Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

«Вера Павловна - героиня произведения Н.Г. Чернышевского «Что делать? Из рассказов о новых людях» (1863).

Книга строится как повествование о её жизни и духовном развитии; с её судьбой соединяются или пересекаются судьбы других героев. Испытывая отвращение к атмосфере лжи и насилия, царящей в семье, сопротивляясь попыткам матери выдать её замуж за «дрянного» молодого человека Сторешникова, Вера Павловна вступает в брак (сначала фиктивный) со студентом-медиком Лопуховым, сторонником социалистических идей. Для совместной жизни они вырабатывают целый ряд нововведений, призванных сохранить в семье любовь, взаимное уважение и полный суверенитет каждой из сторон.

Вера Павловна организует швейную мастерскую, которая постепенно становится зародышем коммуны по образцу фурьеристских фаланстеров . Взаимная любовь Вера Павловна и друга её мужа, Кирсанова, заканчивается союзом.

По словам автора, Вера Павловна «одна из первых женщин, жизнь которых устроилась хорошо». В начале романа она характеризуется как «обыкновенная девушка», получившая «обыкновенное воспитание» и стремящаяся к счастью для себя и для других. Однако система «двойников» Веры Павловны показывает, что её образ содержит сложное обобщение.

«Двойники» Веры Павловны образуют своеобразную иерархическую систему: судьба каждого из них, в соответствии с воззрениями Чернышевского («при известных обстоятельствах становится добр, при других - зол», статья «Антропологический принцип в философии»), представляет возможную реализацию судьбы Веры Павловны в других обстоятельствах. Её жизнь могла сложиться, как у куртизанки Жюли, «дурной» и одновременно «честной» женщины: такую возможность рисует второй сон Веры Павловны. В центре этой иерархии - образ Кати Полозовой, «симметричный» образу Веры Павловны и занимающий в предпоследней главе романа место главной фигуры повествования.

Вера Павловна - брюнетка (в характерологии Чернышевского - знак экспансивности), Катя - блондинка (знак уравновешенности); Вера Павловна спасена от противного ей брака с Лопуховым, Катя - от безрассудно желаемого ею брака с Кирсановым; в конечном счёте мужем Веры Павловны становится Кирсанов, мужем Кати - «воскресший» Лопухов-Бьюмонт; Катя, по примеру Веры Павловны организует швейную мастерскую; у каждой из героинь рождается сын.

Обе семьи живут вместе, воплощая гармонию грядущей коммуны, так что даже имеет место своеобразный взаимообмен свойствами характера: Катя оказывается более страстной, а Вера Павловна - более спокойной. Венчает иерархию «двойников» женщина из снов Веры Павловны («невеста твоего жениха»), которая в первом сне постоянно меняет свой облик, а в четвёртом окончательно принимает облик самой Веры Павловны («Да, Вера Павловна видела: это она сама... но богиня, озарённая сиянием любви»).

Поиски прототипа героини также привели к выводу о широкой типической обобщённости образа. Сам автор отмечал в письмах, что наделил Веру Павловну чертами своей жены, О.С. Чернышевской, которой посвящён роман.

Огромным было и обратное воздействие образа Веры Павловны на общество. Фиктивные браки с целью спасения девушек из дурных семейств были едва ли не долгом чести для передовой молодёжи; часто такие браки перерастали в действительные.

С начала 1860-х годов в высших учебных заведениях, особенно естественно-научного характера, появляются женщины; с выходом романа их число увеличивается. Наконец, в год выхода книги было создано «Общество женского труда», а сам роман «вызвал особенно много попыток устраивать швейные мастерские на новых началах», - вспоминала современница событий Е.Н. Водовозова.

Почти все эти попытки окончились неудачей».

Энциклопедия литературных героев / Сост.: С.В. Стахорский, М., «Аграф», 1997 г., с. 70-71.

Константин Колонтаев "Четвертый сон Веры Павловны", который так же можно назвать геноцидным, как доселе неизвестный прогноз Н. Г. Чернышевским о безжалостном Глобальном Шествии Русского Прогресса, агрессивная и безжалостная программа создания Глобального Коммунизма - исключительно русскими и только для русских

"Вера Павловна, вместо того,

что бы спать с Рахметовым,

спит одна и видит

свой Четвертый Сон" (Строка одного из сочинений

советской старшеклассницы брежневской эпохи)

Малоизвестная сторона научного и литературного творчества Чернышевского, в романе "Что делать?" и конкретно в его разделе "Четвёртый сон Веры Павловны" - это русский национал - коммунистический глобализм, который согласно Чернышевскому козначает, что коммунизм возможен только в глобальном масштабе (это как у Маркса и Энгельса), но создадут его только русские и только они будут пользоваться его плодами оставшись единственным народом на планете Земля.

Если, судить по "Четвёртому сну Веры Павловны, то результат всякого Прогресса - это Геноцид. Прежние народы - погибают (уничтожаются, вымирают, изменяются), вместе со своей культурой. Как сказал Чингизхан: "Недостаточно, чтобы я победил. Другие должны быть повергнуты". Так что, никаких - "Ни шагу назад!", никаких - "Умрём, но не отступим!". Вообще: никаких "умрём". Только - "Убьём".

И, так согласно Чернышевскому, глобальное коммунистическое будущее - светло и прекрасно. Но, только для русских, которые останутся в том будущем единственным народом на планете Земля.

И так, что согласно этой концепции Чернышевского, увидела в своём "Четвёртом сне" главная героиня этого романа Вера Павловна:

"Цветы завяли; листья начинают падать с деревьев; картина становится уныла.

- "Видишь, на это скучно было бы смотреть, тут было бы скучно жить, говорит младшая сестра, - я так не хочу". - "Залы пусты, на полях и в садах тоже нет никого, - говорит старшая сестра, - я это устроила по воле своей сестры царицы". - "Неужели дворец в самом деле опустел?" - "Да, ведь здесь холодно и сыро, зачем же быть здесь? Здесь из двух тысяч человек осталось теперь десять - двадцать человек оригиналов, которым на этот раз показалось приятным разнообразием остаться здесь, в глуши, в уединении, посмотреть на северную осень. Через, несколько времени, зимою, здесь будут беспрестанные смены, будут приезжать маленькими партиями любители зимних прогулок, провести здесь несколько дней по-зимнему".

- "Но где ж они теперь?" - "Да везде, где тепло и хорошо, вы сами на 7 - 8 плохих месяцев вашего года уезжаете на юг, - кому куда приятнее. Но есть у вас на юге и особая сторона, куда уезжает главная масса ваша. Эта сторона так и называется "Новая Россия".

- "Это где Одесса и Херсон?" - "Нет это в твое время, а теперь, смотри, вот где Новая Россия". Горы, одетые садами; между гор узкие долины, широкие равнины. "Эти горы были прежде голые скалы, - говорит старшая сестра. - Теперь они покрыты толстым слоем земли, и на них среди садов растут рощи самых высоких деревьев: внизу во влажных ложбинах плантации кофейного дерева; выше финиковые пальмы, смоковницы; виноградники перемешаны с плантациями сахарного тростника; на нивах есть и пшеница, но больше рис - Что ж это за земля? - Поднимемся на минуту повыше, ты увидишь ее границы".

Судя по дальнейшему описанию, Небесная Царица подымает Веру Павловну на одну из высших точек горного массива Голаны (Голанские высоты) на стыке границ нынешних Сирии, Ливана и Израиля.

Ну а дальше идёт такое описание: "На далеком северо - востоке две реки, которые сливаются вместе (примечание -соответствует Тигру и Ефрату) прямо на востоке от того места, с которого смотрит Вера Павловна; дальше к югу, все в том же юго - восточном направлении, длинный и широкий залив (примечание - Персидский залив); на юге далеко идет земля, расширяясь все больше к югу между этим заливом и длинным узким заливом, составляющим ее западную границу (примечание - Аравийский полуостров). Между западным узким заливом и морем, которое очень далеко на северо-западе, узкий перешеек (примечание - Синайский полуостров).

Но мы в центре пустыни? - говорит изумленная Вера Павловна. (примечание - Аравийская пустыня)

Да, в центре бывшей пустыни; а теперь, как видишь, все пространство с севера, от той большой реки на северо-востоке, уже обращено в благодатнейшую землю, в землю такую же, какою была когда-то и опять стала теперь та полоса по морю на север от нее, про которую говорилось в старину, что она "кипит молоком и медом". Мы не очень далеко, ты видишь, от южной границы возделанного пространства, горная часть полуострова еще остается песчаною, бесплодною степью, какою был в твое время весь полуостров; с каждым годом люди, вы русские, все дальше отодвигаете границу пустыни на юг. Другие работают в других странах: всем и много места, и довольно работы, и просторно, и обильно. Да, от большой северо - восточной реки (примечание - слияние Тигра и Ефрата), все пространство на юг до половины полуострова зеленеет и цветет, по всему пространству стоят, как на севере, громадные здания в трех, в четырех верстах друг от друга, будто бесчисленные громадные шахматы на исполинской шахматнице. Спустимся к одному из них - говорит старшая сестра.

Такой же хрустальный громадный дом, но колонны его белые. - Они потому из алюминия, - говорит старшая сестра, - что здесь ведь очень тепло, белое меньше разгорячается на солнце, что несколько дороже чугуна, но по-здешнему удобнее". Но вот что они еще придумали: на дальнее расстояние кругом хрустального дворца идут ряды тонких, чрезвычайно высоких столбов, и на них, высоко над дворцом, над всем дворцом и на, полверсты вокруг него растянут белый полог. Он постоянно обрызгивается водою, - говорит старшая сестра: видишь, из каждой колонны подымается выше полога маленький фонтан, разлетающийся дождем вокруг, поэтому жить здесь прохладно; ты видишь, они изменяют температуру, как хотят.

А кому нравится зной и яркое здешнее солнце?

Ты видишь, вдали есть павильоны и шатры. Каждый может жить, как ему угодно, я к тому веду, я все для этого только и работаю.

Значит, остались и города для тех, кому нравится в городах?

Не очень много таких людей; городов осталось меньше прежнего, - почти только для того, чтобы быть центрами сношений и перевозки товаров, у лучших гаваней, в других центрах сообщений, но эти города больше и великолепнее прежних; все туда ездят на несколько дней для разнообразия; большая часть их жителей беспрестанно сменяется, бывает там для труда, на недолгое время.

Но кто хочет постоянно жить в них?

И снится Вере Павловне сон, будто:

Доносится до нее знакомый, -- о, какой знакомый теперь! -- голос {135} издали, ближе, ближе, -

Wie herrlich leuchtet
Mir die Natur!
Wie glanzt die Sonne!
Wie lacht die Flur! {*} {136}
{* Как мне природа
Блестит вокруг,
Как рдеет солнце,
Смеется луг!
(Перевод С. С. Заяицкого)}

И видит Вера Павловна, что это так, все так...

