бархатом, коснулась моих губ.

– Ни слова больше, сэр! Вы должны были явиться на вечернее дежурство в свою редакцию еще полчаса назад; я все не решалась вам об этом напомнить. Может быть, когда-нибудь, когда вы завоюете свое место в мире, мы с вами вернемся к этому разговору.

Так я снова оказался на улице этим туманным ноябрьским вечером; когда я гнался за своим трамваем на Камберуэлл12
…Камберуэлл… – См. т. 1 наст. изд., комментарий на с. 396. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)

Сердце мое горело. Я твердо решил, что должен, не теряя ни единого дня, найти для себя благородное деяние, достойное моей возлюбленной. Но кто, кто в этом необъятном мире мог тогда себе представить, какую невероятную форму суждено будет принять этому деянию и какие необычные шаги приведут меня к этому?

В конце концов, читателю может показаться, что первая глава не имеет никакого отношения к моему повествованию; тем не менее, без нее никакого повествования не было бы вообще, потому что только тогда, когда человек выходит навстречу миру с мыслью о том, что всегда есть возможность совершить подвиг, и с горячим желанием в сердце найти свой путь, только тогда он без сожаления меняет устоявшуюся жизнь, как это сделал я, и бросается на поиски неизведанной страны, призрачной и мистической, где его ждут великие приключения и великие награды.

Вы можете представить себе, как я, ничем не примечательный сотрудник «Дейли газетт», страдал у себя в конторе, обуреваемый страстным желанием прямо сейчас, если это возможно, совершить подвиг, достойный моей Глэдис! Что руководило ею, когда она предлагала мне рискнуть своей жизнью ради ее славы? Бессердечие? Или, может быть, эгоизм? Такая мысль могла прийти в голову человеку зрелому, но никак не пылкому двадцатитрехлетнему юноше, горящему в пламени первой любви.

Глава II
Попытайте счастья с профессором Челленджером

Мне всегда нравился Мак-Ардл, наш редактор отдела новостей – ворчливый, сгорбленный рыжеволосый старичок; надеюсь, что и я был ему симпатичен. Разумеется, настоящим начальником был Бомон; но он обитал в разреженной атмосфере каких-то заоблачных олимпийских высот, откуда невозможно разглядеть события, менее значительные, чем международный кризис или раскол в кабинете министров. Иногда мы видели, как он одиноко и величаво шествовал в святая святых – к себе в кабинет; взгляд его был туманен, а мысли витали где-то над Балканами или Персидским заливом. Для нас он был кем-то неземным, тогда как Мак-Ардл был его первым заместителем, с которым и приходилось иметь дело нам. Когда я вошел в комнату, старик кивнул мне и сдвинул очки вверх, на лысину.

– Итак, мистер Мэлоун, судя по тому, что я слышал, дела у вас идут в гору, – приветливо произнес он с шотландским акцентом.

Я поблагодарил его.

– Репортаж о взрыве на угольных шахтах был просто великолепен. Как и о пожаре в Саутуорке13
Саутуорк – административный район в Южном Лондоне. (Примеч. пер.)

В ваших описаниях чувствуется настоящая хватка. Так зачем я вам понадобился?

– Я хотел попросить вас об одолжении.

Глаза его испуганно забегали, избегая встречи с моими.

– Хм, что вы имеете в виду?

– Как вы думаете, сэр, не могли бы вы послать меня от нашей газеты с каким-нибудь заданием или особым поручением? Я бы приложил все свои силы, чтобы успешно справиться с ним и привезти вам хороший материал.

– О какого рода задании вы говорите, мистер Мэлоун?

– О чем-то таком, сэр, что связано с приключениями и опасностью. Я действительно готов сделать все, что от меня зависит. Чем сложнее задание, тем больше оно меня устроит.

– Похоже, вам просто не терпится расстаться с собственной жизнью.

– Точнее, найти ей достойное применение, сэр.

– Дорогой мой мистер Мэлоун, все это очень… очень возвышенно. Но боюсь, что времена такого рода заданий уже миновали. Расходы на «особое поручение», как вы изволили выразиться, едва ли окупятся его результатами. И, разумеется, с таким делом может справиться только человек опытный, с именем, который пользуется доверием общественности. Крупные белые пятна на карте уже давно освоены, и места для романтики на земле не осталось. Впрочем… погодите-ка! – вдруг добавил он, и по лицу его скользнула улыбка. – Упоминание о белых пятнах на карте навело меня на мысль. Как насчет того, чтобы разоблачить одного мошенника – современного Мюнхгаузена – и сделать из него посмешище? Вы могли бы публично уличить его во лжи, поскольку он того заслуживает! Эх, вот было бы здорово! Как вам такое предложение?

– Куда угодно, за чем угодно – я готов на все.

Мак-Ардл на несколько минут задумался.

– Я вот только не знаю, сможете ли вы установить контакт или, по крайней мере, хотя бы переговорить с этим человеком, – наконец сказал он. – Хотя, похоже, у вас есть своего рода талант налаживать отношения с людьми – думаю, тут дело во взаимопонимании, в каком-то животном магнетизме14
…животном магнетизме … – Согласно некоторым научным, но большей частью околонаучным представлениям XIX века, особая жизненная сила, вызывающая в человеке способность воздействовать на людей гипнотически или телепатически. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)

Жизненной силе юности или еще в чем-то в этом роде. Я и сам ощущаю это на себе.

– Вы очень добры ко мне, сэр.

– Тогда почему бы вам не попытать счастья с профессором Челленджером из Энмор-парка?

Должен сказать, что это несколько ошеломило меня.

– С Челленджером?! – воскликнул я. – С профессором Челленджером, знаменитым зоологом? С тем самым, который проломил голову Бланделу из «Телеграф»15
…из «Телеграф»… – «Дейли телеграф» – см. т. 1 наст. изд. комментарий на с. 393. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)

Редактор отдела новостей мрачно улыбнулся.

– Так вы отказываетесь? Разве не вы только что говорили, что вас манят приключения?

– Но только в интересах дела, сэр, – ответил я.

– Вот именно. Не думаю, что Челленджер всегда такой вспыльчивый. Мне кажется, что Бландел обратился к нему в неподходящий момент либо, возможно, неподобающим образом. Может быть, вам повезет и вы проявите больше такта при общении с профессором. Я уверен, что здесь определенно есть то, что вы ищете, а «Газетт» охотно напечатает такой материал.

– На самом деле я почти ничего не знаю о Челленджере, – сказал я. – Я запомнил его имя только в связи с судебным разбирательством по поводу инцидента с Бланделом.

– У меня есть кое-какие наброски, мистер Мэлоун, которые могут вам помочь. Я уже некоторое время слежу за профессором. – Мак-Ардл вынул из ящика стола лист бумаги. – Вот собранные мной общие сведения о нем. Я приведу вам вкратце только самое главное.

«Челленджер, Джордж Эдвард. Родился в Ларгсе, Шотландия, в 1863 году. Окончил школу в Ларгсе, затем Эдинбургский университет. В 1892 году – ассистент Британского музея. В 1893 году – помощник хранителя отдела сравнительной антропологии16
…антропологии … – Антропология (от греч. ?nthr?pos – человек и logos – слово, понятие, учение) – учение о происхождении и эволюции человека. Как самостоятельная наука сформировалась в середине XIX века. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)

В том же году ушел с этой должности в результате желчных перепалок с руководством. Удостоен медали Крейстона за научные труды в области зоологии. Является членом ряда зарубежных научных обществ – тут идет целый абзац мелким шрифтом: Бельгийское научное общество, Американская академия наук в Ла-Плате17
…в Ла-Плате… – Ла-Плата – город в Аргентине, административный центр провинции Буэнос-Айрес. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)

И так далее, и тому подобное. Экс-президент Общества палеонтологов18
…Британской ассоциации … – То есть Британской ассоциации по распространению научных знаний. Основана в 1831 году, проводит ежегодные форумы ученых с докладами о последних научных достижениях. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)

Секция „Эйч“ Британской ассоциации19
…палеонтологов … – Палеонтология (от греч. palaiуs – древний, ontos – существо – и logos – слово, понятие, учение) – наука о вымерших, сохранившихся лишь в виде ископаемых остатков, растениях и животных. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)

… и тому подобное. Публикации: „Некоторые наблюдения относительно строения черепа у калмыков“, „Заметки об эволюции позвоночных“ и многочисленные статьи, включая „Основополагающую ошибку Вейсмана20
…ошибку Вейсмана … – Согласно теории немецкого биолога-неодарвиниста Августа Вейсмана (1834–1914), передача наследственных признаков происходит благодаря особым носителям генетической информации, заключенным в зародышевой плазме. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)

“, вызвавшую ожесточенную дискуссию на Зоологическом конгрессе в Вене. Увлечения: пешеходные прогулки, альпинизм. Адрес: Энмор-парк, Кенсингтон, Западный Лондон21
Адрес: Энмор-парк, Кенсингтон, Западный Лондон. – Английские адреса часто не содержат ни названия улицы, ни номера дома. Вместо этого указывается название дома (здесь: Энмор-парк), района (здесь: Кенсингтон) и части города (здесь: Западный Лондон). (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)

Вот, возьмите пока это, больше у меня ничего для вас сегодня нет.