Золотистым отливом сияет нива; покрыто цветами поле, развертываются сотни, тысячи цветов на кустарнике, опоясывающем поле, зеленеет и шепчет подымающийся за кустарником лес, и он весь пестреет цветами; аромат несется с нивы, с луга, из кустарника, от наполняющих лес цветов; порхают по веткам птицы, и тысячи голосов несутся от ветвей вместе с ароматом; и за нивою, за лугом, за кустарником, лесом опять виднеются такие же сияющие золотом нивы, покрытые цветами луга, покрытые цветами кустарники до дальних гор, покрытых лесом, озаренным солнцем, и над их вершинами там и здесь, там и здесь, светлые, серебристые, золотистые, пурпуровые, прозрачные облака своими переливами слегка оттеняют по горизонту яркую лазурь; взошло солнце, радуется и радует природа, льет свет и теплоту, аромат и песню, любовь и негу в грудь, льется песня радости и неги, любви и добра из груди -- "о земля! о нега! о любовь! о любовь, золотая, прекрасная, как утренние облака над вершинами тех гор"

O Erd"! O Sonne!
O Gluck! O Lust!
O Lieb", o Liebe,
So goldenshon,
Wie Morgenwolken
Auf jenen Hoh"n! {*} {137}

{* О мир, о солнце
О свет, о смех!
Любви, любови
О блеск златой,
Как горний облак
Над высью той!
(Перевод С. С. Заяицкого)}

Теперь ты знаешь меня? Ты знаешь, что я хороша? Но ты не знаешь; никто из вас еще не знает меня во всей моей красоте. Смотри, что было, что теперь, что будет. Слушай и смотри:

Wohl perlet im Glase der purpurne Wien,
Wohl glanzen die Augen der Gaste... {*} {138}
{* Как весело кубок бежит по рукам,
Как взоры пирующих ясны...
(Перевод С. П. Шевырева)}

У подошвы горы, на окраине леса, среди цветущих кустарников высоких густых аллей воздвигся дворец.

Идем туда.

Они идут, летят.

Роскошный пир. Пенится в стаканах вино; сияют глаза пирующих. Шум и шепот под шум, смех и, тайком, пожатие руки, и порою украдкой неслышный поцелуй. -- "Песню! Песню! Без песни не полно веселие!" И встает поэт. Чело и мысль его озарены вдохновением, ему говорит свои тайны природа, ему раскрывает свой смысл история, и жизнь тысячелетий проносится в его песни рядом картин.

Звучат слова поэта, и возникает картина.

Шатры номадов {139}. Вокруг шатров пасутся овцы, лошади, верблюды. Вдали лес олив и смоковниц. Еще дальше, дальше, на краю горизонта к северо-западу, двойной хребет высоких гор. Вершины гор покрыты снегом, склоны их покрыты кедрами. Но стройнее кедров эти пастухи, стройнее пальм их жены, и беззаботна их жизнь в ленивой неге: у них одно дело -- любовь, все дни их проходят, день за днем, в ласках и песнях любви.

Нет, -- говорит светлая красавица, -- это не обо мне. Тогда меня не было. Эта женщина была рабыня. Где нет равенства, там нет меня. Ту царицу звали Астарта {140}. Вот она.

Роскошная женщина. На руках и на ногах ее тяжелые золотые браслеты; тяжелое ожерелье из перлов и кораллов, оправленных золотом, на ее шее. Ее волоса увлажены миррою. Сладострастие и раболепство в ее лице, сладострастие и бессмыслие в ее глазах.

"Повинуйся твоему господину; услаждай лень его в промежутки набегов; ты должна любить его потому что он купил тебя, и если ты не будешь любить его, он убьет тебя", -- говорит она женщине, лежащей перед нею во прахе.

Ты видишь, что это не я, -- говорит красавица.

Опять звучат вдохновенные слова поэта. Возникает новая картина.

Город. Вдали на севере и востоке горы: вдали на востоке и юге, подле на западе, море. Дивный город. Не велики в нем домы, и не роскошны снаружи. Но сколько в нем чудных храмов! Особенно на холме, куда ведет лестница с воротами удивительного величия и красоты: весь холм занят храмами и общественными зданиями, из которых каждого одного было бы довольно ныне, чтобы увеличить красоту и славу великолепнейшей из столиц. Тысячи статуй в этих храмах и повсюду в городе, -- статуи, из которых одной было бы довольно, чтобы сделать музей, где стояла бы она, первым музеем целого мира. И как прекрасен народ, толпящийся на площадях, на улицах: каждый из этих юношей, каждая из этих молодых женщин и девушек могли бы служить моделью для статуи. Деятельный, живой, веселый народ, народ, вся жизнь которого светла и изящна. Эти домы, не роскошные снаружи, -- какое богатство изящества и высокого уменья наслаждаться показывают они внутри: на каждую вещь из мебели и посуды можно залюбоваться. И все эти люди, такие прекрасные, так умеющие понимать красоту, живут для любви, для служения красоте. Вот изгнанник возвращается в город, свергнувший его власть: он возвращается затем, чтобы повелевать, -- все это знают. Что ж ни одна рука не поднимается против него? На колеснице с ним едет, показывая его народу, прося народ принять его, говоря народу, что она покровительствует ему, женщина чудной красоты даже среди этих красавиц, -- и преклоняясь перед ее красотою, народ отдает власть над собою Пизистрату, ее любимцу. Вот суд; судьи -- угрюмые старики, народ может увлекаться, они не знают увлеченья. Ареопаг славится беспощадною строгостью, неумолимым нелицеприятием: боги и богини приходили отдавать свои дела на его решение. И вот должна явиться перед ним женщина, которую все считают виновной в страшных преступлениях: она должна умереть, губительница Афин, каждый из судей уже решил это в душе; является перед ними Аспазия {141}, эта обвиненная, и они все падают перед нею на землю и говорят: "Ты не можешь быть судима, ты слишком прекрасна!" Это ли не царство красоты? Это ли не царство любви?

Нет, -- говорит светлая красавица, -- меня тогда не было. Они поклонялись женщине, но не признавали ее равною себе. Они поклонялись ей, но только как источнику наслаждений; человеческого достоинства они еще не признавали в ней! Где нет уважения к женщине, как к человеку, там нет меня. Ту царицу звали Афродита. Вот она.

На этой царице нет никаких украшений, -- она так прекрасна, что ее поклонники не хотели, чтоб она имела одежду, ее дивные формы не должны быть скрыты от их восхищенных глаз.

Что говорит она женщине, почти так же прекрасной, как сама она, бросающей фимиам на ее олтарь?

"Будь источником наслаждения для мужчины. Он господин твой. Ты живешь не для себя, а для него".

И в ее глазах только нега физического наслаждения. Ее осанка горда, в ее лице гордость, но гордость только своею физическою красотою. И на какую жизнь обречена была женщина во время царства ее? Мужчина запирал женщину в гинекей, чтобы никто кроме его, господина, не мог наслаждаться красотою, ему принадлежащею. У ней не было свободы. Были у них другие женщины, которые называли себя свободными, но они продавали наслаждение своею красотою, они продавали свою свободу. Нет, и у них не было свободы. Эта царица была полурабыня. Где нет свободы, там нет счастия, там нет меня.

Опять звучат слова поэта. Возникает новая картина.

Арена перед замком. Кругом амфитеатр с блистательной толпою зрителей. На арене рыцари. Над ареною, на балконе замка сидит девушка. В ее руке шарф. Кто победит, тому шарф и поцелуй руки ее. Рыцари бьются насмерть. Тоггенбург {142} победил. "Рыцарь, я люблю вас, как сестра. Другой любви не требуйте. Не бьется мое сердце, когда вы приходите, -- не бьется оно, когда вы удаляетесь". "Судьба моя решена", -- говорит он и плывет в Палестину. По всему христианству разносится слава его подвигов. Но он не может жить, не видя царицу души своей. Он возвращается, он не нашел забвенья в битвах. "Не стучитесь, рыцарь: она в монастыре". Он строит себе хижину, из окон которой, невидимый ей, может видеть ее, когда она поутру раскрывает окно своей кельи. И вся жизнь его -- ждать, пока явится она у окна, прекрасная, как солнце: нет у него другой жизни, как видеть царицу души своей, и не было у него другой жизни, пока не иссякла в нем жизнь; и когда погасла в нем жизнь, он сидел у окна своей хижины и думал только одно: увижу ли ее еще?

Это уж вовсе, вовсе не обо мне, -- говорит светлая красавица. -- Он любил ее, пока не касался к ней. Когда она становилась его женою, она становилась его подданною; она должна была трепетать его; он запирал ее; он переставал любить ее. Он охотился, он уезжал на войну, он пировал с своими товарищами, он насиловал своих вассалок, -- жена была брошена, заперта, презрена. Ту женщину, которой касался мужчина, этот мужчина уж не любил тогда. Нет, тогда меня не было. Ту царицу звали "Непорочностью" {143}. Вот она.

Скромная, кроткая, нежная, прекрасная, -- прекраснее Астарты, прекраснее самой Афродиты, но задумчивая, грустная, скорбящая. Перед нею преклоняют колена, ей подносят венки роз. Она говорит: "Печальная до смертной скорби душа моя. Меч пронзил сердце мое. Скорбите и вы. Вы несчастны. Земля -- долина плача".

Нет, нет, меня тогда не было, -- говорит светлая красавица.

"Нет, те царицы были непохожи на меня. Все они еще продолжают царствовать, но царства всех их падают. С рождением каждой из них начинало падать царство прежней. И я родилась только тогда, когда стало падать царство последней из них. И с тех пор как я родилась, царства их стали падать быстро, быстро, и они вовсе падут, -- из них следующая не могла заменить прежних, и они оставались при ней. Я заменяю всех, они исчезнут, я одна останусь царствовать над всем миром. Но они должны были царствовать прежде меня; без их царств не могло придти мое.

"Люди были, как животные. Они перестали быть животными, когда мужчина стал ценить в женщине красоту. Но женщина слабее мужчины силою; а мужчина был груб. Все тогда решалось силою. Мужчина присвоил себе женщину, красоту которой стал ценить. Она стала собственностью его, вещью его. Это царство Астарты.

"Когда он стал более развит, он стал больше прежнего ценить ее красоту, преклонился перед ее красотою. Но ее сознание было еще не развито. Он ценил только в ней красоту. Она умела думать еще только то, что слышала от него. Он говорил, что только он человек, она не человек, и она еще видела в себе только прекрасную драгоценность, принадлежащую ему, -- человеком она не считала себя. Это царство Афродиты.

"Но вот начало в ней пробуждаться сознание, что и она человек. Какая скорбь должна была обнять ее и при самом слабом проявлении в ней мысли о своем человеческом достоинстве! Ведь она еще не была признаваема за человека. Мужчина еще не хотел иметь ее иною подругою себе, как своею рабынею. И она говорила: я не хочу быть твоею подругою! Тогда страсть к ней заставляла его умолять и смиряться, и он забывал, что не считает ее человеком, и он любил ее, недоступную, неприкосновенную, непорченную деву. Но лишь только верила она его мольбе, лишь только он касался ее -- горе ей! Она была в руках его, эти руки были сильнее ее рук, а он был груб, и он обращал ее в свою рабыню и презирал ее. Горе ей! Это скорбное царство девы.

"Но шли века; моя сестра -- ты знаешь ее? -- та, которая раньше меня стала являться тебе, делала свое дело. Она была всегда, она была прежде всех, она уж была, как были люди, и всегда работала неутомимо. Тяжел был ее труд, медлен успех, но она работала, работала, и рос успех. Мужчина становился разумнее, женщина тверже и тверже сознавала себя равным ему человеком, -- и пришло время, родилась я.

"Это было недавно, о, это было очень недавно. Ты знаешь ли, кто первый почувствовал, что я родилась и сказал это другим? Это сказал Руссо в "Новой Элоизе" {144}. В ней, от него люди в первый раз услышали обо мне.

"И с той поры мое царство растет. Еще не над многими я царица. Но оно быстро растет, и ты уже предвидишь время, когда я буду царствовать над всею землею. Только тогда вполне почувствуют люди, как я хороша. Теперь те, кто признают мою власть, еще не могут повиноваться всей моей воле. Они окружены массою, неприязненною всей моей воле. Масса истерзала бы их, отравила бы их жизнь, если б они знали и исполняли всю мою волю. А мне нужно счастье, я не хочу никаких страданий, и я говорю им: не делайте того, за что вас стали бы мучить; знайте мою волю теперь лишь настолько, насколько можете знать ее без вреда себе.

Но я могу знать всю тебя?

Да, ты можешь. Твое положение очень счастливое. Тебе нечего бояться. Ты можешь делать все, что захочешь. И если ты будешь знать всю мою волю, от тебя моя воля не захочет ничего вредного тебе: тебе не нужно желать, ты не будешь желать ничего, за что стали бы мучить тебя незнающие меня. Ты теперь вполне довольна тем, что имеешь; ни о чем другом, ни о ком другом ты не думаешь и не будешь думать. Я могу открыться тебе вся.

Назови же мне себя, ты назвала мне прежних цариц, себя ты еще никогда не называла мне.

Ты хочешь, чтобы я назвала себя? Смотри на меня, слушай меня.

Смотри на меня, слушай меня. Ты узнаешь ли мой голос? Ты узнаешь ли лицо мое? Ты видела ли лицо мое?

Да, она еще не видела лица ее, вовсе не видела ее. Как же ей казалось, что она видит ее? Вот уж год, с тех пор как она говорит с ним, с тех пор как он смотрит на нее, целует ее, она так часто видит ее, эту светлую красавицу, и красавица не прячется от нее, как она не прячется от него, она вся является ей.

Нет, я не видела тебя, я не видела лица твоего; ты являлась мне, я видела тебя, но ты окружена сиянием, я не могла видеть тебя, я видела только, что ты прекраснее всех. Твой голос, я слышу его, но я слышу только, что твой голос прекраснее всех.

Смотри же, для тебя на эту минуту я уменьшаю сиянье моего ореола, и мой голос звучит тебе на эту минуту без очаровательности, которую я всегда даю ему; на минуту я для тебя перестаю быть царицею. Ты видела, ты слышала? Ты узнала? Довольно, я опять царица, и уже навсегда царица.

Она опять окружена всем блеском своего сияния, и опять голос ее невыразимо упоителен. Но на минуту, когда она переставала быть царицею, чтоб дать узнать себя, неужели это так? Неужели это лицо видела, неужели этот голос слышала Вера Павловна?

Да, -- говорит царица, -- ты хотела знать, кто я, ты узнала. Ты хотела узнать мое имя, у меня нет имени, отдельного от той, которой являюсь я, мое имя -- ее имя; ты видела, кто я. Нет ничего выше человека, нет ничего выше женщины. Я та, которой являюсь я, которая любит, которая любима.

Да, Вера Павловна видела: это она сама, это она сама, но богиня. Лицо богини ее самой лицо, это ее живое лицо, черты которого так далеки от совершенства, прекраснее которого видит она каждый день не одно лицо; это ее лицо, озаренное сиянием любви, прекраснее всех идеалов, завещанных нам скульпторами древности и великими живописцами великого века живописи, да, это она сама, но озаренная сиянием любви, она, прекраснее которой есть сотни лиц в Петербурге, таком бедном красотою, она прекраснее Афродиты Луврской {145}, прекраснее доселе известных красавиц.

Ты видишь себя в зеркале такою, какая ты сама по себе, без меня. Во мне ты видишь себя такой, какою видит тебя тот, кто любит тебя. Для него я сливаюсь с тобою. Для него нет никого прекраснее тебя: для него все идеалы меркнут перед тобою. Так ли?

Так, о, так!

"Теперь ты знаешь, кто я; узнай, что я...

"Во мне наслаждение чувства, которое было в Астарте: она родоначальница всех нас других цариц, сменявших ее. Во мне упоение созерцанием красоты, которое было в Афродите. Во мне благоговение перед чистотою, которое было в "Непорочности".

"Но во мне все это не так, как было в них, а полнее, выше, сильнее. То, что было в "Непорочности", соединяется во мне с тем, что было в Астарте, и с тем, что было в Афродите. И, соединяясь во мне с другими силами, каждая из этих сил становится могущественнее и лучше от союза. Но больше, еще гораздо больше могущества и прелести дается каждой из этих сил во мне тем новым, что есть во мне, чего не было ни в одной из прежних цариц. Это новое во мне то, чем я отличаюсь от них, -- равноправность любящих, равное отношение между ними, как людьми, и от этого одного нового все во мне много, о, много прекраснее, чем было в них.

"Когда мужчина признает равноправность женщины с собою, он отказывается от взгляда на нее, как на свою принадлежность. Тогда она любит его, как он любит ее, только потому, что хочет любить, если же она не хочет, он не имеет никаких прав над нею, как и она над ним. Поэтому во мне свобода.

"От равноправности и свободы и то мое, что было в прежних царицах, получает новый характер, высшую прелесть, прелесть, какой не знали до меня, перед которой ничто все, что знали до меня.

"До меня не знали полного наслаждения чувства, потому что без свободного влечения обоих любящих ни один из них не имеет светлого упоения. До меня не знали полного наслаждения созерцанием красоты, потому что, если красота открывается не по свободному влечению, нет светлого упоения ее созерцанием. Без свободного влечения и наслаждение, и восхищение мрачны перед тем, каковы они во мне.

"Моя непорочность чище той "Непорочности", которая говорила только о чистоте тела: во мне чистота сердца. Я свободна, потому во мне нет обмана, нет притворства: я не скажу слова, которого не чувствую, я не дам поцелуя, в котором нет симпатии.

"Но то, что во мне новое, что дает высшую прелесть тому, что было в прежних царицах, оно само по себе составляет во мне прелесть, которая выше всего. Господин стеснен при слуге, слуга стеснен перед господином; только с равным себе вполне свободен человек. С низшим скучно, только с равным полное веселье. Вот почему до меня и мужчина не знал полного счастья любви; того, что он чувствовал до меня, не стоило называть счастьем, это было только минутное опьянение. А женщина, как жалка была до меня женщина! Она была тогда подвластным, рабствующим лицом; она была в боязни, она до меня слишком мало знала, что такое любовь: где боязнь, там нет любви.

"Поэтому, если ты хочешь одним словом выразить, что такое я, это слово -- равноправность, Без него наслаждение телом, восхищение красотою скучны, мрачны, гадки; без него нет чистоты сердца, есть только обман чистотою тела. Из него, из равенства, и свобода во мне, без которой нет меня.

"Я все сказала тебе, что ты можешь сказать другим, все, что я теперь. Но теперь царство мое еще мало, я еще должна беречь своих от клеветы незнающих меня, я еще не могу высказывать всю мою волю всем. Я скажу ее всем, когда мое царство будет над всеми людьми, когда все люди будут прекрасны телом и чисты сердцем, тогда я открою им всю мою красоту. Но ты, твоя судьба, особенно счастлива; тебя я не смущу, тебе я не поврежу, сказавши, чем буду я, когда не немногие, как теперь, а все будут достойны признавать меня своею царицею. Тебе одной я скажу тайны моего будущего. Клянись молчать и слушай.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

О, любовь моя, теперь я знаю всю твою волю; я знаю, что она будет; но как же она будет? Как тогда будут жить люди?

Я одна не могу рассказать тебе этого, для этого мне нужна помощь моей старшей сестры, -- той, которая давно являлась тебе. Она моя владычица и слуга моя. Я могу быть только тем, чем она делает меня; но она работает для меня. Сестра, приди на помощь.

Является сестра своих сестер, невеста своих женихов.

Здравствуй, сестра, -- говорит она царице, -- здесь и ты, сестра? -- говорит она Вере Павловне, -- ты хочешь видеть, как будут жить люди, когда царица, моя воспитанница, будет царствовать над всеми? Смотри.