Я положил листок в карман.

– Еще минутку, сэр, – торопливо выпалил я, когда понял, что вижу перед собой уже не красное лицо Мак-Ардла, а его розовую лысину. – Я так и не понял, почему я должен взять интервью у этого джентльмена. Что он такого сделал?

Перед моими глазами снова появилось красное лицо редактора.

– Два года назад Челленджер в одиночку отправился в экспедицию в Южную Америку. Вернулся в прошлом году. Он, без сомнения, был в Южной Америке, но отказывается говорить, где именно. Профессор начал рассказывать о своих приключениях очень туманно, а когда кто-то стал придираться к деталям, вообще закрылся, как устрица. Либо с этим человеком действительно произошло нечто поразительное, либо он бьет все рекорды вранья, что является гораздо более вероятным. У Челленджера есть несколько испорченных фотографий, о которых говорят, что это подделка. Он настолько вспыльчив, что сразу же набрасывается на тех, кто начинает задавать ему вопросы, а репортеров просто спускает с лестницы. С моей точки зрения, на почве увлечения наукой он одержим тягой к убийству и манией величия. Как раз такой человек, какой вам нужен, мистер Мэлоун. А теперь – вперед, и посмотрим, что вам удастся из него выжать. Вы уже достаточно взрослый мальчик, чтобы постоять за себя. В любом случае вы находитесь под защитой «Закона об ответственности работодателей».

Его ухмыляющаяся красная физиономия снова превратилась в розовый овал лысины, окаймленной рыжеватым пушком волос. Разговор наш на этом был завершен.

Выйдя из редакции, я направился к клубу «Савидж»22
Лондонский клуб актеров, художников, эстрадных артистов и т. п.; основан в 1857 году. (Примеч. пер.)

Но вместо того чтобы зайти туда, оперся на парапет на террасе Адельфи23
Садельфи… – Эстрадный театр в Лондоне. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)

И принялся задумчиво смотреть на неторопливые темные воды реки. На свежем воздухе мне всегда думалось лучше. Я вынул листок с перечнем достижений профессора Челленджера и перечитал его при свете электрического фонаря. После этого во мне проснулось то, что я мог бы назвать не иначе как вдохновением. Как газетчик, исходя из услышанного, я понимал, что у меня нет шансов наладить контакт с этим вздорным профессором. Но судебные разбирательства, дважды упоминавшиеся в его краткой биографии, могли означать только одно – Челленджер был фанатично предан науке. Так может быть это и есть уязвимое место, благодаря которому я смогу к нему подобраться? Как бы то ни было, я должен был попробовать.

Глава XVI. НА УЛИЦУ! НА УЛИЦУ! Я считаю своим долгом выразить глубокую признательность всем нашим друзьям с Амазонки, которые так радушно нас приняли и проявили к нам столько внимания. Особую благодарность заслуживает сеньор Пеналоса и другие должностные лица бразильского правительства, чья помощь обеспечила нам возвращение домой, а также сеньор Перейра из города Пары, предусмотрительно заготовивший для нас все необходимое по части одежды, так что теперь нам не стыдно будет появиться в цивилизованном мире. К сожалению, мы плохо отплатили нашим благодетелям за их гостеприимство. Но что же делать! Пользуюсь случаем заверить тех, кто вздумает отправиться по нашим следам в Страну Мепл-Уайта, что это будет только потеря времени и денег. В своих рассказах мы изменили все названия, и, как бы вы ни изучали отчеты экспедиции, все равно вам не удастся даже близко подойти к тем местам. Мы думали, что повышенный интерес к нам в Южной Америке носит чисто местный характер, но кто мог предположить, какую сенсацию произведут в Европе первые неясные слухи о наших приключениях! Оказывается, нами интересовался не только ученый мир, но и широкая публика, хотя мы узнали об этом сравнительно поздно. Когда "Иберия. была уже в пятидесяти милях от Саутгемптона, беспроволочный телеграф начал передавать нам депешу за депешей от разных газет и агентств, которые предлагали колоссальные гонорары хотя бы за самое краткое сообщение о результатах экспедиции. Однако долг обязывал нас прежде всего отчитаться перед Зоологическим институтом, поручившим нам произвести расследование, и, посовещавшись между собой, мы отказались давать какие-либо сведения в печать. Саутгемптон кишел репортерами, но они ничего не добились от нас, и поэтому легко себе представить, с каким интересом публика ждала заседания, назначенного на вечер 7 ноября. Зал Зоологического института - тот самый, где создали комиссию расследования, - был признан недостаточно вместительным, и заседание пришлось перенести в Куинс-Холл на Риджент-стрит. Теперь уже никто не сомневается, что если б даже устроители сняли Альберт-Холл, то он тоже не вместил бы всех желающих. Знаменательное заседание было назначено на второй вечер после нашего приезда в Лондон. Предполагалось, что первый день уйдет у нас на личные дела. О своих я пока умалчиваю. Пройдет время, и, может быть, мне будет легче думать и даже говорить обо всем этом. В начале своего повествования я раскрыл читателю, какие силы побудили меня к действию. Теперь, пожалуй, следует показать, чем все это кончилось. Но ведь наступит же время, когда я скажу себе, что жалеть не о чем. Те силы толкнули меня на этот путь, и по их воле я узнал цену настоящим приключениям. А теперь перейду к последнему событию, завершившему нашу эпопею. Когда я ломал себе голову, как бы получше описать его, взгляд мой упал на номер "Дейли-газетт" от 8 ноября, в котором был помещен подробнейший отчет о заседании в Зоологическом институте, написанный моим другом и коллегой - Макдона. Приведу его здесь полностью, начиная с заголовка, - ведь все равно лучше ничего не придумаешь. Наша "Дейли", гордая тем, что в экспедиции принимал участие ее собственный корреспондент, уделила особенно много места событиям в Зоологическом институте, но другие крупные газеты тоже не оставили их без внимания. Итак, предоставляю слово моему другу Макдона: НОВЫЙ МИР МНОГОЛЮДНОЕ СОБРАНИЕ В КУИНС-ХОЛЛЕ БУРНЫЕ СЦЕНЫ В ЗАЛЕ НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ ЧТО ЭТО БЫЛО? НОЧНАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ НА РИДЖЕНТ-СТРИТ (От нашего специального корреспондента) "Долгожданное заседание Зоологического института, на котором был заслушан отчет комиссии, посланной год назад в Южную Америку проверить сведения, сообщенные профессором Челленджером, о наличии форм доисторической жизни на этом материке, состоялось вчера в Куинс-Холле, и мы смело можем сказать: этот день войдет в историю науки, ибо события его носили столь необычайный и сенсационный характер, что вряд ли они когда-либо изгладятся из памяти присутствующих. (О мой собрат по перу, Макдона! Какая чудовищно длинная вступительная фраза!) Официально пригласительные билеты распространялись только среди членов института и близких к ним лиц, но, как известно, последнее понятие весьма растяжимо, и поэтому большой зал Куинс-Холл был набит битком задолго до начала заседания, назначенного на восемь часов. Однако широкая публика, без всяких на то оснований считающая себя обиженной, штурмом взяла двери зала после продолжительной схватки с полицией, во время которой пострадало несколько человек, в том числе инспектор Скобл, получивший перелом ноги. Включая этих бунтовщиков, заполнивших не только все проходы, но и места, отведенные для представителей печати, прибытия путешественников ожидало, по приблизительному подсчету, не менее пяти тысяч человек. Когда они наконец появились, их провели на эстраду, где к тому времени собрались крупнейшие ученые не только Англии, но и Франции, и Германии. Швеция также была представлена в лице знаменитого зоолога, профессора Упсальского университета господина Сер-гиуса. Появление четырех героев дня было встречено овацией: весь зал поднялся, как один человек, и приветствовал их криками и аплодисментами. Впрочем, внимательный наблюдатель мог уловить некую диссонирующую нотку в этой буре восторга и сделать отсюда вывод, что собрание будет протекать не совсем мирно. Но того, что произошло в действительности, никто из присутствующих предугадать не мог. Описывать здесь внешность наших четырех путешественников нет никакой нужды, поскольку их фотографии помещены во всех газетах. Тяжелые испытания, которые, как говорят, им пришлось перенести, мало отразились на них, хотя они покидали наши берега совсем не такими загорелыми. Борода профессора Челленджера стала, пожалуй, еще пышнее, черты лица профессора Саммерли немного суше, лорд Джон Рокстон чуть похудел, но, в общем, состояние их здоровья ие оставляет желать ничего лучшего. Что же касается представителя нашей газеты, известного спортсмена и игрока в регби международного класса Э. Д. Мелоуна, то он в полной форме, и его честная, но не блещущая красотой физиономия так и сияет благодушной улыбкой. (Ладно, Мак, только попадись мне!) Когда тишина была восстановлена и все расселись по местам, председательствующий, герцог Дархемский, обратился к собранию с речью. Герцог сразу же заявил, что, поскольку аудитории предстоит встреча с самими путешественниками, он не намерен задерживать ее внимание и предвосхищать доклад профессора Саммерли, председателя комиссии расследования, труды которой, судя по имеющимся сведениям, увенчались блестящим успехом. (Аплодисменты.) По-видимому, век романтики не миновал, и пылкая фантазия поэта все еще может опираться на твердую основу науки. "В заключение, - сказал герцог, - мне остается лишь выразить свою радость - и в этом меня, несомненно, поддержат все присутствующие, - что джентльмены вернулись здравы и невредимы из своего трудного и опасного путешествия, ибо с гибелью этой экспедиции наука понесла бы почти невознаградимые потери." (Шумные аплодисменты, к которым присоединяется и профессор Челленджер.) Появление на кафедре профессора Саммерли снова вызвало бурю восторга, и речь его то и дело прерывалась рукоплесканиями. Мы не будем приводить ее дословно, так как подробный отчет о работах экспедиции, принадлежащий перу нашего корреспондента, будет выпущен "Дейли-газетт" специальной брошюрой. Поэтому ограничимся лишь кратким изложением доклада профессора Саммерли. Напомнив собранию, каким образом возникла мысль о посылке экспедиции, оратор воздал должное профессору Челленджеру и принес ему свои извинения за былое недоверие к его словам, теперь полностью подтвержденным. Затем он набросал в общих чертах маршрут путешествия, тщательно избегая каких-либо указаний, которые могли бы послужить справкой о географическом положении этого необычайного плато; описал в немногих словах переход от берегов Амазонки к горному кряжу и буквально потряс слушателей рассказом о многократных попытках экспедиции подняться на плато, обошедшихся им в конце концов ценой жизни двух преданных проводников-метисов. (Этим неожиданным толкованием событий мы были обязаны Саммерли, который хотел избежать некоторых щекотливых вопросов.) Поднявшись со своими слушателями на вершину горного кряжа и заставив их почувствовать, что значил для четырех путешественников обвал моста - единственной их связи с внешним миром, профессор приступил к описанию ужасов и прелестей этой необычайной страны. О своих приключениях он говорил мало, но старался всячески подчеркнуть, какой богатейший вклад в науку сделала экспедиция, ведя наблюдения над представителями животного и растительного царств плато. Мир насекомых там особенно богат жесткокрылыми и чешуйчатокрылыми, и в течение нескольких недель экспедиции удалось определить сорок шесть видов первого семейства и девяносто четыре - второго. Но, как и следовало ожидать, публика интересовалась главным образом крупными животными, в особенности теми, которые считаются давно вымершими. Профессор дал длинный перечень таких доисторических чудовищ, уверив своих слушателей, что этот список может быть значительно пополнен после тщательного изучения плато. Ему и его спутникам удалось видеть собственными глазами, правда, большей частью издали, по крайней мере с десяток животных, до сих пор неизвестных науке. Со временем они, безусловно, будут должным образом изучены и классифицированы. В виде примера профессор привел темно-пурпурную змею длиной в пятьдесят один фут, некое белое существо, по всей вероятности, млекопитающее, которое излучает в темноте фосфорический свет, и огромную черную бабочку, укусы этой бабочки, по словам индейцев, ядовиты. Помимо совершенно новых видов живых существ, плато изобилует известными науке доисторическими животными; некоторых из них следует отнести к раннему юрскому периоду. Тут был назван исполинский стегозавр, попавшийся однажды мистеру Мелоуну у водопоя на озере. Такой же точно зверь был зарисован в альбоме американского художника, проникшего в этот неведомый мир еще до экспедиции. Профессор Саммерли описал также игуанодона и птеродактиля - первых двух чудовищ, встретившихся им на плато, и привел слушателей в содрогание, рассказав о самых страшных хищниках, населявших этот мир, - о динозаврах, которые не раз преследовали то одного, то другого члена экспедиции. Далее профессор подробно говорил об огромной свирепой птице фороракосе и об исполинских лосях, все еще встречающихся на плоскогорьях той страны. Но восторг аудитории достиг высшего предела, когда профессор поведал ей тайны центрального озера. Слушая спокойную речь этого трезвого ученого, хотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это не сон, что ты наяву слышишь о трехглазых рыбообразных ящерах и гигантских водяных змеях, обитающих в этих загадочных глубинах. Далее он перешел к описанию туземцев и племени человекообразных обезьян, которые, по-видимому, представляют собой результат эволюции яванского питекантропа, а следовательно, более, чем любой другой вид животного мира, приближаются к гипотетическому существу, известному как недостающее звено между обезьяной и человеком." Наконец, профессор развеселил аудиторию, описав остроумный, но чрезвычайно опасный воздухоплавательный аппарат - изобретение профессора Челленджера, и в заключение своего необычайно интересного доклада рассказал, каким образом экспедиции удалось вернуться в цивилизованный мир. Предполагалось, что на этом заседание и закончится и что