Здание, громадное, громадное здание, каких теперь лишь по нескольку в самых больших столицах, -- или нет, теперь ни одного такого! Оно стоит среди нив и лугов, садов и рощ. Нивы -- это наши хлеба, только не такие, как у нас, а густые, густые, изобильные, изобильные. Неужели это пшеница? Кто ж видел такие колосья? Кто ж видел такие зерна? Только в оранжерее можно бы теперь вырастить такие колосья с такими зернами. Поля, это наши поля; но такие цветы теперь только в цветниках у нас. Сады, лимонные и апельсинные деревья, персики и абрикосы, -- как же они растут на открытом воздухе? О, да это колонны вокруг них, это они открыты на лето; да, это оранжереи, раскрывающиеся на лето. Рощи -- это наши рощи: дуб и липа, клен и вяз, -- да, рощи те же, как теперь; за ними очень заботливый уход, нет в них ни одного больного дерева, но рощи те же, -- только они и остались те же, как теперь. Но это здание, -- что ж это, какой оно архитектуры? Теперь нет такой; нет, уж есть один намек на нее, -- дворец, который стоит на Сайденгамском холме {146}: чугун и стекло, чугун и стекло -- только. Нет, не только: это лишь оболочка здания, это его наружные стены; а там, внутри, уж настоящий дом, громаднейший дом: он покрыт этим чугунно-хрустальным зданием, как футляром; оно образует вокруг него широкие галлереи по всем этажам. Какая легкая архитектура этого внутреннего дома, какие маленькие простенки между окнами, -- а окна огромные, широкие, во всю вышину этажей! Его каменные стены -- будто ряд пилястров, составляющих раму для окон, которые выходят на галлерею. Но какие это полы и потолки? Из чего эти двери и рамы окон? Что это такое? серебро? платина? Да и мебель почти вся такая же, -- мебель из дерева тут лишь каприз, она только для разнообразия, но из чего ж вся остальная мебель, потолки и полы? "Попробуй подвинуть это кресло", -- говорит старшая царица. Эта металлическая мебель легче нашей ореховой. Но что ж это за металл? Ах, знаю теперь, Саша показывал мне такую дощечку, она была легка, как стекло, и теперь уж есть такие серьги, брошки, да, Саша говорил, что, рано или поздно, алюминий {147} заменит собою дерево, может быть, и камень. Но как же все это богато! Везде алюминий и алюминий, и все промежутки окон одеты огромными зеркалами. И какие ковры на полу! Вот в этом зале половина пола открыта, тут и видно, что он из алюминия. "Ты видишь, тут он матовый, чтобы не был слишком скользок, -- тут играют дети, а вместе с ними и большие; вот и в этом зале пол тоже без ковров, -- для танцев". И повсюду южные деревья и цветы; весь дом -- громадный зимний сад.

Но кто же живет в этом доме, который великолепнее дворцов? "Здесь живет много, очень много; иди, мы увидим их". Они идут на балкон, выступающий из верхнего этажа галлереи. Как же Вера Павловна не заметила прежде? "По этим нивам рассеяны группы людей; везде мужчины и женщины, старики, молодые и дети вместе. Но больше молодых; стариков мало, старух еще меньше, детей больше, чем стариков, но все-таки не очень много. Больше половицы детей осталось дома заниматься хозяйством: они делают почти все по хозяйству, они очень любят это; с ними несколько старух. А стариков и старух очень мало потому, что здесь очень поздно становятся ими, здесь здоровая и спокойная жизнь; она сохраняет свежесть". Группы, работающие на нивах, почти все поют; но какой работою они заняты? Ах, это они убирают хлеб. Как быстро идет у них работа! Но еще бы не идти ей быстро, и еще бы не петь им! Почти все делают за них машины, -- и жнут, и вяжут снопы, и отвозят их, -- люди почти только ходят, ездят, управляют машинами. И как они удобно устроили себе; день зноен, но им, конечно, ничего: над тою частью нивы, где они работают, раскинут огромный полог: как подвигается работа, подвигается и он, -- как они устроили себе прохладу! Еще бы им не быстро и не весело работать, еще бы им не петь! Этак и я стала бы жать! И все песни, все песни, -- незнакомые, новые; а вот припомнили и нашу; знаю ее:

Будем жить с тобой по-пански;
Эти люди нам друзья, -
Что душе твоей угодно,
Все добуду с ними я... {148}

Но вот работа кончена, все идут к зданию. "Войдем опять в зал, посмотрим, как они будут обедать", -- говорит старшая сестра. Они входят в самый большой из огромных зал. Половина его занята столами, -- столы уж накрыты, -- сколько их! Сколько же тут будет обедающих? Да человек тысяча или больше: "здесь не все; кому угодно, обедают особо, у себя"; те старухи, старики, дети, которые не выходили в поле, приготовили все это: "готовить кушанье, заниматься хозяйством, прибирать в комнатах, -- это слишком легкая работа для других рук, -- говорит старшая сестра, -- ею следует заниматься тем, кто еще не может или уже не может делать ничего другого". Великолепная сервировка. Все алюминий и хрусталь; по средней полосе широких столов расставлены вазы с цветами, блюда уж на столе, вошли работающие, все садятся за обед, и они, и готовившие обед. "А кто ж будет прислуживать?" -- "Когда? во время стола? зачем? Ведь всего пять шесть блюд: те, которые должны быть горячие, поставлены на таких местах, что не остынут; видишь, в углублениях, -- это ящики с кипятком, -- говорит старшая сестра. -- "Ты хорошо живешь, ты любишь хороший стол, часто у тебя бывает такой обед?" -- "Несколько раз в год". У них это обыкновенный: кому угодно, тот имеет лучше, какой угодно, но тогда особый расчет; а кто не требует себе особенного против того, что делается для всех, с тем нет никакого расчета. И все так: то, что могут по средствам своей компании все, за то нет расчетов; за каждую особую вещь или прихоть -- расчет".

Неужели ж это мы? неужели это наша земля? Я слышала нашу песню, они говорят по-русски. -- "Да, ты видишь невдалеке реку, -- это Ока; эти люди мы, ведь с тобою я, русская!" -- "И ты все это сделала?" -- "Это все сделано для меня, и я одушевляла делать это, я одушевляю совершенствовать это, но делает это вот она, моя старшая сестра, она работница, а я только наслаждаюсь". -- "И все так будут жить?" -- "Все, -- говорит старшая сестра, -- для всех вечная весна и лето, вечная радость. Но мы показали тебе только конец моей половины дня, работы, и начало ее половины; -- мы еще посмотрим на них вечером, через два месяца".

Цветы завяли; листья начинают падать с деревьев; картина становится уныла. "Видишь, на это скучно было бы смотреть, тут было бы скучно жить, -- говорит младшая сестра, -- я так не хочу". -- "Залы пусты, на полях и в садах тоже нет никого, -- говорит старшая сестра, -- я это устроила по воле своей сестры царицы". -- "Неужели дворец в самом деле опустел?" -- "Да, ведь здесь холодно и сыро, зачем же быть здесь? Здесь из 2 000 человек осталось теперь десять -- двадцать человек оригиналов, которым на этот раз показалось приятным разнообразием остаться здесь, в глуши, в уединении, посмотреть на северную осень. Через несколько времени, зимою, здесь будут беспрестанные смены, будут приезжать маленькими партиями любители зимних прогулок, провести здесь несколько дней по-зимнему".

Но где ж они теперь? -- "Да везде, где тепло и хорошо, -- говорит старшая сестра: -- на лето, когда здесь много работы и хорошо, приезжает сюда множество всяких гостей с юга; мы были в доме, где вся компания из одних вас; но множество домов построено для гостей, в других и разноплеменные гости и хозяева поселяются вместе, кому как нравится, такую компанию и выбирает. Но принимая летом множество гостей, помощников в работе, вы сами на 7-8 плохих месяцев вашего года уезжаете на юг, -- кому куда приятнее. Но есть у вас на юге и особая сторона, куда уезжает главная масса ваша. Эта сторона так и называется Новая Россия". -- "Это где Одесса и Херсон?" -- "Это в твое время, а теперь, смотри, вот где Новая Россия".

Горы, одетые садами; между гор узкие долины, широкие равнины. "Эти горы были прежде голые скалы, -- говорит старшая сестра. -- Теперь они покрыты толстым слоем земли, и на них среди садов растут рощи самых высоких деревьев: внизу во влажных ложбинах плантации кофейного дерева; выше финиковые пальмы, смоковницы; виноградники перемешаны с плантациями сахарного тростника; на нивах есть и пшеница, но больше рис". -- "Что ж это за земля?" -- "Поднимемся на минуту повыше, ты увидишь ее границы". На далеком северо-востоке две реки, которые сливаются вместе прямо на востоке от того места, с которого смотрит Вера Павловна; дальше к югу, все в том же юго-восточном направлении, длинный и широкий залив; на юге далеко идет земля, расширяясь все больше к югу между этим заливом и длинным узким заливом, составляющим ее западную границу. Между западным узким заливом и морем, которое очень далеко на северо-западе, узкий перешеек. "Но мы в центре пустыни?" -- говорит изумленная Вера Павловна. "Да, в центре бывшей пустыни; а теперь, как видишь, все пространство с севера, от той большой реки на северо-востоке, уже обращено в благодатнейшую землю, в землю такую же, какою была когда-то и опять стала теперь та полоса по морю на север от нее, про которую говорилось в старину, что она "кипит молоком и медом" {149}. Мы не очень далеко, ты видишь, от южной границы возделанного пространства, горная часть полуострова еще остается песчаною, бесплодною степью, какою был в твое время весь полуостров; с каждым годом люди, вы русские, все дальше отодвигаете границу пустыни на юг. Другие работают в других странах: всем и много места, и довольно работы, и просторно, и обильно. Да, от большой северо-восточной реки все пространство на юг до половины полуострова зеленеет и цветет, по всему пространству стоят, как на севере, громадные здания в трех, в четырех верстах друг от друга, будто бесчисленные громадные шахматы на исполинской шахматнице. "Спустимся к одному из них", -- говорит старшая сестра.

Такой же хрустальный громадный дом, но колонны его белые. "Они потому из алюминия, -- говорит старшая сестра, -- что здесь ведь очень тепло, белое меньше разгорячается на солнце, что несколько дороже чугуна, но по-здешнему удобнее". Но вот что они еще придумали: на дальнее расстояние кругом хрустального дворца идут ряды тонких, чрезвычайно высоких столбов, и на них, высоко над дворцом, над всем дворцом и на, полверсты вокруг него растянут белый полог. "Он постоянно обрызгивается водою, -- говорит старшая сестра: -- видишь, из каждой колонны подымается выше полога маленький фонтан, разлетающийся дождем вокруг, поэтому жить здесь прохладно; ты видишь, они изменяют температуру, как хотят". -- "А кому нравится зной и яркое здешнее солнце?" -- "Ты видишь, вдали есть павильоны и шатры. Каждый может жить, как ему угодно; я к тому веду, я все для этого только и работаю". -- "Значит, остались и города для тех, кому нравится в городах?" -- "Не очень много таких людей; городов осталось меньше прежнего, -- почти только для того, чтобы быть центрами сношений и перевозки товаров, у лучших гаваней, в других центрах сообщений, но эти города больше и великолепнее прежних; все туда ездят на несколько дней для разнообразия; большая часть их жителей беспрестанно сменяется, бывает там для труда, на недолгое время". -- "Но кто хочет постоянно жить в них?" -- "Живут, как вы живете в своих Петербургах, Парижах, Лондонах, -- кому ж какое дело? кто станет мешать? Каждый живи, как хочешь; только огромнейшее большинство, 99 человек из 100, живут так, как мы с сестрою показываем тебе, потому что это им приятнее и выгоднее. Но иди же во дворец, уж довольно поздний вечер, пора смотреть на них".