предложенная профессором Сергиусом резолюция с выражением благодарности членам комиссии расследования будет должным образом проголосована и принята. Однако дальнейшие события развивались отнюдь не гладко. С самого начала заседания враждебно настроенная часть публики то и дело напоминала о себе, а как только профессор Саммерли кончил доклад, доктор Джеймс Иллингворт из Эдинбурга поднялся с места и обратился к председателю с вопросом: не следует ли до голосования резолюции обсудить поправку к ней? Председатель. Да, сэр, если таковая имеется. Доктор Иллингворт. Поправка у меня есть, ваша светлость. Председатель. В таком случае огласите ее. Профессор Саммерли (вскакивая с места). Ваша светлость, разрешите довести до всеобщего сведения, что этот человек - мой личный враг еще с тех пор, как мы с ним вели полемику на страницах журнала "Научное обозрение." Председатель. Вопросы личного порядка нас не касаются. Продолжайте, доктор Иллингворт. Друзья наших путешественников подняли такой шум, что доктора Иллингворта временами почти не было слышно. Кое-кто даже пытался стащить его с кафедры. Но, обладая недюжинной силой и мощным голосом, доктор Иллингворт преодолел все препятствия и довел свою речь до конца. С той минуты, как он поднялся с места, всем стало ясно, что у него много сторонников в зале, правда, составляющих меньшинство аудитории. Значительная же часть публики была настроена выжидательно и пока что сохраняла нейтралитет. Для начала профессор Иллингворт заверил профессора Челленджера и профессора Саммерли в своем глубочайшем уважении к их научной деятельности, но далее с прискорбием отметил, что его поправку к резолюции почему-то объясняют какими-то личными мотивами, тогда как на самом деле им руководит исключительно стремление к истине. В сущности, он занимает сейчас ту же позицию, какую занимал на прошлом заседании профессор Саммерли. Профессор Челленджер выдвинул тогда ряд тезисов, которые были взяты под сомнение его коллегой. Теперь этот самый коллега выступает с точно такими же утверждениями и рассчитывает, что их никто не будет оспаривать. Логично ли это? (Крики: "Да!., "Нет!." В ложе, отведенной представителям печати, слышно, как профессор Челленджер просит у председателя разрешения выставить доктора Иллингворта за дверь.) Год назад один человек утверждал весьма странные вещи. Теперь то же самое, и, пожалуй, в еще большей степени, делают четыре человека. Но разве это может служить решающим фактором там, где речь идет чуть ли не о перевороте в науке? У всех на памяти случай, когда путешественники возвращались из далеких, никому не ведомых краев и распространяли всякие небылицы, которым слишком охотно верили. Неужели лондонский Зоологический институт хочет оказаться в положении легковера? Члены комиссии расследования - весьма достойные люди, этого никто не станет отрицать. Но человеческая натура чрезвычайно сложна. Желание выдвинуться может совратить с пути истинного любого профессора. Все мы, словно бабочки, летим на огонек славы. Охотники за крупной дичью не прочь погрешить против истины в пику своим соперникам, а журналисты так падки на всяческие сенсации, что сплошь и рядом призывают на помощь фактам свое богатое воображение. У каждого из членов комиссии могли оказаться свои мотивы, руководствуясь которыми они раздули результаты экспедиции. ("Позор! Стыдитесь!.) Он никого не желает оскорблять ("Однако оскорбляет!. Шум в зале.), ...но доказательства, представленные в подтверждение всех этих чудес, носят чрезвычайно легковесный характер. К чему они сводятся? К нескольким фотографическим снимкам. Но в наше время искусство фальсификации достигло такого высокого уровня, что на одни фотографии полагаться нельзя. Чем же еще стараются нас убедить? Рассказом о поспешном бегстве и о спуске по канату, что якобы помешало членам экспедиции захватить с собой более крупные образцы фауны этой чудесной страны? Остроумно, но не очень убедительно. Было сказано, что у лорда Джона Рокстона имеется череп фороракоса. Но где он? Любопытно было бы взглянуть на него. Лорд Джон Рокстон. Этот человек, кажется, обвиняет меня во лжи? (Шум в зале.) Председатель. Тише! Тише! Доктор Иллингворт, будьте добры сформулировать свою поправку. Доктор Иллингворт. Я подчиняюсь, хотя мне хотелось бы сказать еще кое-что. Итак, мое предложение сводится к следующему: поблагодарить профессора Саммерли за его интересный доклад, но сообщенные им факты считать недоказанными и поручить проверку их другой, более авторитетной комиссии. Трудно описать, какое смятение вызвали в зале эти слова. Большинство присутствующих, возмущенное таким поклепом на нащих путешественников, требовало: "Долой поправку!., "Не голосуйте ее!., "Вон его отсюда!. В то же время недовольные, а их было немало, поддерживали доктора Иллингворта и оглушительно кричали: "Это нечестно!. "Председатель! Призовите к порядку!. На задних скамьях, где сидели студенты-медики, началась потасовка, были пущены в ход кулаки. Всеобщую свалку предотвратило только присутствие дам среди публики. И вдруг крики смолкли, в зале наступила полная тишина. На эстраде стоял профессор Челленджер. Внешность и манеры этого человека производят настолько внушительное впечатление, что стоило только ему поднять руку, как все уселись по местам и приготовились слушать его. - Многие из присутствующих, вероятно, помнят, - начал профессор Челленджер, - что подобные непристойные сцены разыгрались и на первом нашем заседании. В тот раз главным моим обидчиком был профессор Саммерли, и, хотя теперь он исправился и покаялся в грехах, все же этот инцидент не может быть предан забвению. Сегодня мне пришлось услышать еще более оскорбительные выпады со стороны лица, только что покинувшего эстраду. Я с величайшим трудом заставляю себя снизойти до интеллектуального уровня данного лица, но это нужно сделать, дабы устранить сомнения, которые, может быть, еще сохранились у некоторых из здесь присутствующих. (Смех, шум, крики из задних рядов.) Профессор Саммерли выступал здесь как глава комиссии расследования, но вряд ли нужно напоминать вам, что подлинным вдохновителем всего дела являюсь я и что наша поездка увенчалась успехом главным образом благодаря мне. Я довел этих троих джентльменов до нужного места и, как вы уже слышали, убедил их в правильности моих утверждений. Мы не рассчитывали, что наши совместные выводы будут оспариваться с тем же невежеством и упорством. Но, наученный горьким опытом, я вооружился на сей раз кое-какими доказательствами, которые смогут убедить всякого здравомыслящего человека. Профессор Саммерли уже говорил здесь, что наши фотокамеры побывали в лапах человеко-обезьян, разгромивших весь наш лагерь, и что большинство негативов погибло. (Шум, смешки, с задних скамей кто-то кричит: "Расскажите это вашей бабушке!") Кстати, о человекообезьянах. Не могу не отметить, что звуки, которые доходят сейчас до моего слуха, весьма живо напоминают мне наши встречи с этими любопытными существами. (Смех.) Несмотря на то, что многие ценные негативы были уничтожены, все же некоторое количество фотографии у нас осталось и по ним вполне можно судить об условиях жизни на плато. Есть ли у кого-нибудь из присутствующих сомнения в их подлинности? (Чей-то голос: "Да!. Общее волнение, заканчивающееся тем, что нескольких человек выводят из зала.) Негативы предложены вниманию экспертов. Какие же еще доказательства может представить комиссия? Ей пришлось бежать с плато, и поэтому она не могла обременять себя каким бы то ни было грузом, но профессору Саммерли удалось спасти свою коллекцию бабочек и жуков, а в ней имеется много новых разновидностей. Разве этого недостаточно? (Несколько голосов: "Нет! Нет!") Кто сказал "нет"? Доктор Иллингворт (поднимаясь с места). Мы считаем, что коллекцию можно было собрать где угодно, а не обязательно на вашем доисторическом плато. (Аплодисменты.) Профессор Челленджер. Без сомнения, сэр, слово такого крупного ученого, как вы, для нас закон. Однако оставим фотографии и энтомологическую коллекцию и перейдем к вопросам, которые никогда и никем не освещались. У нас, например, имеются совершенно точные сведения о птеродактилях. Образ жизни этих животных... (Крики: "Вздор!" Шум в зале.) Я говорю, образ жизни этих животных станет вам теперь совершенно ясен. В моем портфеле лежит рисунок, сделанный с натуры, на основании которого... Доктор Иллингворт. Рисунки нас ни в чем не убедят! Профессор Челленджер. Вы хотели бы видеть самую натуру? Доктор Иллингворт. Несомненно! Профессор Челленджер. И тогда вы поверите мне? Доктор Иллингворт (со смехом). Тогда? Ну еще бы! И тут мы подошли к самому волнующему и драматическому эпизоду вечера - эпизоду, эффект которого навсегда останется непревзойденным. Профессор Челленджер поднял руку, наш коллега мистер Э. Д. Мелоун тотчас же встал с места и направился в глубь эстрады. Минуту спустя он снова появился в сопровождении негра гигантского роста; они несли вдвоем большой квадратный ящик, по-видимому, очень тяжелый. Ящик был поставлен у ног профессора. Публика замерла, с напряжением следя за происходящим. Профессор Челленджер снял выдвижную крышку с ящика, заглянул внутрь и, прищелкнув несколько раз пальцами, сказал умильным голосом (в журналистской ложе были прекрасно слышны его слова): "Ну, выходи, малыш, выходи!. Послышалась какая-то возня, царапанье, и тут же вслед за этим невообразимо страшное, омерзительное существо вылезло из ящика и уселось на его краю. Даже неожиданное падение герцога Дархемского в оркестровую яму не отвлекло внимания пораженной ужасом публики. Хищная голова этого чудовища с маленькими, пылающими, словно угли, глазами невольно заставила вспомнить страшных химер, которые могли зародиться только в воображении средневековых художников. Его полуоткрытый длинный клюв был усажен двумя рядами острых зубов. Вздернутые плечи прятались в складках какой-то грязно-серой шали. Словом, это был тот самый дьявол, которым нас пугали в детстве. Публика пришла в смятение - кто-то вскрикнул, в переднем ряду две дамы упали в обморок, ученые на эстраде проявили явное стремление последовать за председателем в оркестр. Казалось, еще секунда, и общая паника охватит зал. Профессор Челленджер поднял руку над головой, стараясь успокоить публику, но это движение испугало сидевшее рядом с ним чудовище. Оно расправило серую шаль, которая оказалась не чем иным, как парой перепончатых крыльев. Профессор ухватил его за ноги, но удержать не смог. Чудовище взвилось с ящика и медленно закружило по залу, с сухим шорохом взмахивая десятифутовыми крыльями и распространяя вокруг себя ужасающее зловоние. Вопли публики на галерее, до смерти перепуганной близостью этих горящих глаз и огромного клюва, привели его в полное смятение. Оно все быстрее и быстрее металось по залу, натыкаясь на стены и люстры, и, видимо, совсем обезумело от страха. "Окно! Ради всего святого, закройте окно!.- кричал профессор, приплясывая от ужаса и ломая руки. Увы, он спохватился слишком поздно. Чудовище, бившееся о стены, словно огромная бабочка о колпак лампы, поравнялось с окном, протиснуло в него свое уродливое тело... и только мы его и видели. Профессор закрыл лицо руками и упал в кресло, а зал облегченно охнул, как один человек, убедившись, что опасность миновала. И тут... Но разве можно описать, что происходило в зале, когда восторг сторонников и смятение недавних противников Челленджера слились воедино и мощная волна ликования прокатилась от задних рядов к оркестровой яме, захлестнула эстраду и подняла наших героев на своем гребне! (Молодец, Мак!) Если до сих пор аудитория была несправедлива к четырем отважным путешественникам, то теперь она постаралась искупить свою вину. Все вскочили с мест. Все двинулись к эстраде, крича, размахивая руками. Героев окружили плотным кольцом. "Качать их! Качать!. - раздались сотни голосов. И вот четверо путешественников взлетели над толпой. Все их попытки высвободиться были тщетны! Да они при всем желании не могли бы опуститься наземь, так как люди стояли на эстраде сплошной стеной. "На улицу! На улицу!. - кричали кругом. Толпа пришла в движение, и людской поток медленно двинулся к дверям, унося с собой четырех героев. На улице началось нечто невообразимое. Там собралось не менее ста тысяч человек. Люди стояли плечом к плечу от Ленгем-отеля до Оксфорд-сквер. Как только яркий свет фонарей у подъезда озарил четырех героев, плывущих над головами толпы, воздух дрогнул от приветственных криков. "Процессией по Риджент-стрит!. - дружно требовали все. Запрудив улицу, шеренги двинулись вперед, по Риджент-стрит, на Пэл-Мэл, Сент-Джеймс-стрит и Пикадилли. Движение в центре Лондона приостановилось. Между демонстрантами, с одной стороны, полицией и шоферами - с другой, произошел ряд столкновений. Наконец уже после полуночи толпа отпустила четырех путешественников, доставив их в Олбени, к дверям квартиры лорда Джона Рокстона, спела им на прощание "Наши славные ребята. и завершила программу гимном. Так закончился этот вечер - один из самых замечательных вечеров, которые знал Лондон за многие годы." Так писал мой друг Макдона, и, несмотря на цветистость его слога, ход событий изложен в этом отчете довольно точно. Что же касается самой большой сенсации, то она поразила своей неожиданностью только публику, но не нас, участников экспедиции. Читатель, разумеется, не забыл моей встречи с лордом Джоном Рокстоном, когда он, напялив на себя нечто вроде кринолина, отправился добывать.цыпленочка. для профессора Челленджера. Вспомните также намеки на те хлопоты, которые причинял нам багаж Челленджера при спуске с плато. Если бы я вздумал продолжить свой рассказ, то в нем было бы отведено немало места описанию возни с нашим не совсем аппетитным спутником, которого приходилось ублажать тухлой рыбой. Я умолчал о нем, ибо профессор Челленджер опасался, как бы слухи об этом неопровержимом аргументе не просочились в публику раньше той минуты, когда он воспользуется им, чтобы повергнуть в прах своих врагов. Несколько слов о судьбе лондонского птеродактиля. Ничего определенного тут установить не удалось. Две перепуганные женщины утверждают, будто бы видели его на крыше Куинс-Холла, где он восседал несколько часов подряд, подобно какой-то чудовищной статуе. На следующий день в вечерних газетах появилась короткая заметка следующего содержания: гвардеец Майлз, стоявший на часах у Мальборо-Хауса, покинул свой пост и был за это предан военному суду. На суде Майлз показал, что во время ночного дежурства он случайно посмотрел вверх и увидел черта, заслонившего от него луну, после чего бросил винтовку и пустился наутек по Пэл-Мэл. Показания подсудимого не были приняты во внимание, а между тем они могут находиться в прямой связи с интересующим нас вопросом. Добавлю еще одно свидетельство, почерпнутое мной из судового журнала парохода американо-голландской линии "Фрисланд." Там записано, что в девять часов утра следующего дня, когда Старт-Пойнт был в десяти милях по правому борту, над судном, держа путь на юго-запад, со страшной быстротой пронеслось нечто среднее между крылатым козлом и огромной летучей мышью. Если инстинкт правильно указал дорогу нашему птеродактилю, то не может быть сомнений, что он встретил свой конец где-нибудь в пучинах Атлантического океана. А моя Глэдис? Глэдис, чье имя было дано таинственному озеру, которое отныне будет называться Центральным, ибо теперь я уже не хочу даровать ей бессмертие. Не замечал ли я и раньше признаков черствости в натуре этой женщины? Не чувствовал ли, с гордостью повинуясь ее велению, что немногого стоит та любовь, которая шлет человека на верную смерть или заставляет его рисковать жизнью? Не боролся ли с вечно возвращавшейся ко мне мыслью, что в этой женщине прекрасен лишь облик, что душу ее омрачает тень себялюбия и непостоянства? Почему она так пленялась всем героическим? Не потому ли, что свершение благородного поступка могло отразиться и на ней без всяких усилий, без всяких жертв с ее стороны? Или все это пустые домыслы? Я был сам не свой все эти дни. Полученный удар отравил мою душу. Но с тех пор прошла неделя, и за это время у нас был один очень важный разговор с лордом Джоном Рокстоном... Мне мало-помалу начинает казаться, что дела обстоят не так уж плохо. Расскажу в нескольких словах, как все произошло. В Саутгемптоне на мое имя не было ни письма, ни телеграммы, и, встревоженный этим, я в десять часов вечера того же дня уже стоял у дверей маленькой виллы в Стритеме. Может быть, ее нет в живых? Давно ли мне грезились во сне раскрытые объятия, улыбающееся личико, горячие похвалы, без счета расточаемые герою, рисковавшему жизнью по прихоти своей возлюбленной! Действительность швырнула меня с заоблачных высот на землю. Но мне будет достаточно одного ее слова в объяснение, чтобы опять воспарить к облакам. И я опрометью бросился по садовой дорожке, постучал в дверь, услышал голос моей Глэдис, оттолкнул в сторону оторопевшую служанку и влетел в гостиную. Она сидела на диванчике между роялем и высокой стоячей лампой. Я в три шага перебежал комнату и схватил обе ее руки в свои. - Глэдис! - крикнул я. - Глэдис! Она удивленно посмотрела на меня. Со времени нашей последней встречи в ней произошла какая-то неуловимая перемена. Холодный взгляд, твердо сжатые губы - все это показалось мне новым. Глэдис высвободила свои руки. - Что это значит? - спросила она. - Глэдис! - крикнул я. - Что с вами? Вы же моя Глэдис, моя любимая крошка Глэдис Хангертон! - Нет, - сказала она. - я Глэдис Потс. Разрешите представить вам моего мужа. Какая нелепая штука жизнь! Я поймал себя на том, что машинально раскланиваюсь и пожимаю руку маленькому рыжеватому субъекту, удобно устроившемуся в глубоком кресле, которое некогда служило только мне. Мы кивали головой и с глупейшей улыбкой смотрели друг на друга. - Папа разрешил нам пожить пока здесь. Наш дом еще не готов, - пояснила Глэдис. - Вот как! - сказал я. - Разве вы не получили моего письма в Паре? - Нет, никакого письма я не получал. - Какая жалость! Тогда вам все было бы ясно. - Мне и так все ясно, - пробормотал я. - Я рассказывала о вас Вильяму, - продолжала Глэдис. - У нас нет тайн друг от друга. Мне очень жаль, что так вышло, но ваше чувство было, вероятно, не очень глубоко, если вы могли бросить меня здесь одну и уехать куда-то на край света. Вы на меня не дуетесь? - Нет, что вы, что вы!." Так я, пожалуй, пойду. - А не выпить ли нам чаю? - предложил рыжеватый субъект и потом добавил доверительным тоном: - Вот так всегда бывает... А на что другое можно рассчитывать? Из двух соперников побеждает всегда один. Он залился идиотским смехом, и я счел за благо уйти. Дверь гостиной уже закрылась за мной, как вдруг меня словно что-то подтолкнуло, и, повинуясь этому порыву, я вернулся к своему счастливому сопернику, который тотчас же бросил тревожный взгляд на электрический звонок. - Ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос, - сказал я. - Что же, если он в границах дозволенного... - Как вы этого добились? Отыскали какой-нибудь клад? Открыли полюс? Были корсаром? Перелетели через Ла-Манш? Что вы сделали? Где она, романтика? Как вам это удалось? Он уставился на меня во все глаза. Его глуповато-добродушная, ничтожная физиономия выражала полное недоумение. - Нс кажется ли вам, что все это носит чересчур личный характер? - проговорил он наконец. - Хорошо. Еще один вопрос, последний! - крикнул я. - Кто вы? Какая у вас профессия? - Я работаю письмоводителем в нотариальной конторе Джонсона и Мервилля. Адрес: Ченсери-лейн, дом сорок один. - Всего хорошего! - крикнул я и, как подобает безутешному герою, исчез во мраке ночи, обуреваемый яростью, горем и... смехом. Еще одна короткая сцена - и повествование мое будет закончено. Вчера вечером мы все собрались у лорда Джона Рокстона и после ужина за сигарой долго вспоминали в дружеской беседе наши недавние приключения. Странно было видеть эти хорошо знакомые мне лица в такой непривычной обстановке. Вот сидит Челленджер - снисходительная улыбка по-прежнему играет на его губах, веки все так же презрительно сощурены, борода топорщится, он выпячивает грудь, пыжится, поучая Саммерли. А тот попыхивает своей коротенькой трубочкой и трясет козлиной бородкой, яростно оспаривая каждое слово Челленджера. И, наконец, вот наш хозяин - худое лицо, холодный взгляд голубых, как лед, орлиных глаз, в глубине которых всегда тлеет веселый, лукавый огонек. Такими все трое долго сохранятся у меня в памяти. После ужина мы перешли в святая святых лорда Джона - в его кабинет, залитый розовым сиянием и увешанный бесчисленными трофеями, - и наш дальнейший разговор происходил там. Хозяин достал из шкафчика старую коробку из-под сигар и поставил ее перед собой на стол. - Пожалуй, мне давно следовало посвятить вас в это дело, - начал он, - но я хотел сначала выяснить все до конца. Стоит ли пробуждать надежды и потом убеждаться в их неосуществимости? Но сейчас перед нами факты. Вы, наверно, помните тот день, когда мы нашли логово птеродактилей в болоте? Так вот: я смотрел, смотрел на это болото и в конце концов призадумался. Я скажу вам, в чем дело, если вы сами ничего не заметили. Это была вулканическая воронка с синей глиной. Оба профессора кивнули головой, подтверждая его слова. - Такую же вулканическую воронку с синей глиной мне пришлось видеть только раз в жизни - на больших алмазных россыпях в Кимберли. Вы понимаете? Алмазы не выходили у меня из головы. Я соорудил нечто вроде корзинки для защиты от этих зловонных гадов и, вооружившись лопаткой, недурно провел время в их логове. Вот что я извлек оттуда. Он открыл сигарную коробку, перевернул ее кверху дном и высыпал на стол около тридцати или более неотшлифованных алмазов величиной от боба до каштана. - Вы, пожалуй, скажете, что мне следовало сразу же поделиться с вами моим открытием. Не спорю. Но неопытный человек может здорово нарваться на этих камешках. Ведь их ценность зависит не столько от размера, сколько от консистенции и чистоты воды. Словом, я привез их сюда, в первый же день отправился к Спинку и попросил его отшлифовать и оценить мне один камень. Лорд Джон вынул из кармана небольшую коробочку из-под пилюль и показал нам великолепно играющий бриллиант, равного которому по красоте я, пожалуй, никогда не видел. - Вот результаты моих трудов, - сказал он. - Ювелир оценил эту кучку самое меньшее в двести тысяч фунтов. Разумеется, мы поделимся поровну. Ни на что другое я не соглашусь. Ну, Челленджер, что вы сделаете на свои пятьдесят тысяч? - Если вы действительно настаиваете на столь великодушном решении, - сказал профессор, - то я потрачу все деньги на оборудование частного музея, о чем давно мечтаю. - А вы, Саммерли? - Я брошу преподавание и посвящу все свое время окончательной классификации моего собрания ископаемых мелового периода. - А я, - сказал лорд Джон Рокстон, - истрачу всю свою долю на снаряжение экспедиции и погляжу еще разок на любезное нашему сердцу плато. Что же касается вас, юноша, то вам деньги тоже нужны. Ведь вы женитесь? - Да нет, пока не собираюсь, - ответил я со скорбной улыбкой. - Пожалуй, если вы не возражаете, я присоединяюсь к вам. Лорд Рокстон посмотрел на меня и молча протянул мне свою крепкую загорелую руку.