Но нет, прежде я хочу же знать, как это сделалось?" -- "Что?" -- "То, что бесплодная пустыня обратилась в плодороднейшую землю, где почти все мы проводим две трети нашего года". -- "Как это сделалось? да что ж тут мудреного? Ведь это сделалось не в один год, и не в десять лет, я постепенно подвигала дело. С северо-востока, от берегов большой реки, с северо-запада, от прибережья большого моря, -- у них так много таких сильных машин, -- возили глину, она связывала песок, проводили каналы, устраивали орошение, явилась зелень, явилось и больше влаги в воздухе; шли вперед шаг за шагом, по нескольку верст, иногда по одной версте в год, как и теперь все идут больше на юг, что ж тут особенного? Они только стали умны, стали обращать на пользу себе громадное количество сил и средств, которые прежде тратили без пользы или и прямо во вред себе. Недаром же я работаю и учу. Трудно было людям только понять, что полезно, они были в твое время еще такими дикарями, такими грубыми, жестокими, безрассудными, но я учила и учила их; а когда они стали понимать, исполнять было уже не трудно. Я не требую ничего трудного, ты знаешь. Ты кое-что делаешь по-моему, для меня, -- разве это дурно?" "Нет". -- "Конечно, нет. Вспомни же свою мастерскую, разве у вас было много средств? разве больше, чем у других?" -- "Нет, какие ж у нас были средства?" -- "А ведь твои швеи имеют в десять раз больше удобств, в двадцать раз больше радостей жизни, во сто раз меньше испытывают неприятного, чем другие, с такими же средствами, какие были у вас. Ты сама доказала, что и в твое время люди могут жить очень привольно. Нужно только быть рассудительными, уметь хорошо устроиться, узнать, как выгоднее употреблять средства". -- "Так, так; я это знаю". -- "Иди же еще посмотреть немножко, как живут люди через несколько времени после того, как стали понимать то, что давно понимала ты".

Они входят в дом. Опять такой же громаднейший, великолепный зал. Вечер в полном своем просторе и веселье, прошло уж три часа после заката солнца: самая пора веселья. Как ярко освещен зал, чем же? -- нигде не видно ни канделябров, ни люстр; ах, вот что! -- в куполе зала большая площадка из матового стекла, через нее льется свет, -- конечно, такой он и должен быть: совершенно, как солнечный, белый, яркий и мягкий, -- ну, да, это электрическое освещение {149a}. В зале около тысячи человек народа, но в ней могло бы свободно быть втрое больше. "И бывает, когда приезжают гости, -- говорит светлая красавица, -- бывает и больше". -- "Так что ж это? разве не бал? Это разве простой будничный вечер?" -- "Конечно". -- "А по-нынешнему, это был бы придворный бал, как роскошна одежда женщин, да, другие времена, это видно и по покрою платья. Есть несколько дам и в нашем платье, но видно, что они оделись так для разнообразия, для шутки; да, они дурачатся, шутят над своим костюмом; на других другие, самые разнообразные костюмы разных восточных и южных покроев, все они грациознее нашего; но преобладает костюм, похожий на тот, какой носили гречанки в изящнейшее время Афин -- очень легкий и свободный, и на мужчинах тоже широкое, длинное платье без талии, что-то вроде мантий, иматиев; видно, что это обыкновенный домашний костюм их, как это платье скромно и прекрасно! Как мягко и изящно обрисовывает оно формы, как возвышает оно грациозность движений! И какой оркестр, более ста артистов и артисток, но особенно, какой хор!" -- "Да, у вас в целой Европе не было десяти таких голосов, каких ты в одном этом зале найдешь целую сотню, и в каждом другом столько же: образ жизни не тот, очень здоровый и вместе изящный, потому и грудь лучше, и голос лучше", -- говорит светлая царица. Но люди в оркестре и в хоре беспрестанно меняются: одни уходят, другие становятся на их место, -- они уходят танцовать, они приходят из танцующих.

У них вечер, будничный, обыкновенный вечер, они каждый вечер так веселятся и танцуют; но когда же я видела такую энергию веселья? но как и не иметь их веселью энергии, неизвестной нам? -- Они поутру наработались. Кто не наработался вдоволь, тот не приготовил нерв, чтобы чувствовать полноту веселья. И теперь веселье простых людей, когда им удается веселиться, более радостно, живо и свежо, чем наше; но у наших простых людей скудны средства для веселья, а здесь средства богаче, нежели у нас; и веселье наших простых людей смущается воспоминанием неудобств и лишений, бед и страданий, смущается предчувствием того же впереди, -- это мимолетный час забытья нужды и горя -- а разве нужда и горе могут быть забыты вполне? разве песок пустыни не заносит? разве миазмы болота не заражают и небольшого клочка хорошей земли с хорошим воздухом, лежащего между пустынею и болотом? А здесь нет ни воспоминаний, ни опасений нужды или горя; здесь только воспоминания вольного труда в охоту, довольства, добра и наслаждения, здесь и ожидания только все того же впереди. Какое же сравнение! И опять: у наших рабочих людей нервы только крепки, потому способны выдерживать много веселья, но они у них грубы, не восприимчивы. А здесь: нервы и крепки, как у наших рабочих людей, и развиты, впечатлительны, как у нас; приготовленность к веселью, здоровая, сильная жажда его, какой нет у нас, какая дается только могучим здоровьем и физическим трудом, в этих людях соединяется со всею тонкостью ощущений, какая есть в нас; они имеют все наше нравственное развитие вместе с физическим развитием крепких наших рабочих людей: понятно, что их веселье, что их наслаждение, их страсть -- все живее и сильнее, шире и сладостнее, чем у нас. Счастливые люди!

Нет, теперь еще не знают, что такое настоящее веселье, потому что еще нет такой жизни, какая нужна для него, и нет таких людей. Только такие люди могут вполне веселиться и знать весь восторг наслажденья! Как они цветут здоровьем и силою, как стройны и грациозны они, как энергичны и выразительны их черты! Все они -- счастливые красавцы и красавицы, ведущие вольную жизнь труда и наслаждения, -- счастливцы, счастливцы!

Шумно веселится в громадном зале половина их, а где ж другая половина? "Где другие? -- говорит светлая царица, -- они везде; многие в театре, одни актерами, другие музыкантами, третьи зрителями, как нравится кому; иные рассеялись по аудиториям, музеям, сидят в библиотеке; иные в аллеях сада, иные в своих комнатах или чтобы отдохнуть наедине, или с своими детьми, но больше, больше всего -- это моя тайна. Ты видела в зале, как горят щеки, как блистают глаза; ты видела, они уходили, они приходили; они уходили -- это я увлекала их, здесь комната каждого и каждой -- мой приют, в них мои тайны ненарушимы, занавесы дверей, роскошные ковры, поглощающие звук, там тишина, там тайна; они возвращались -- это я возвращала их из царства моих тайн на легкое веселье Здесь царствую я".

"Я царствую здесь. Здесь все для меня! Труд -- заготовление свежести чувств и сил для меня, веселье -- приготовление ко мне, отдых после меня. Здесь я -- цель жизни, здесь я -- вся жизнь".

"В моей сестре, царице, высшее счастие жизни, -- говорит старшая сестра, -- но ты видишь, здесь всякое счастие, какое кому надобно. Здесь все живут, как лучше кому жить, здесь всем и каждому -- полная воля, вольная воля".

"То, что мы показали тебе, нескоро будет в полном своем развитии, какое видела теперь ты. Сменится много поколений прежде, чем вполне осуществится то, что ты предощущаешь. Нет, не много поколений: моя работа идет теперь быстро, все быстрее с каждым годом, но все-таки ты еще не войдешь в это полное царство моей сестры; по крайней мере, ты видела его, ты знаешь будущее. Оно светло, оно прекрасно. Говори же всем: вот что в будущем, будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего. Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее все, что можете перенести".

Примечание

135) ... знакомый, -- о, какой знакомый теперь! -- голос... -- Подразумевается голос Бозио в третьем сне Веры Павловны (см. стр. 171).

136) "Wie herrlich leuchtet <...> Wie lacht die Flur". -- Начальные строки стихотворения Гете "Майская песнь" ("Mailied", 1771) -- одна из любимых песен Чернышевского с юности.

137) О erd"! О Sonne! <...> Auf jenen Hoh"n! -- Цитата (ст. 11-16) из того же стихотворения Гете.

138) "Whol perlet im Glase der purpurne Wein, Wohl gldnzen die Augen der Gaste..." -- начальные строки стихотворения Ф. Шиллера "Четыре века" ("Die vier Weltalter", 1802).

139) номады -- кочевники.

140) Астарта -- финикийская богиня плодородия. В греческой и римской мифологии отождествлялась с Афродитой -- покровительницей, оплодотворяющей силы природы, богиней брака и любви.

141) Пизистрат, (VI в. до н. No.) -- древнегреческий государственный деятель, захвативший верховную власть в Афинах, откуда он был дважды изгоняем. Ареопаг -- верховный суд в древних Афинах. Аспазия (V в. до н. No.) -- прославившаяся умом и красотой гречанка; ее считали виновницей Пелопоннесских войн, приведших к падению Афин. Афродита -- см. предыдущее примечание. Гинекей -- женская половина в древнегреческих домах.

142) Тоггенбург -- герой баллады Ф. Шиллера "Рыцарь Тоггенбург", особенно известной в России по переводу Жуковского (1818). Чернышевский приводит прозаический пересказ баллады.

143) Ту царицу звали "Непорочностью". -- Под этим названием Чернышевский, как это видно из чернового текста, имеет в виду Мадонну.

144) Это сказал Руссо в "Новой Элоизе". -- В романе в письмах "Юлия, или Новая Элоиза" (1761) Ж. -Ж. Руссо (Rousseau, 1712-1778) в образе героини Юлии д"Этанж раскрывал пробуждение в женщине чувства человеческого достоинства. Ср. запись Чернышевского в альбом своей невесте: "Женщина должна быть равна с мужчиною..." и т. д. (т. XIV, стр. 223). В письме к А. Н. Чернышевскому 5 марта 1885 г. Чернышевский писал, что "Новая Элоиза" может быть "ныне читаема без смеха, лишь как исторические памятники давно минувших фазисов общественной жизни" (т. XV, стр. 519). Другие упоминания Руссо см. по указателю имен: Чернышевский, т. XVI, стр. 916. -- Ср.: Т. Л. Занадворова. Жан-Жак Руссо в оценке Н. Г. Чернышевского. -- Уч. зап. Магнитогорск, гос. пед. ин-та, 1963, вып. 15(2), стр. 110-126.

145) ... прекраснее Афродиты Луврской... -- Статуя, хранящаяся в Луврском музее в Париже и более известная под названием Венеры Милосской.