Человек - сам творец своей славы

Мистер Хангертон, отец моей Глэдис, отличался невероятной бестактностью и был похож на распушившего перья старого какаду, правда, весьма добродушного, но занятого исключительно собственной особой. Если что-нибудь могло оттолкнуть меня от Глэдис, так только крайнее нежелание обзавестись подобным тестем. Я убеждён, что мои визиты в «Каштаны» три раза на неделе мистер Хангертон приписывал исключительно ценности своего общества и в особенности своих рассуждений о биметаллизме - вопросе, в котором он мнил себя крупным знатоком.

В тот вечер я больше часу выслушивал его монотонную болтовню о снижении стоимости серебра, обесценивании денег, падении рупии и о необходимости установления правильной денежной системы.

Представьте себе, что вдруг потребуется немедленная и одновременная уплата всех долгов в мире! - воскликнул он слабеньким, но преисполненным ужаса голосом. - Что тогда будет при существующей системе?

Я, как и следовало ожидать, сказал, что в таком случае мне грозит разорение, но мистер Хангертон остался недоволен этим ответом; он вскочил с кресла, отчитал меня за моё всегдашнее легкомыслие, лишающее его возможности обсуждать со мной серьёзные вопросы, и выбежал из комнаты переодеваться к масонскому собранию.

Наконец-то я остался наедине с Глэдис! Минута, от которой зависела моя дальнейшая судьба, наступила. Весь этот вечер я чувствовал себя так, как чувствует себя солдат, ожидая сигнала к отчаянной атаке, когда надежда на победу сменяется в его душе страхом перед поражением.

Глэдис сидела у окна, и её горделивый тонкий профиль чётко рисовался на фоне малиновой шторы. Как она была прекрасна! И в то же время как далека от меня! Мы с ней были друзьями, большими друзьями, но мне никак не удавалось увести её за пределы тех чисто товарищестких отношений, какие я мог поддерживать, скажем, с любым из моих коллег-репортёров «Дейли-газетт», - чисто товарищеских, добрых и не знающих разницы между полами. Мне претит, когда женщина держится со мной слишком свободно, слишком смело. Это не делает чести мужчине. Если возникает чувство, ему должна сопутствовать скромность, насторожённость - наследие тех суровых времён, когда любовь и жестокость часто шли рука об руку. Не дерзкий взгляд, а уклончивый, не бойкие ответы, а срывающийся голос, опущенная долу головка - вот истинные приметы страсти. Несмотря на свою молодость, я знал это, а может быть, такое знание досталось мне от моих далёких предков и стало тем, что мы называем инстинктом.

Глэдис была одарена всеми качествами, которые так влекут нас к женщине. Некоторые считали её холодной и чёрствой, но мне такие мысли казались предательством. Нежная кожа, смуглая, почти как у восточных женщин, волосы цвета воронова крыла, глаза с поволокой, полные, но прекрасно очерченные губы - всё это говорило о страстной натуре. Однако я с грустью признавался себе, что до сих пор мне не удалось завоевать её любовь. Но будь что будет - довольно неизвестности! Сегодня вечером я добьюсь от неё ответа. Может быть, она откажет мне, но лучше быть отвергнутым поклонником, чем довольствоваться навязанной тебе ролью добродетельного братца!

Придя к такому выводу, я уже хотел было прервать затянувшееся неловкое молчание, как вдруг почувствовал на себе критический взгляд тёмных глаз и увидел, что Глэдис улыбается, укоризненно качая своей гордой головкой.

Чувствую, Нэд, что вы собираетесь сделать мне предложение. Не надо. Пусть всё будет по-старому, так гораздо лучше.

Я придвинулся к ней поближе.

Почему вы догадались? - Удивление моё было неподдельно.

Как будто мы, женщины, не чувствуем этого заранее! Неужели вы думаете, что нас можно застигнуть врасплох? Ах, Нэд! Мне было так хорошо и приятно с вами! Зачем же портить нашу дружбу? Вы совсем не цените, что вот мы - молодой мужчина и молодая женщина - можем так непринуждённо говорить друг с другом.

Право, не знаю, Глэдис. Видите ли, в чём дело… столь же непринуждённо я мог бы беседовать… ну, скажем, с начальником железнодорожной станции. - Сам не понимаю, откуда он взялся, этот начальник, но факт остаётся фактом: это должностное лицо вдруг выросло перед нами и рассмешило нас обоих. - Нет, Глэдис, я жду гораздо большего. Я хочу обнять вас, хочу, чтобы ваша головка прижалась к моей груди. Глэдис, я хочу…

Увидев, что я собираюсь осуществить свои слова на деле, Глэдис быстро поднялась с кресла.

Нэд, вы всё испортили! - сказала она. - Как бывает хорошо и просто до тех пор, пока не приходит это! Неужели вы не можете взять себя в руки? - Но ведь не я первый это придумал! - взмолился я. - Такова человеческая природа. Такова любовь.

Да, если любовь взаимна, тогда, вероятно, всё бывает по-другому. Но я никогда не испытывала этого чувства.

Вы с вашей красотой, с вашим сердцем! Глэдис, вы же созданы для любви! Вы должны полюбить.

Тогда надо ждать, когда любовь придёт сама.

Но почему вы не любите меня, Глэдис? Что вам мешает - моя наружность или что-нибудь другое?

И тут Глэдис немного смягчилась. Она протянула руку - сколько грации и снисхождения было в этом жесте! - и отвела назад мою голову. Потом с грустной улыбкой посмотрела мне в лицо.

Нет, дело не в этом, - сказала она. - Вы мальчик не тщеславный, и я смело могу признаться, что дело не в этом. Всё гораздо серьёзнее, чем вы думаете.

Мой характер?

Она сурово наклонила голову.

Я исправлюсь, скажите только, что вам нужно. Садитесь, и давайте всё обсудим. Ну, не буду, не буду, только сядьте!

Глэдис взглянула на меня, словно сомневаясь в искренности моих слов, но мне её сомнение было дороже полного доверия. Как примитивно и глупо выглядит всё это на бумаге! Впрочем, может, мне только так кажется? Как бы там ни было, но Глэдис села в кресло.

Теперь скажите, чем вы недовольны?

Я люблю другого.

Настал мой черёд вскочить с места.

Не пугайтесь, я говорю о своём идеале, - пояснила Глэдис, со смехом глядя на моё изменившееся лицо. - В жизни мне такой человек ещё не попадался.

Расскажите же, какой он! Как он выглядит?

Он, может быть, очень похож на вас.

Какая вы добрая! Тогда чего же мне не хватает? Достаточно одного вашего слова! Что он - трезвенник, вегетарианец, аэронавт, теософ, сверхчеловек? Я согласен на всё, Глэдис, только скажите мне, что вам нужно!

Такая податливость рассмешила её.

Прежде всего вряд ли мой идеал стал бы так говорить. Он натура гораздо более твёрдая, суровая и не захочет с такой готовностью приспосабливаться к глупым женским капризам. Но что самое важное - он человек действия, человек, который безбоязненно взглянет смерти в глаза, человек великих дел, богатый опытом, и необычным опытом. Я полюблю не его самого, но его славу, потому что отсвет её падёт и на меня. Вспомните Ричарда Бёртона . Когда я прочла биографию этого человека, написанную его женой, мне стало понятно, за что она любила его. А леди Стенли ? Вы помните замечательную последнюю главу из её книги о муже? Вот перед какими мужчинами должна преклоняться женщина! Вот любовь, которая не умаляет, а возвеличивает, потому что весь мир будет чтить такую женщину как вдохновительницу великих деяний!

Очень кратко Молодой журналист в составе исследовательской экспедиции оказывается в загадочном Затерянном мире, который населяют динозавры и враждующие племена индейцев и человекообезьян.

Молодой ирландец Эдуард Дан Мелоун, сотрудник лондонского издания «Дейли-газетт», влюблён в очаровательную Глэдис Хангертон. Он пытается признаться ей в любви, но та пресекает эту попытку. Девушка мечтает быть женой, верной спутницей и единомышленницей прославленного героя, чтобы отблеск его славы падал и на неё. Глэдис заявляет, что отдаст руку и сердце только такому мужчине.

Решив непременно совершить выдающийся подвиг, Мелоун отправляется к редактору отдела «Последние новости» с просьбой дать ему поручение, сопряжённое с «приключениями и опасностями». Подумав, редактор предлагает Мелоуну разоблачить одного «шарлатана, современного Мюнхаузена» и отправляет журналиста к профессору Джорджу Эдуарду Челленджеру. Некоторое время назад профессор привёз из Южной Америки доказательства, подтверждающие, что доисторические животные до сих пор существуют. Научное сообщество признало эти доказательства фальсифицированными, чем ужасно разозлило Челленджера. С тех пор профессор свирепо накидывается на всякого, кто переступает порог его дома. Особенно сильно Челленджер ненавидит журналистов.

Представившись начинающим натуралистом, Мелоун отправляет профессору письмо с адреса журнала «Природа», в котором просит о встрече. Вскоре приходит ответное письмо с приглашением, и Мелоун отправляется к Челленджеру. Профессор, человек небольшого роста с очень мощными плечами, величественной осанкой, огромной головой, низким, гулким голосом и квадратной иссиня-чёрной бородой, очень быстро разоблачает мнимого натуралиста. Между ним и Мелоуном происходит драка. Дело доходит до полиции, но журналист отказывается предъявлять Челленджеру обвинение. Усмотрев в поведении журналиста «некие признаки добропорядочности», профессор меняет гнев на милость и показывает доказательства, привезённые им из Амазонии.

Путешествуя по притокам Амазонки, Челленджер попал в посёлок индейцев-кукама, где только что умер белый человек, американский художник Мепл-Уайт. Среди его вещей профессор обнаружил альбом с изображениями необычного плато и динозавра, словно нарисованного с натуры. С помощью индейцев Челленджер отыскал это плато. Взобраться на отвесные скалы он не смог, но зато сфотографировал сидящего на дереве птеродактиля, и привёз с собой часть его крыла и огромную кость динозавра. К сожалению, по пути домой лодка Челленджера перевернулась, снимки были безнадёжно испорчены, а кости были признаны мистификацией. По мнению профессора, это изолированное плато возникло благодаря вулканической деятельности много тысячелетий назад, во время юрского периода, поэтому доисторические животные обитают там по сей день.

Окончательно убедив Мелоуна в своём открытии, Челленджер приглашает его на лекцию в Зоологическом институте, на которой намерен присутствовать сам. На лекции, посвящённой происхождению земной фауны, профессор ставит под сомнение слова лектора о том, что доисторические животные давно вымерли. Затем Челленджер предлагает проверить справедливость его слов и отправить в Амазонию новую экспедицию. Участвовать в ней вызывается профессор сравнительной анатомии Саммерли, «высокий, желчный старик». Он требует от Челленджера координаты таинственного плато, но профессор хочет, чтобы в экспедицию вошли и более молодые люди, поскольку «путешествие будет сопряжено со многими трудностями и опасностями». Поняв, что ему выпадает шанс стать героем и завоевать сердце Глэдис, Мелоун вскакивает с места, но его опережает высокий, рыжеватый лорд Джон Рокстон, известный спортсмен, путешественник и охотник. Челленджер берёт в экспедицию обоих.

После лекции Рокстон зазывает Мелоуна к себе, чтобы поближе познакомится. Он даёт журналисту хорошую винтовку и рассказывает, что уже бывал в Южной Америке. Лорд воевал с перуанскими работорговцами, защищая местных крестьян, за что и получил прозвище «Бич божий».

Обязавшись присылать в газету регулярные отчёты о путешествии, Мелоун собирается в путь. Профессора Челленджера путники видят только на пристани, перед отправкой парохода, где тот даёт им конверт с координатами, и требует открыть его по прибытии в город Манаос на Амазонке, в определённый день и час. С этого момента повествование принимает вид отчётов Эдуарда Мелоуна.

Сменив океанский пароход на речной, экспедиция добирается до города Манаос в верховьях Амазонки. Несмотря на возраст, профессор Саммерли оказывается очень выносливым путешественником. Он уверен, «что Челленджер - шарлатан чистой воды». Лорд Джон, в свою очередь, верит в целесообразность экспедиции и наслаждается путешествием по любимой Амазонии. Дожидаясь назначенного Челленджером срока, путешественники нанимают слуг-носильщиков: великана-негра Самбо, двух метисов и трёх боливийских индейцев. Один из метисов, Гомес, говорит по-английски. Именно его Самбо однажды застал, подслушивающим разговоры путешественников.

Наконец, приходит время вскрыть письмо Челленджера, но в конверте оказазывается лишь чистый лист бумаги, что, по мнению Саммерли, подтверждало обман. В это время на пороге гасиенды, где остановились путники, появляется сам профессор. Таким оригинальным образом Челленджер присоединяется к экспедиции и возглавляет её.

Совершив трёхдневное путешествие на паровом катере вверх по Амазонке, путешественники высаживаются у индейского посёлка. Челленджер берёт с участников экспедиции обещание хранить в тайне географические координаты места, куда они направляются. Профессор нанимает два индейских чёлна, в которых экспедиция отправиляется вверх по притоку Амазонки, сопровождаемая гулом туземных барабанов: это означает, что путники вступили на запретную территорию. Всё это время профессора спорят по любому поводу и ведут себя, как большие дети.

Наконец Челленджер выводит спутников в заросший тростником проток. Три дня спустя проток обмелевает, и путешественники идут пешком. Через десять дней, преодолев трясину, горы и бескрайние бамбуковые заросли, экспедиция разбивает лагерь у подножия красных скал плато, запечатлённого в альбоме Мепл-Уайта. Неподалёку от плато высится одинокий утёс, на котором Челленджер видел птеродактиля. Утром спутники решают обогнуть плато, чтобы найти путь, по которому художник преодолел неприступные скалы.