146) ... дворец, который стоит на Сейденгамском холме... -- К Всемирной выставке 1851 г. в Гайд-Парке в Лондоне по проекту архитектора Джозефа Пакстона был выстроен так называемый Хрустальный (или Кристальный) дворец (Crystal Palace) -- огромное сооружение из стекла и железа без кирпича и дерева -- одно из значительных достижений строительной техники того времени. В 1854 г. дворец был перенесен в предместье, на 10 км севернее (ныне в черте города), и использовался в течение более чем 25 лет. 30 ноября 1936 г. здание сгорело. Об этом дворце Чернышевский неоднократно упоминал: в частности, он подробно описал его в "Отечественных записках" (1854, No 8 и 9; Чернышевский, т. XVI, стр. 91-106, 129-132). В бытность в Лондоне 26-30 июня 1859 г. Чернышевский осмотрел дворец; некоторые черты его описаны в четвертом сне Веры Павловны (см.: Е. И. Покусаев. Н. Г. Чернышевский. Очерк жизни и деятельности. Изд. 4-е. Саратов, 1967, стр. 207-208). В "Записках из подполья" Ф. М. Достоевского (Эпоха, 1864, No 1-2; Полн. собр. соч., т V. Л., 1973, стр. ИЗ) содержится полемический выпад против рассказа о хрустальном дворце: "Тогда выстроится хрустальный дворец. Тогда... Ну, одним словом, тогда прилетит птица Каган", т. е. легендарная птица, приносящая людям счастье.

147) ... алюминий -- металл, впервые полученный в виде порошка в 1827 г. Технический способ его производства был разработан в 1854 г. Широкое применение в технике, промышленности и в быту алюминий нашел в XX в.

148) "Будем жить с тобой по-пански; <...> Все добуду с ними я..." -- Цитата из стихотворения Кольцова "Бегство" (1838; впервые опубликовано: Современник, 1839, т. 14) -- одно из любимых стихотворений Чернышевского. Чернышевскому принадлежит рецензия на сборник стихотворений Кольцова со статьею о нем Белинского (Современник, 1856, No 5; Чернышевский, т. III, стр. 510-515) и ряд упоминаний в "Очерках гоголевского периода" (статьи четвертая и пятая: Современник, 1856, No 4 и 7; Чернышевский, т. III, стр. 138, 181-185, 195, 199).

149) ... полоса <...> про которую говорилось в старину, что она кипит молоком и медом <...> иматиев. -- Цитата из Библии (Исход, глава III, ст. 8) -- по преданию, бог сказал Моисею, что он приведет израильтян "в землю,... где течет молоко и мед". Иматий (или гиматий) -- верхняя одежда древних греков, состоявшая из квадратного или продолговатого четырехугольного куска шерстяной материи.

149a) ... электрическое освещение. -- Электрическое освещение жилищ в России вошло в широкий обиход лишь с начала XX в.

11 июля 1856 г. в номере одной из больших петербургских гостиниц находят записку, оставленную странным постояльцем. В записке сказано, что о её авторе вскоре услышат на Литейном мосту и что подозрений ни на кого иметь не должно. Обстоятельства выясняются очень скоро: ночью на Литейном мосту стреляется какой-то человек. Из воды вылавливают его простреленную фуражку.

В то же самое утро на даче на Каменном острове сидит и шьёт молодая дама, напевая бойкую и смелую французскую песенку о рабочих людях, которых освободит знание. Зовут её Вера Павловна. Служанка приносит ей письмо, прочитав которое Вера Павловна рыдает, закрыв лицо руками. Вошедший молодой человек пытается её успокоить, но Вера Павловна безутешна. Она отталкивает молодого человека со словами: «Ты в крови! На тебе его кровь! Ты не виноват - я одна...» В письме, полученном Верой Павловной, говорится о том, что пишущий его сходит со сцены, потому что слишком любит «вас обоих»...

Трагической развязке предшествует история жизни Веры Павловны. Детство её прошло в Петербурге, в многоэтажном доме на Гороховой, между Садовой и Семёновским мостом. Отец её, Павел Константинович Розальский - управляющий домом, мать даёт деньги под залог. Единственная забота матери, Марьи Алексеевны, по отношению к Верочке: поскорее выдать её замуж за богатого. Недалёкая и злая женщина делает для этого все возможное: приглашает к дочери учителя музыки, наряжает её и даже водит в театр. Вскоре красивую смуглую девушку замечает хозяйский сын, офицер Сторешников, и тут же решает соблазнить её. Надеясь заставить Сторешникова жениться, Марья Алексеевна требует, чтобы дочь была к нему благосклонна, Верочка же всячески отказывается от этого, понимая истинные намерения ловеласа. Ей удаётся кое-как обманывать мать, делая вид, что она заманивает ухажёра, но долго это продолжаться не может. Положение Верочки в доме становится совершенно невыносимым. Разрешается же оно неожиданным образом.

К Верочкиному брату Феде приглашён учитель, студент-медик выпускного курса Дмитрий Сергеевич Лопухов. Сначала молодые люди относятся друг к другу настороженно, но потом начинают беседовать о книгах, о музыке, о справедливом образе мыслей и вскоре чувствуют расположение друг к другу. Узнав о бедственном положении девушки, Лопухов пытается ей помочь. Он ищет ей место гувернантки, которое дало бы Верочке возможность поселиться отдельно от родителей. Но поиски оказываются безуспешными: никто не хочет брать на себя ответственность за судьбу девушки, если она сбежит из дому. Тогда влюблённый студент находит другой выход: незадолго до окончания курса, чтобы иметь достаточно средств, он оставляет учёбу и, занявшись частными уроками и переводом учебника географии, делает Верочке предложение. В это время Верочке снится первый её сон: она видит себя выпущенной из сырого и тёмного подвала и беседующей с удивительной красавицей, которая называет себя любовью к людям. Верочка обещает красавице, что всегда будет выпускать из подвалов других девушек, запертых так же, как была заперта она.

Молодые снимают квартиру, и жизнь их идёт хорошо. Правда, квартирной хозяйке кажутся странными их отношения: «миленькая» и «миленький» спят в разных комнатах, входят друг к другу только после стука, не показываются друг другу неодетыми и т. п. Верочке с трудом удаётся объяснить хозяйке, что такими и должны быть отношения между супругами, если они не хотят надоесть друг другу.

Вера Павловна читает книжки, даёт частные уроки, ведёт хозяйство. Вскоре она затевает собственное предприятие - швейную мастерскую. Девушки работают в мастерской не по найму, а являются её совладелицами и получают свою долю от дохода, как и Вера Павловна. Они не только трудятся вместе, но вместе проводят свободное время: ездят на пикники, беседуют. Во втором своём сне Вера Павловна видит поле, на котором растут колосья. Она видит на этом поле и грязь - вернее, две грязи: фантастическую и реальную. Реальная грязь - это забота о самом необходимом (такая, которою всегда была обременена мать Веры Павловны), и из неё могут вырасти колосья. Фантастическая грязь - забота о лишнем и ненужном; из неё ничего путного не вырастает.

У супругов Лопуховых часто бывает лучший друг Дмитрия Сергеевича, его бывший однокурсник и духовно близкий ему человек - Александр Матвеевич Кирсанов. Оба они «грудью, без связей, без знакомств, пролагали себе дорогу». Кирсанов - человек волевой, мужественный, способный и на решительный поступок, и на тонкое чувство. Он скрашивает разговорами одиночество Веры Павловны, когда Лопухов бывает занят, возит её в Оперу, которую оба любят. Впрочем, вскоре, не объясняя причин, Кирсанов перестаёт бывать у своего друга, чем очень обижает и его, и Веру Павловну. Они не знают истинной причины его «охлаждения»: Кирсанов влюблён в жену друга. Он вновь появляется в доме, только когда Лопухов заболевает: Кирсанов - врач, он лечит Лопухова и помогает Вере Павловне ухаживать за ним. Вера Павловна находится в полном смятении: она чувствует, что влюблена в друга своего мужа. Ей снится третий сон. В этом сне Вера Павловна с помощью какой-то неведомой женщины читает страницы собственного дневника, в котором сказано, что она испытывает к мужу благодарность, а не то тихое, нежное чувство, потребность которого так в ней велика.

Ситуация, в которую попали трое умных и порядочных «новых людей», кажется неразрешимой. Наконец Лопухов находит выход - выстрел на Литейном мосту. В день, когда получено это известие, к Вере Павловне приходит старый знакомый Кирсанова и Лопухова - Рахметов, «особенный человек». «Высшую натуру» пробудил в нем в своё время Кирсанов, приобщивший студента Рахметова к книгам, «которые нужно читать». Происходя из богатой семьи, Рахметов продал имение, деньги раздал своим стипендиатам и теперь ведёт суровый образ жизни: отчасти из-за того, что считает для себя невозможным иметь то, чего не имеет простой человек, отчасти - из желания воспитать свой характер. Так, однажды он решает спать на гвоздях, чтобы испытать свои физические возможности. Он не пьёт вина, не прикасается к женщинам. Рахметова часто называют Никитушкой Ломовым - за то, что он ходил по Волге с бурлаками, чтобы приблизиться к народу и приобрести любовь и уважение простых людей. Жизнь Рахметова окутана покровом таинственности явно революционного толка. У него много дел, но все это не его личные дела. Он путешествует по Европе, собираясь вернуться в Россию года через три, когда ему там «нужно» будет быть. Этот «экземпляр очень редкой породы» отличается от просто «честных и добрых людей» тем, что являет собою «двигатель двигателей, соль соли земли».

Рахметов приносит Вере Павловне записку от Лопухова, прочитав которую она делается спокойною и даже весёлою. Кроме того, Рахметов объясняет Вере Павловне, что несходство её характера с характером Лопухова было слишком велико, оттого она и потянулась к Кирсанову. Успокоившись после разговора с Рахметовым, Вера Павловна уезжает в Новгород, где через несколько недель венчается с Кирсановым.

О несходстве характеров Лопухова и Веры Павловны говорится и в письме, которое она вскоре получает из Берлина, Некий студент-медик, якобы хороший знакомый Лопухова, передаёт Вере Павловне его точные слова о том, что тот стал чувствовать себя лучше, расставшись с нею, ибо имел наклонность к уединению, которое никак невозможно было при жизни с общительной Верой Павловной. Таким образом, любовные дела устраиваются к общему удовольствию. Семейство Кирсановых имеет примерно такой же образ жизни, что прежде семейство Лопуховых. Александр Матвеевич много работает, Вера Павловна кушает сливки, принимает ванны и занимается швейными мастерскими: их теперь у неё две. Точно так же в доме существуют нейтральные и ненейтральные комнаты, и в ненейтральные комнаты супруги могут зайти только после стука. Но Вера Павловна замечает, что Кирсанов не просто предоставляет ей вести тот образ жизни, который ей нравится, и не просто готов подставить ей плечо в трудную минуту, но и живо интересуется её жизнью. Он понимает её стремление заниматься каким-нибудь делом, «которого нельзя отложить». С помощью Кирсанова Вера Павловна начинает изучать медицину.

Вскоре ей снится четвёртый сон. Природа в этом сне «льёт аромат и песню, любовь и негу в грудь». Поэт, чело и мысль которого озарены вдохновением, поёт песнь о смысле истории. Перед Верой Павловной проходят картины жизни женщин в разные тысячелетия. Сначала женщина-рабыня повинуется своему господину среди шатров номадов, потом афиняне поклоняются женщине, все-таки не признавая её равной себе. Потом возникает образ прекрасной дамы, ради которой сражается на турнире рыцарь. Но он любит её только до тех пор, пока она не становится его женой, то есть рабыней. Затем Вера Павловна видит вместо лица богини собственное лицо. Черты его далеки от совершенства, но оно озарено сиянием любви. Великая женщина, знакомая ей ещё по первому сну, объясняет Вере Павловне, в чем смысл женского равноправия и свободы. Эта женщина являет Вере Павловне и картины будущего: граждане Новой России живут в прекрасном доме из чугуна, хрусталя и алюминия. С утра они работают, вечером веселятся, а «кто не наработался вдоволь, тот не приготовил нерв, чтобы чувствовать полноту веселья». Путеводительница объясняет Вере Павловне, что это будущее следует любить, для него следует работать и переносить из него в настоящее все, что можно перенести.

У Кирсановых бывает много молодых людей, единомышленников: «Недавно появился этот тип и быстро распложается». Все это люди порядочные, трудолюбивые, имеющие незыблемые жизненные принципы и обладающие «хладнокровной практичностью». Среди них вскоре появляется семейство Бьюмонт. Екатерина Васильевна Бьюмонт, урождённая Полозова, была одной из самых богатых невест Петербурга. Кирсанов однажды помог ей умным советом: с его помощью Полозова разобралась в том, что человек, в которого она была влюблена, недостоин её. Потом Екатерина Васильевна выходит замуж за человека, называющего себя агентом английской фирмы Чарльзом Бьюмонтом. Тот прекрасно говорит по-русски - потому что якобы до двадцати лет жил в России. Роман его с Полозовой развивается спокойно: оба они - люди, которые «не бесятся без причины». При встрече Бьюмонта с Кирсановым становится понятно, что этот человек - Лопухов. Семейства Кирсановых и Бьюмонт чувствуют такую духовную близость, что вскоре поселяются в одном доме, вместе принимают гостей. Екатерина Васильевна тоже устраивает швейную мастерскую, и круг «новых людей» становится таким образом все шире.

Социально-политический, философско-публицистический характер романа, воплощение в нем принципов эстетики.

Роман «Что делать?» во многом есть реализация общественно-политических и литературно-эстетических принципов Чернышевского. Проблематика романа четко и последовательно отражает программные требования революционных демократов; призыв к революции и уверенность в ее победе, пропаганду идей материализма и социализма, борьбу за эмансипацию женщин (в романе отчетливо показано, что только в общественном труде заключен путь к равноправию женщин), воспитание 9!новых людей» на основе принципов коллективного труда и новой морали» Тема «новых людей» решается с помощью их контрастного противопоставления людям старого мира (образы Марьи Алексеевны, Мишеля Сторешникова и Др.). Анализируя образы «новых людей» (Лопухова, Кирсанова, Веры Павловны), следует дать характеристику их мировоззрения, эстетических принципов, общественных идеалов и конкретной деятельности.

Проблема положительного героя должна быть уяснена на примере образа революционного вождя - Рахметова (его «необыкновенность» заключается не в специфических психологических свойствах «натуры», а в том, что он профессиональный революционер). Рахметов - первый в русской литературе образ профессионального революционера.

В романе преобладает рационалистическое, логическое начало, лишь несколько приукрашенное «занимательным» сюжетом, составленным из банальных ситуаций и фабульных ходов романтической литературы. Цель романа - публицистические и пропагандистские задачи. Роман должен был доказать необходимость революции, в результате которой будут осуществлены социалистические преобразования. Автор, который требовал от писателей правдивого изображения и почти копии действительности, сам в романе не следовал этим принципам и признавался, что от начала до конца извлек свое произведение из головы. Не было ни мастерской Веры Павловны, ни какого-либо подобия героев, ни даже отношений между ними. Отсюда возникает впечатление выдуманности сочиненного идеала, иллюзорного и утопичного.

Философско-публицистический и социально-политический роман Н.Г. Чернышевского «Что делать?» вышел в свет в 1863 году. Это произведение оказало большое влияние на молодые умы того времени и внесло значительный вклад в развитие русской литературы «пролетарского» периода.

В своем романе, воплотившем научные, политические, духовные идеи 60-х годов XIX века, автор в художественной форме разрушает старый, постепенно уходящий в прошлое мир - «подвал» как отжившие свой век этические и эстетические догмы. В противовес этому Чернышевский изображает «обыкновенных порядочных людей нового поколения», людей «новой» морали - героев, за которыми он признавал будущность России.

Теория разумного эгоизма, ее обоснование. Отношения в любовном треугольнике романа в свете теории разумного эгоизма.

Трудной для понимания является теория «разумного эгоизма». Развивая материалистическое понимание этики, Чернышевский в работе «Антропологический принцип в философии» обосновал главную идею этой теории. Она заключается в том, что поступки людей должны всегда быть согласованы с их внутренними побуждениями. И в реальной жизни человек руководствуется на первый взгляд стимулами узкого эгоизма, стремлением к максимальной пользе и максимальному удовольствию» «Сущность» человека, по Чернышевскому, строго обусловлена законами природы. И в эгоизме есть разумная основа; наибольшей пользы и наибольшего удовольствия можно достигнуть следуя принципу равного блага для всех других людей, так как «одинокого счастья» не может быть. Все «естественные», «эгоистические» стремления не есть только личные, индивидуальные и автономные, но одновременно «природные», «всеобщие». Такое понимание «этики счастья» на практике означало разрыв с традиционной моралью старого общества; утвердить свое стремление к счастью можно лишь через борьбу с тем/ что мешает этому счастью и помогает счастью другого. Сложная диалектика эгоизма и альтруизма пронизывает действия, поступки героев «Что делать?».

Особо следует остановиться на жанровом своеобразии романа, сочетающем тенденции публицистического, философского, просветительского и «семейного» романа, философское обобщение исторических процессов, ведущих людей к победе революции во всех областях жизни, сочетается с открыто аналитическим рассмотрением психологии поведения «новых людей», утверждающих в повседневной жизни новые принципы морали (подробные подсчеты «выгод» коллективного труда перемежаются дотошно-язвительными спорами с «проницательным читателем»). В свете социалистического идеала Чернышевский выносит приговор старому миру.

Роман «Что делать?» в течение многих лет являлся «учебником жизни» для тысяч передовых людей России. Писарев высоко оценил воздействие романа на революционную молодежь второй половины XIX века: «Он меня всего глубоко перепахал... Это вещь, которая дает заряд на всю жизнь»

Любовный треугольник.

Главная героиня романа Верочка, впоследствии Вера Павловна, начала борьбу за свое право любить, еще находясь в стане врагов, до встречи с "новыми людьми". Мать хотела выдать ее замуж за богатого, но никчемного человека. Вера совершила смелый поступок, когда пошла наперекор воле матери. Первой союзницей девушки в этой борьбе стала легкомысленная француженка Жюли. Этот образ интересен тем, что автор не осуждает падшую женщину, а показывает, что она свободнее и во многом порядочнее почтенных дам. Представляю, как были шокированы современники Чернышевского тем, что именно в уста продажной женщины он вложил пламенный призыв: "Умри, но не давай поцелуя без любви!" Сама Жюли любить уже не может и считает себя недостойной любви. Но это не мешает ей понимать ценность истинного чувства.

Знакомство Верочки с Лопуховым стало поворотным в ее судьбе. В неразговорчивом студенте она нашла первого единомышленника и верного друга. Он стал ее спасителем, помог ей вырваться из мрачного подвала на яркий солнечный свет. В своем первом сне освобожденная Вера выпускает на волю других девушек и впервые знакомится с так называемой "невестой всех женихов". Кем она является на самом деле, станет ясно только в четвертом сне. Верочка не могла не полюбить Лопухова и была очень счастлива, когда выходила за него замуж. Автор подробно описывает нам, какие порядки установились в "новой" семье. Лопухов хвалил свою жену за то, чего прежние мужья и представить себе не могли, - за самостоятельность: "Так, так, Верочка! Всякий пусть охраняет свою независимость всеми силами от всякого, как бы ни любил его, как бы ни верил ему". Чернышевский отстаивает революционную по тем временам мысль, что женщина ничем не хуже мужчины и должна во всем иметь равные с ним права.

Несколько лет Вера и Лопухов живут в полном согласии. Но постепенно в душе у нашей героини появляется смутное ощущение, что ей чего-то не хватает. В третьем сне открывается причина этого беспокойства. То чувство, которое она испытывает к "миленькому", вовсе не любовь, а неправильно понятая благодарность. Мало того, по-настоящему она любит лучшего друга своего мужа. И Кирсанов любит Веру Павловну уже много лет. Мне кажется, в романе "Что делать?" именно любовь подвергает проверке на прочность верность героев идеалам "новой" жизни. И Лопухов, и Кирсанов, и Верочка проходят это испытание. В своих мучениях они предстают перед нами не героями, а просто хорошими, порядочными людьми. Разрешение этого любовного треугольника очень оригинально. "Проницательному читателю" просто невозможно поверить в существование такого решения. Но автора не заботит мнение обывателя.

Проверке чувством подвергается и "особенный человек" Рахметов. "Я не должен любить",- говорит он и делает из себя железного воина, но любовь проникает под его броню и заставляет с болью воскликнуть: "…и я тоже не отвлеченная идея, а человек, которому хотелось бы жить. Ну да ничего, пройдет". Он, конечно, героическая личность, но мне его жалко, потому что человек, который душит в себе любовь, становится бесчувственной машиной. Впоследствии он может только рассуждать о чувствах, но верить ему в этих вопросах не стоит. Рахметов говорит Верочке о ревности: "В развитом человеке не следует быть ей. Это искаженное чувство… это следствие взгляда на человека как на мою принадлежность, как на вещь". Слова правильные, но что может знать об этом суровый воин? Об этом может говорить только тот, кто любит и побеждает в себе оскорбительную для другого ревность.