По дороге они натыкаются на заброшенный лагерь и находят вехи, которыми Мепл-Уайт отмечал свой путь. В густых зарослях бамбука путники находят скелет человека белой расы, которого кто-то сбросил с вершины плато. Судя по остаткам личных вещей, это американец, спутник художника, о котором слышал Челленджер. Вехи Мепл-Уайта приводят в пещеру. Когда-то из пещеры был проход на плато, но теперь он завален камнями. Разочарованные путники выходят из пещеры и подвергаются нападению - их забрасывают камнями. В тот же вечер на их лагерь напало чудовище, в котором изумлённый Саммерли узнаёт птеродактиля. Учёный приносит торжественные извинения своему коллеге.

Через шесть дней друзья заканчивают обход горного кряжа, так и не отыскав удобного для подъёма места. Немного поразмыслив, Челленджер находит выход. Он забирается на утёс, возвышающийся вровень с плато. На краю утёса растёт могучий бук. Путешественники рубят его топором, и дерево падает поперёк пропасти, образуя мост. Как только четверо путников переходят на плато, метис Гомес сбрасывает дерево в попасть - так он мстит за своего брата-рабовладельца, которого убил лорд Джон. Гомес недолго радуется мести - лорд Джон снимает его метким выстрелом. Второго метиса убивает верный Самбо, а перепуганные индейцы разбегаются. Затем негр забирается на утёс и переправляет друзьям провизию и снаряжение, а сам остаётся в лагере у подножия скал. Путники оказываются пленниками неприступного плато.

Они разбивают лагерь под огромным деревом гингко, обносят его колючими ветками и называют плато именем его первооткрывателя, художника Мепл-Уайта. Утром друзья начинают обследовать окрестности лагеря и вскоре натыкаются на семью игуанодонов. Пройдя через густой лес, они обнаруживают глубокую котловину, а в ней - колонию птеродактилей. Профессор Челленджер нечаянно привлекает их внимание, и зловонный твари нападают на исследователей. Лорду Джону приходится стрелять из ружья, но птеродактили всё же успевают ранить троих путешественников. Вернувшись в лагерь изрядно потрёпанными, они обнаруживают, что здесь кто-то побывал. Неведомое существо проникло внутрь ограды, спустившись с дерева гингко, и устроило в лагере беспорядок.

Укусы птеродактилей оказываются ядовитыми. Весь день друзья проводят в лагере, а Мелоуну кажется, что за ними следят. Лорд Джон не перестаёт размышлять о синей глине, которую заметил в гнездовище летучих тварей. Ночью на лагерь нападёт чудовище, напоминающее гигантскую жабу с огромными клыками. Вооружившись горящим факелом, лорд Джон отгоняет чудище от ограды. Стрелять он не хочет - боится шумом привлечь кого-то более опасного. С этого момента путники не ложатся спать без охраны. Утром выясняется, что напавший на них хищный динозавр разорвал игуанодона. Рассматривая останки, исследователи замечают на коже непонятную нашлёпку из серого асфальта. Такие же нашлёпки путники замечают и у других игуанодонов.

Днём Саммерли поднимает вопрос о возвращении в Англию, однако Челленджер отказывается возвращаться домой без карты Страны Мепл-Уайта. На исследование плато может уйти много месяцев, но Мелоун находит решение. Он забирается на дерево гингко, одно из самых высоких на плато. Взбираясь на вершину дерева, журналист натыкается на существо с почти человеческим лицом, которое стремительно убегает. С вершины Мелоуну видно практически вся Страна с большим озером в центре. За озером виднеется гряда красноватых скал с отверстиями пещер. Журналист делает набросок карты. Профессора позволяют юноше дать название озеру, и Мелоун называет его «озеро Глэдис».

Взбудораженный успехом, Мелоун не может заснуть. Он решает самостоятельно спуститься к озеру и исследовать гряду с пещерами. Попав в ночной лес, журналист пугается, но идёт вперёд из чистого упрямства. Добравшись до озера, Мелоун обнаруживает, что входы в пещеры освещены кострами, «разжечь которые могла только человеческая рука». У озера юноша видит множество необычных существ, и среди них - динозавра, нарисованного Мепл-Уайтом. На обратном пути журналиста преследует жабоподобное чудовище. Убегая от хищника, он падает в яму-ловушку, явно вырытую человеком. С трудом выбравшись из ямы, Мелоун направляется к лагерю и вдруг слышит выстрел. Он думает, что это друзья ищут его, но, добравшись до места, обнаруживает лагерь разорённым и пустым.

Бросившись к краю плато, Мелоун видит, что один из индейцев вернулся, и просит верного Самбо послать его за помощью в ближайший туземный посёлок. Весь оставшийся день Мелоун безуспешно ищет пропавших друзей, а потом устраивается на ночёвку в опустевшем лагере. Ранним утром его будит лорд Джон, весь исцарапанный, в разодранной одежде. Он хватает оружие, провизию и уводит Мелоуна подальше от лагеря, в густые и колючие заросли. Спрятавшись, лорд Джон рассказывает, что на лагерь напали человекообезьяны и хотели их убить, но, к счастью, профессор Челленджер оказался удивительно похож на вождя человекообезьянноего племени. Вождь принял профессора за родню, а остальных звери связали и уволокли в своё селение. Вскоре туда привели и нескольких низкорослых индейцев. Человекообезьяны отвели их на площадку у обрыва и одного за другим сбросили вниз. Видимо, это был их обычный ритуал. Профессор Челленджер мог свободно передвигаться по селению. Он ослабил путы лорда Рокстона, и тому удалось сбежать. Лорд Джон опасается, что человекообезьяны принесут в жертву и Саммерли.

Мелоун и лорд Джон успевают вовремя. Произведя опустошение в рядах человекообезьян, они спасают не только профессоров, но и оставшихся в живых индейцев. Забрав из лагеря оставшееся оружие и еду, они укрываются в зарослях, где и проводят ночь. Утром их убежище находят человекообезьяны, один из зверей нападает на Мелоуна, и друзьям снова приходится спасаться. Один из индейцев оказывается сыном вождя. Он отводит друзей к пещерам, где живёт его племя. Путешественников принимают с почётом и знаками просят помочь расправится с человекообезьянним племенем. На следующее утро индейские воины выступают в поход, с помощью огнестрельного оружия путешественников расправляются с человекообезьянами, а самок и детёнышей берут в рабство.

После сражения путешественники становятся почётными гостями индейского племени. На просьбы показать путь во внешний мир индейцы отвечают отказам - они не хотят отпускать незнакомцев с чудесным оружием. Некоторое время путешественники живут возле озера, наблюдая за невиданными животными и питаясь мясом игуанодонов, которые служат индейцам домашними животными. Оказалось, что асфальтовые нашлёпки на коже ящеров - это что-то вроде клейма.

Друзья надеются на помощь Самбо, который уже послал за подмогой. Челленнджер тем временем находит гейзер с легковоспламеняющимся газом и пытается сконструировать воздушный шар, а лорд Джон надев на себя нечто, похожее на плетёную корзину, навещает гнездовище птеродактилей. Его всё ещё интересует синяя глина.

Прибегнуть к изобретению Челенджера путники не успевают. Сын вождя не хочет удерживать людей, которые спасли племя, и даёт им план одной из пещер. Друзья исследуют её и находят выход с плато. Ночью они покидают Страну Мепл-Уайта, прихватив с собой тяжёлый груз. Как раз в это время прибывает помощь, обещанная Самбо.

Прибыв в Лондон, профессора выступают на заседании Зоологического института, где их снова осмеивают, а привезённые с плато фотографии называют подделками. Однако на сей раз у Челленджера имеются более весомые доказательства. В зал вносят огромный ящик с живым птеродактилем, которого поймал лорд Джон. Ящер начинает летать по залу, люди в панике разбегаются, а животное вылетает в окно. На следующий день его замечают летящим через Атлантику. Профессор Челленджер становится триумфатором.

Мелоун является к Глэдис, рассчитывая на взаимность, и обнаруживает её замужем за «маленьким рыжеватым субъектом». Журналист интересуется, какой подвиг совершил этот человек, чтобы завоевать руку и сердце неприступной Глэдис. Оказалось, что она стала женой обычного письмоводителя из нотариальной конторы.

Вечером друзья собираются у лорда Джона, и тот показывает им коробку, полную необработанных алмазов. Он не зря интересовался синей глиной - именно такая глина сопровождает алмазные россыпи в Кимберли. Лорд Джон делит алмазы поровну. На свою долю он хочет организовать вторую экспедицию в Затерянный мир, и Мелоун решает к нему присоединиться.