Моим любимым героем в романе является Кирсанов. В отличие от Рахметова, когда Кирсанов осознает, что любит жену друга, он борется не с чувством, а с самим собой. Страдает, но не нарушает спокойствия Верочки. Смиряет в себе ревность и желание личного счастья ради дружбы.

В четвертом сне Веры Павловны Н. Г. Чернышевский разворачивает перед читателями картину идеального будущего. В ней большое место занимает любовь. Перед нами проходит вся история человечества с точки зрения эволюции любви. Верочка, наконец, узнает имя своей путеводной звезды, "сестры всех сестер" и "невесты всех женихов": "…это слово - равноправность… Из него, из равенства, и свобода во мне, без которой нет меня". Мне кажется, этим автор хотел сказать, что без независимого предпочтения и равноправия подлинная любовь не будет жить.

В завершающей главе произведения Вера Павловна, Кирсанов, Лопухов и его новоиспеченная подруга жизни Катя целиком и полностью счастливы в любви. Писатель несказанно рад за своих собственных героев: "…немногими испытано, что очаровательность, которую всему дает любовь, вовсе не должна… быть мимолетным явлением в жизни человека". Счастье Любви станет бессмертным, только лишь "надобно иметь для этого чистое сердце и честную душу да нынешнее понятие о правах человека, уважение к свободе того, с кем живешь".

2. Русский утопический социализм. Мастерские Веры Павловны. Четвертый сон В.П.

Огромная покоряющая сила романа Н.Г. Чернышевского заключалась в том, что он убеждал в истинности, красоте и величии нового, передового в жизни, убеждал, что светлое социалистическое будущее возможно и несомненно. Он отвечал на самый главный и живой вопрос эпохи: что делать людям, ненавидящим старое, не желающим жить по-старому, стремящимся приблизить прекрасное историческое завтра своей родины и всего человечества?

Многое в "Что делать?" поражало своей неожиданностью. Необыкновенен был его сюжет. Под пером Чернышевского будничная, казалось бы, история освобождения из домашнего плена дочери мелкого петербургского чиновника вылилась в бурную, напряженную историю борьбы русской женщины за свободу своей личности, за гражданское равноправие. Вера Павловна поистине не слыханным и не виданным ранее путем достигает материальной независимости. Она руководит артельной швейной мастерской и здесь, в сложном ведении дел, вырабатывает характер деятельный, целеустремленный, инициативный. Эта сюжетная линия переплетается с другой, показывающей осуществление новой женщиной еще более значительных жизненных целей - достижения духовной, нравственной и социальной независимости. В отношениях с Лопуховым и Кирсановым героиня обретает любовь и счастье в их подлинно человеческом высоком смысле.

Русский утопический социализм проистекал из французского утопического социализма, представителями которого были Шарль Фурье и Клод Анри де Сен-Симон. Их цель состояла в том, чтобы создать благополучие всем людям, причем реформу провести так, чтобы кровь не была пролита. Они отказывались от идеи равенства и братства и считали, что общество должно строиться по принципу взаимной благодарности, утверждая необходимость иерархии. Но кто же будет разделять людей на более и менее одаренных? Почему благодарность - это самое лучшее? Потому что тот, кто внизу, должен быть благодарен другим за то, что он внизу. Решалась проблема полноценной личной жизни. Буржуазный брак (заключенный в церкви) они считали узаконенной торговлей женщиной, так как женщина не может себя обеспечить благополучием и продается; в идеальном же обществе она будет свободна. Итак, во главе всего должен стоять принцип взаимной благодарности.

Чернышевский в своем романе «Что делать?» особый упор делает на разумный эгоизм (расчет выгод). Если благодарность вне людей, то разумный эгоизм лежит в самом «я» человека. Каждый человек втайне или открыто считает себя центром вселенной. Почему же тогда эгоизм разумный? А потому, что в романе «Что делать?» впервые рассматривается «новый подход к проблеме», «новые люди» Чернышевского создают «новую» атмосферу, по Чернышевскому, «новые люди» видят свою «выгоду» в стремлении приносить пользу другим, их мораль - отрицать и разрушать официальную мораль. Их мораль освобождает творческие возможности человеческой личности. «Новые люди» менее болезненно разрешают конфликт семейного, любовного характера. В теории разумного эгоизма есть бесспорная привлекательность и рациональное зерно. «Новые люди» считают труд абсолютно необходимым условием человеческой жизни, они не грешат и не каются, их ум находится в самой полной гармонии с чувством, потому что ни ум, ни чувства их не искажены хронической враждой против остальных людей.

Можно проследить ход внутреннего развития Веры Павловны: сначала дома она обретает внутреннюю свободу, затем появляется необходимость общественного служения, а потом полнота личной жизни, необходимость трудиться независимо от личной воли и общественного произвола.

Н. Г. Чернышевский создает не индивидуум, а тип. Для человека «не нового» все «новые» люди на одно лицо, возникает проблема особенного человека. Такой человек - Рахметов, который отличается от других, в особенности тем, что он - революционер, единственный индивидуализированный персонаж. Читателю выдаются его черты в виде вопросов: почему он поступил так? Зачем? Эти вопросы и создают индивидуальный тип. Он - «новый» человек в его становлении. Все новые люди - как с Луны свалились, и единственный, кто связан с этой эпохой, - Рахметов. Отречение от себя из «расчета выгод»! Здесь Чернышевский выступает не как утопист. И в то же время существуют сны Веры Павловны как указание на идеальное общество, к которому автор стремится. Чернышевский прибегает к фантастическим приемам: Вере Павловне во сне являются сестры-красавицы, старшая из них Революция - условие обновления. В этой главе приходится поставить много точек, объясняющих добровольный пропуск текста, который все равно цензура не пропустит и в котором бы обнажилась главная идея романа. Наряду с этим есть образ младшей сестры-красавицы - невесты, означающей любовь-равноправность, которая оказывается богиней не только любви, но и наслаждения трудом, искусством, отдыхом: «Где-то на юге России, в пустынном месте, раскинулись богатые поля, луга, сады; стоит огромный дворец из алюминия и хрусталя, с зеркалами, коврами, с чудесной мебелью. Повсюду видно, как люди трудятся, поют песни, отдыхают». Между людьми идеальные человеческие отношения, везде следы счастья и довольства, о которых прежде и мечтать было нельзя.

Вера Павловна в восторге от всего, что видит. Конечно, в этой картине много утопических элементов, социалистической мечты в духе Фурье и Оуэна. Недаром в романе на них неоднократно намекают, не называя прямо. В романе показан только сельский труд и говорится о народе «вообще», очень обобщенно. Но эта утопия в главной своей мысли очень реалистична: Чернышевский подчеркивает, что труд должен быть коллективным, свободным, присвоение плодов его не может быть частным, все результаты труда должны идти на удовлетворение запросов членов коллектива. Этот новый труд должен опираться на высокие научно-технические достижения, на ученые и сильные машины, позволяющие человеку преобразить землю и всю свою жизнь. Роль рабочего класса не выделена. Чернышевский знал, что переход от патриархальной крестьянской общины к социализму должен быть революционным. А пока было важно закрепить в сознании читателя мечту о лучшем будущем. Это сам Чернышевский говорит устами «старшей сестры», обращающейся к Вере Павловне со словами: «Ты знаешь будущее? Оно светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее сколько можете перенести».

Мастерские

Швейная мастерская у Чернышевского полностью выдумана. "Есть в рассказе черта, придуманная мною: это мастерская. На самом деле Вера Павловна хлопотала над устройством не мастерской; и таких мастерских, какую я описал, я не знал: их нет в нашем любезном отечестве. На самом деле она хлопотала над чем-то вроде воскресной школы или - ближе к подлинной правде - вроде ежедневной бесплатной школы не для детей, а для взрослых". Значит ли это, что мы имеем дело с голой утопией? Почему такой прекрасный проект неосуществим? И будучи осуществим, не может ли он прекратить свое существование по тем же причинам, что и фаланги в Западной Европе? Неужели любая попытка создать что-либо человеческое, антропоцентричное на базе капиталистических отношений, замешанных на отчуждении, механистичности, - любая такая попытка окажется смехотворной? Стоит ли отвергать "швейные мастерские" как радикализм, напрасные выкрутасы?

Нет! Напротив, чтобы победить, параллельные объединения должны быть куда более радикальны. Тут уже одной организацией труда не обойдешься, "учета и контроля" явно мало. Необходимы более значительные устремления, более широкий горизонт и более амбициозные цели.

Швейная мастерская в романе "Что делать?" создается с одной целью: улучшить отвратительные условия наемного труда. Это удается, но только в воображении автора. Да и сам он, впрочем, склонен рассматривать "предприятие нового типа" как временную подмогу для той части общества, которая наиболее подвержена соблазнам и падениям. Мастерская при этом не берется в расчет как нечто принципиально отличное от мира, отличное по самой своей глубинной сути. Туда идут не за справедливостью, а за удобством. Приехавший из Америки делец отмахивается: «И у нас такого хватает». Трудятся в мастерской по той же модели, что и на всех других предприятиях. Швейная мастерская Веры Павловны включена в общую конкуренцию и отличается от остальных фабрик лишь одним: условия труда там легче и отношение со стороны хозяев более человеческое. Несмотря на то, что хозяевами формально являются все работницы, на деле в мастерской существует строгая централизация. Такая коммуна - это даже не кооператив или артель, это, скорее, мелкое предприятие с просвещенными владельцами.

Партизанский отряд только по своей внешней форме похож на швейную мастерскую Веры Павловны. Но по сути они совершенно разные. Партизанский отряд существует не для улучшения условий труда (хотя может и должен их улучшить), а для предоставления ищущим возможности другого труда, труда по призванию. Этот труд в сегодняшнем мире немыслим. Обладая условиями для его обеспечения, отряд навсегда привяжет людей к себе. Они уже никогда не смогут вернуться в клоаку денежного тоталитаризма и снова надеть на себя цепи бессмысленного кредита и бесконечного круговращения от кризиса к кризису, от банкротства к банкротству, от ошибки к ошибке.

Четвертый сон Веры Павловны

Ключевое место в романе занимает "Четвертый сон Веры Павловны", в котором Чернышевский развертывает картину "светлого будущего". Он рисует общество, в котором интересы каждого органически сочетаются с интересами всех. Это общество, где человек научился разумно управлять силами природы, где исчезло драматическое разделение между умственным и физическим трудом и личность обрела утраченную в веках гармоническую завершенность и полноту. Однако именно в "Четвертом сне Веры Павловны" обнаружились слабости, типичные для утопистов всех времен и народов. Они заключались в чрезмерной "регламентации подробностей", вызвавшей несогласие даже в кругу единомышленников Чернышевского.